Лето 1943 года. Мы стоим во втором эшелоне. Первый стрелковый корпус. Батарея управления при командующем артиллерии этого корпуса. Корпус организован из дивизий, пополненных после боёв на Дону и под Сталинградом. В одну из них 204 – ю я попал позднее под Витебском, а пока мы стоим ожидаем. Позднее я узнал, что нас готовили на случай прорыва на Курской Дуге, но обошлось. Командование посчитало, что без нас можно обойтись, резервов достаточно. Нас посадили в эшелоны и в путь. Помню города что проезжали: Мичуринск, Рязань, затем Подмосковье. Начались дачные места – интересно. Я перебрался на платформу, где счетверённые пулемёты. Я глядел, глазел по сторонам, вырисовывалась Москва. И догляделся – в глаз попал шлак. Я снова перебрался в вагон. Лечили меня всем вагоном, лазали и платком и языком, заводили веко за веко. Бесполезно, глаз опух, налился кровью. Из соседнего вагона лейтенант – москвич получил разрешение у коменданта и набрал команду солдат для ознакомления с Москвой на трамвае. Таким образом все подались знакомиться с Москвой, а я искать больницу. Иду улицей, встречаю милиционера.
- Скажите где больницу найти?
Он казырнул:
- Два квартала и налево.
Иду, подхожу к большому красивому зданию. Двери на шарнирах, чистота, зеркала. Толи районная, толи какого то завода. Зашёл, стою. Подходит сестра в медицинском халате.
- Вам что – то нужно, товарищ военный?
- К глазному.
- Идите за мной.
Подходим к кабинету, она скрывается за дверью.
- Заходите.
У двери очередь, человек двадцать. Все рассматривают меня, действительно чудо гороховое: брюки и гимнастёрка не по размеру, ботинки с обмотками, пилотка нахлобучена как попало, в общем «защитник». Врач занят, копается у кого то в глазу и говорит мне:
- Присядь, подожди.
Потом:
- Что случилось?
Я объяснил. Он накапал новокаину, завернул веко, взял копьё, стронул с места окалину, завернул в бумажку.
- Бери на память.
- Спасибо.
- Воюй на здоровье.
Добрался до эшелона. Через пол часа вернулся народ и мой сосед по нарам спрашивает:
- Был в больнице? Пойдём я тебе покажу что сам видел.
Мы забрались на какую то эстакаду и я что мог разглядел: извилистая Москва – река, много мостов, вдалеке на её берегу городок со стенами и башнями, внутри городка маковки церквей – Кремль. Вот так я впервые увидел панораму Москвы. Примерно через час эшелон тронулся. Нас обвезли по окружной дороге и видели мы лишь окраины Москвы, но кое - что видел. Видел пристроенные в стороне улицы, аэростаты, заграждения на тросах, дирижабль, канал Москва – Волга со шлюзами, по берегам надолбы бетонные врытые под углом, сваренные из рельс «ежи», слева по ходу военный аэродром. Почти стемнело. Посчастливилось своими глазами увидеть первые салюты, в честь разгрома немцев под Орлом и Белгородом. Уже темно было, когда остановились на станции Ржев. Самой станции не было, стоял один вагон на земле и на нём надпись «Ржев». Уже ночью эшелон двинулся по ветке на Вязьму и перед утром высадились на небольшой станции Ломоносово. До конца войны я по железной дороге не ездил.

1943 год, начало лета. Мы расположились в палатках. Во втором эшелоне на Орловском направлении. Мне плохо, заболел малярией. И откуда здесь взяться малярии, в округе ни одного болота, голимая степь. Уже с неделю по очереди меня бросает то в холод, то в жар. Трясусь, ничего не ем. Наконец решил обратиться к медицине. Был у нас военный врач, старый престарый. Я думал, что таких уже в армию не берут. Не по росту гимнастёрка сидит колом, все в погонах, а у него на петлицах по шпале – капитан. Согнутый в пояснице буквой Г.
- Здравие желаю, товарищ капитан.
- Здорово. На что жалуешься.
- Малярия трясёт.
- Давно трясёт?
- Больше недели.
Поглядел на меня:
- Парень здоровый, выдержишь.
- Чего выдержу?
- Меньше разговаривай, выворачивай карман.
- Какой карман?
- Ты правша или левша?
- Правша.
- Ну значит правый карман.
Я вывернул правый карман, отряхнул табачные крошки. Он завернул карман обратно, достал какую то банку, взял горсть хины, подумал и добавил ещё. И сказал:
- Пей столько, сколько душа примет. Оглохнешь не бойся, пройдёт.
