Мой отец был интеллигентным, воспитанным человеком, очень легким в общении, веселым и компанейским, про таких говорят – "душа компании". К тому же музыкант – его везде приглашали, чтобы он в компании поиграл, а народ потанцевал и повеселился (магнитофонов тогда еще не было).
Сослуживцы прозвали его "бессребреником", т.к. он всегда был готов всем помогать и работать бесплатно.
Будучи инвалидом войны, никогда никакими привилегиями не пользовался, без очереди в поликлинике не проходил, не считал для себя возможным.
За несколько лет до смерти на работе руководство само предложило – что это ты, говорят, никогда по бесплатным путевкам у нас отдыхать не ездишь, ты ведь инвалид войны, давай, пиши заявление. Отец при мне сел за стол, написал слово "Заявление", и остановился. Я ему: "Ну что же ты, пиши дальше". А он говорит: "Там надо писать слово "прошу", а я не могу просить". Я стала уговаривать – ну что ты, папа, это просто форма заявления такая, так положено, все так пишут. Он еще посидел, подумал, потом порвал заявление и сказал: "Нет, не буду я ничего просить!" Так и не получил бесплатную путевку и отдыхать не поехал.
Про войну никогда ничего не рассказывал, хотя я все время просила. Иногда только вспоминал какие-нибудь смешные эпизоды. Помнится, рассказывал, как бегут они разведгруппой в темноте по какому-то полю к своим, мимо сгоревшей деревни, иногда проваливаются ногой в какие-то ямы. Когда добрались до своих – от всех воняет. Оказалось, что это были ямы от сгоревших деревенских туалетов. – "Старшина, давай штаны!"
Один раз только, когда я спрашивала за что он ордена получил, сказал, что орден Красной Звезды – это за бои на Саур-Могиле и что там очень много народу погибло, но подробностей не стал рассказывать.
Однажды я его спросила: "Папа, а почему ты в Крым отдыхать никогда не ездишь?" Он сказал: "Не хочу. Там много наших погибло". Много позже, уже после его смерти, из документов я узнала, что он освобождал Севастополь и Евпаторию, их дивизии за это даже было присвоено звание "Евпаторийская".
Думаю, что он неплохо знал немецкий, т.к. мать у него преподавала математику и немецкий язык, который был у нее родным – она была родом из Либавы (теперь Лиепая, Латвия). Но при мне никогда по-немецки не говорил и меня языку не учил – видимо, не мог слышать немецкую речь.
Мой отец никогда не курил, даже во время войны. Рассказывал, что на фронте давали паек на выбор – или папиросы, или шоколад. Он всегда брал шоколад.
Еще до самой смерти у него была очень легкая походка, что выдавало в нем бывшего разведчика.
В старших классах я хотела быть переводчиком, собиралась поступать в иняз, у меня были хорошие способности к языкам. Отец мне категорически запретил, сказал: "Незачем тебе быть прислугой у иностранцев, это не работа". В результате я поступила в технический вуз, стала инженером.
После войны отец получил диплом юриста, почти все экзамены сдал на «отлично» – голова у него была светлая. Но работать в этой области все-таки не стал – видимо, эта профессия не соответствовала его творческой и музыкальной природе. Всю жизнь так и оставался музыкантом. Способности к музыке у него были просто отличные: абсолютный слух, музыкальная память (он мог один раз услышав новую песню или мелодию, сразу сесть и сыграть ее двумя руками на фортепиано), еще у него был талант к импровизации – блестяще играл джазовые импровизации на аккордеоне. Не знаю, правда, как он ухитрялся это делать, при том что на фронте у него был раздроблен плечевой сустав и рука полноценно вверх не поднималась.
После войны работал в джаз-оркестрах, а когда джазовую музыку запретили, работал аккомпаниатором, затем в ДК им. Русакова преподавателем по классу аккордеона (окончил курсы повышения квалификации для преподавателей Института им. Гнесиных).
Всю жизнь до самой смерти проживал с семьей по адресу: Москва, ул. Стромынка, д. 3 (сегодня д. 11), кв. 95, в двух смежных комнатах коммунальной квартиры.
Умер в возрасте 52 лет, похоронен на Пятницком кладбище г. Москвы.
Руководство ДК им. Русакова, где он работал, организовали в ДК гражданскую панихиду, сшили даже подушечки для орденов из алого шелка. Живой оркестр из его товарищей-музыкантов играл траурную музыку. Много хорошего о нем говорили. Пришло очень много народу с ним проститься, весь большой зал был заполнен. Я почти никого из них не знала.