Я вышел, подошёл к бочку с водой, зацепил шепотку, запил водой, через пару минут оглох. Говорят мне, ничего не слышу. Наступил вечер, затем ночь, я уснул. Проснулся утром, слышу, птицы поют, солдаты разговаривают. Люди завтракают, я немного поел. Снова к бочку, зарядился ещё одной щепоткой. Снова оглох. И так три дня со дня до ночи. Выпил всё, что было в кармане. Меня трясло ещё один раз, потом ещё раз в пол силы и третий раз лишь подобие приступа. Прихожу к капитану. Он меня узнал.
- Ну, как, бросило трясти?
- Так точно!
- И до самой смерти будешь жить без малярии.
Спустя год я лежал в госпитале с тифом. Рассказываю эту историю ребятам. В дверях стоял дежурный врач. Спрашивает:
- Ты правду рассказываешь?
- Правду.
- Да он, чёрт старый, мог тебя самое малое инвалидом сделать, а то и на тот свет отправить. Хорошо, что у тебя почки и печень здоровые, выдержали. Такими дозами лечат в зоопарке бегемотов и слонов. И рассказал, когда я начал принимать хину, из желудка хина впитывалась в кровь, микробы малярии в белых кровяных тельцах погибли наверно ещё со второго приёма и с малярией было уже покончено, а я весь карман выпил.

Весна 1946 года. Наша часть расквартирована в Западной Белоруссии. Здесь такая же обстановка как в Западной Украине, подразделения располагались по деревням. Лето, занятий в школах нет и мы расположились в школе. Распорядок как обычно у военных: караул, дневальные, иногда занятия, но случались и увольнения, не редко до утра, не разрешалось, но смотрели сквозь пальцы. ЧП пока не было и начальство, когда всё хорошо, делает свои послабление. Надо сказать, что бандиты вели себя тихо, не заметно. Ну и мы как в Западной Украине карательных мероприятий не проводили. В общем для солдата это хорошо. Вот и я как – то прошёлся по базару в полдень. Бабёнка не плохая, разговорчивая. Солдат есть солдат, войну прошёл за словом в карман не полезет, нашёл тему разговора. В конце концов договорились вечером по позднее встретиться у неё дома, на квартире. Тем более, что препятствий нет, баба вдовая, живёт одна, ни детей, ни матери, ни свекрови, в общем на сто процентов обстановка подходящая, лучше не придумаешь. Ближе к вечеру предупредил отделенного, помкомвзвода, на всякий случай сказал где искать на случай тревоги и подался. Встретила хорошо. Поставила самогонки, закуски - всё путём. В Белоруссии вообще по языку народ к нашему русскому наверно всех ближе, даже украинского. Так что чувствуешь себя как дома. И вообще если по такому делу, как общение мужика с бабой, никаких переводчиков не требовалось, даже в Германии. Да и разговаривать тут долго не надо, не для разговора пришёл. Пока она что – то там копалась, я быстро снял сапоги, гимнастёрку и брюки, и был в постели. Она ещё не разделась, как сильный стук в дверь. Входит мужик высокий, в дверь заходил нагнувшись, оружия не видать, но видно что из леса. Мы уж к таким пригляделись, заросший и дымом костра от него прёт. Зашёл, огляделся.
- Здорово, Марья, кто у тебя расположился?
- Прохожий.
- Ясно, какой прохожий.
Показывает на сапоги и обмундирование.
- Ну вставай, прохожий.
Делать нечего, поднимаюсь.
- Марья у тебя далеко весёлка? Давай сюда.
Деревенские весёлки, в наших деревнях их уже и не увидишь, служат для того, чтобы месить тесто, они чуть не в рост человека, делают их из дуба или берёзы. Берёт мужик эту весёлку, подходит ко мне. Я съёжился, думаю неужели начнёт меня возить этой весёлкой.
- Поднимай руки.
Я поднимаю вверх, как пленный немец.
- Да не так, дурак.
Опустил руки ниже, как у огородного пугала. Берёт эту весёлку, просовывает в рукава, руки за спиной.
- Марья, давай верёвку.
Сделал петлю, сунул в одну руку, а потом кругами начал мотать вокруг палки и на другой руке тоже петлёй затянул. В общем запеленал как младенца, только ноги свободные. Берёт за руку, подводит к двери, нагибаемся, проходим в сенцах к двери, к крыльцу. Повернул, вывел, дал пенделя и я загремел с крыльца. Видно я не вовремя пришёл, но слава Бога хоть с собой не было документов и вообще кроме носового платка ничего. Темно, я как дурак, раскоряченный, где – то к утру добрался к школе. Помкомвзвода и старшина с полчаса хохотали, распутали. Выдал старшина сапоги, а запасные брюки и гимнастёрка у меня были. Лишнего шума поднимать не стали. Всякое бывает.

Середина лета 1944 года. Латвия, рубеж обороны где – то левее Западной Двины (по латышски Даугава). Я служу во взводе связи 387 ОПАБ – 155 укрепрайона.
В справочниках указано, что кроме штатных постоянных приграничных УР, во время войны были сформированы полевые мобильные УР. Они состояли из нескольких ОПАБ, дивизионов полевой артиллерии, подразделений обеспечения и обслуживания. Наш 155 награждён орденом Красного знамени за Витебск и орденом Кутузова II степени за Ригу.
Так вот стоим в обороне. Тихо, и вдруг немцы как с ума сошли, интенсивный огонь, бьют не только по нашим окопам, но и в глубину, кругом, бесцельно. Нам связистам беда, телефонный кабель повреждён, связи нет, бежим, почти в слепую ориентируемся на летящий снаряд. Бороздим носом землю, используем каждую канаву, ложбинку. Чудом избегаем осколков. Беру один в руку, только что упавший возле меня, и удивляюсь, обжёг руку, горячий. Но сильнее всего лупит по штабу батальона. Бегу туда. Не добегая метров десять, оглушённый, валюсь под сосну, и на меня падает срезанная её верхушка. Вылажу из – под неё и вижу, что в широко открытую землянку попали осколки от этого же снаряда. В последствии узнал, что был убит уполномоченный по батальону Смерш, ранен помощник начальника штаба и тяжело ранен командир батальона капитан Дубровский. Оказался тут один из разведчиков по имени Ромка. Мы на палатке несли Дубровского в медпункт, он тяжело был ранен в ногу. Я узнал потом, что её ампутировали. Его напоили спиртным, но всё равно он сильно стонал, и уговаривал нести его быстрее, что бы он не потерял много крови. Позднее я узнал, что его благополучно отправили в тыловой госпиталь, и он выжил. А Ромке разведчику не повезло, где – то через месяц он был убит. Немцы с темнотой отступили. Обстрел сильный вели от того, что не стали возить лишние снаряды и мины с собой, это они проделывали и в Беларуссии. Снаряд попал рядом со штабом или случайно, а может быть засекли работающую в штабе рацию, когда не работала проводная связь.

В начале осени 1943 года меня отчислили в пехоту. Собрали новое пополнение из строевых и не строевых, частью из госпиталя, где – то человек 80 – 100. Стрелковые подразделения в боях под Витебском поредели. Нас собрали, и мы двигались вечером и ночью своим ходом, конечно. Где – то под утро вышли в расположение части, нам дали отдохнуть в каком – то бункере, а утром команда строиться. Построились, вышел командный состав в новых полушубках. Скомандовали:
- Сержантский состав, выйти из строя!
Вышли, вышел и я, у меня тоже три лычки. Командир подходит к сержантам из офицеров, не глядит ни на какие документы, глядит на каждого и говорит:
- Ты командиром отделения, ты старшиной, ты отделенным, ты взводным, ты помкомвзвода.
Мне тоже отделение дали: семь человек и пулемёт Дегтярёва. Всех вооружили, накормили, дали каждому взводу, отделению участок в траншее. Мы по четыре человека, менялись каждые четыре часа, отдыхали, если это можно назвать настоящим отдыхом, в немецком бункере, под себя плащпалатку, на себя шинель. Время было сырое, в траншее вода. Я чувствовал, что заболел, но автоматически держался на ногах. Стоял свои четыре часа, отдыхал четыре часа, я потерял счёт дням. Один раз днём, когда я отдыхал и только задремал, явился военный фельдшер со старшиной медиком. Старшина начал меня будить, а я послал его на три буквы. Он снова тормошит и я пообещал встать и набить морду. На шум подошёл лейтенант – фельдшер и спросил в чём дело. Я ответил ему, что заболел, он нащупал пульс, потрогал голову, и я с запиской направился в медсанроту. Добрался я до неё не скоро, да и ослабел сильно. Наконец добрался, от передовой километра три – четыре, спокойно разыскал медпункт в большой, просторной палатке. Недалеко, тоже в палатке, звучит музыка, привезли кинокартину. У входа в медпункт стоит часовой, узбек или киргиз.
- Не подходы!
Я начал ругаться с ним, на шум выглянула медицинская сестра и впустила меня. Сказочное тепло, посередине большая печь из здоровенной бочки, тепло – печь красная. Вокруг этой печки скамейки с трёх сторон буквой П. Я сел на лавку и задремал, потом уснул, отключился, не слышал как меня осмотрели, погрузили и отвезли в дивизионный госпиталь. На чём везли, как грузили, не помню. Очнулся я в громадной землянке с двойными нарами, от слабости даже говорить не мог, сильный жар. Помню только музыку. Старший лейтенант играл на гитаре и пел «Тёмную ночь» - впервые услышал, запомнилось. Потом снова провал в памяти, очнулся тогда, когда нас грузили в машину. Холодно, снег, каждого заворачивали в одеяла, типа конверта. Сопровождавшая нас медсестра прогоняла какого – то солдата, который хотел проехать попутно. Затем снова провал. Очнулся в большой избе, как в Белоруссии, как могла остаться не сожженной изба – прямо чудо. Лежу на койке, переодетый в чистое нательное бельё. По - видимому меня обмыли и обстригли. Как смогли, если я был без памяти? У меня тиф. Не удивительно, нас заедали вши, и не только нас, но и немцев. Не только нательноё бельё, но и шинели мы прожаривали на костре, только треск стоял. Вши были везде: в голове, паху и подмышками, они гнездились по шву шинели, кишели в соломе землянок, немецких бункеров. Они свирепствовали, как только солдат ложился и пригревал их. Люди успокаивались только на ходу или на посту. Кто – то за меня молился, мой ангел – хранитель не дал мне умереть. Спасли меня – молодость и здоровый организм. Водку я не употреблял, менял у ребят на курево. Мне было всего 18 лет, судьба решила дать мне возможность жить.
Мне снился большой длительный сон. Как будто военный трибунал осудил меня штрафной ротой, за то, что я оставил своё отделение и без разрешения, без оружия, самовольно бросил своих ребят. Я забыл помянуть, что часть, где я был в пехоте, 204 стрелковая дивизия 700 стрелковый полк. Я позднее узнал, что дивизия эта воевала южнее Сталинграда и влилась на Калининском фронте в 43 – ю армию генерала Белобородова, 92 стр. корпус.
Так как я не разговаривал, то за всё отвечала красноармейская книжка, которая до сих пор хранится у меня, как память. Смутно помню, что когда пришёл в себя, то увидел сестричку, которая поила меня сладким чаем. Затем уговорила проглотить дольку апельсина, но меня вырвало, организм не принял. Завтраки, обеды, ужины ели выздоравливающие. Я попал в инфекционный госпиталь. Ещё долгое время впадал в бред, во сне побывал на родине, повидал мать. Потом начались головные боли. Я не мог слушать патефон, поэтому ругался. Больные пожаловались и меня перевели в отдельную комнатушку, где я провёл один с неделю. Наконец кризис кончился, ко мне вернулся аппетит, первое, что я попросил – картошки. Где – то разыскали меленькую картошечку и накормили меня. Лежали со мной авиаторы, артиллеристы из других частей, ко всем приезжали товарищи, командиры подкармливали меня. В пехоте редко найдёшь того, к кому бы кто приехал. Но я уже начал подниматься, учился снова передвигаться, держась за кровать. Аппетит был зверский. Я просил добавки, ел за тех, у кого не было аппетита, добрался до духовки и съел сухари, которые насушили сёстры. Начал читать. Зима подошла к концу и в феврале госпиталь перебросили на новое место. Тяжёлых больных перевозили, а нас пешим порядком направили долечиваться в госпиталь легко – раненных.

Что – то долго и сильно обстреливают нас немцы. Не жалеют ни снарядов ни мин. Такой огонь что головы не дают поднять. С чего бы это? Ведь немцы в Курляндии находятся в блокаде. Давным – давно война перешла германскую границу, а здесь на последнем клочке, правда он занимает весь Курляндский полуостров между Либавой и Тукумсом, собрано только немецких 30 дивизий, да плюс латышские и власовцы. Им бы экономнее расходовать боеприпасы, значит что – то задумали. Точно, правее боевых порядков нашего батальона, как раз где стык между нами и соседом, появились немецкие танки. Видно хорошо, без бинокля, как проходят один за другим шесть – семь танков, следом за ними машины. На них, как на параде, на скамьях, в ряд сидят солдаты. Мы приготовились. Раздали нам противотанковые и обычные гранаты. Мы занимаем фланговую оборону. Ждём. Я завернул цигарку, чуть не в палец длинной, но почувствовал, что окурок ужу жжёт губы. Одна мысль, повернут вправо и конец, но видимо там какая – то дорога и все они скрылись по ней. Почему сапёры заранее не заминировали передний край? Как можно пропустить такую колонну? Но обратно они уже не вернулись, слышна была только канонада. Говорили потом, от радиста слышали, что встретил их дивизион «катюш». Комбат обстановку передавал открытым текстом. И главное, никто не ожидал от немцев такой наглости, ведь до конца войны оставалось немного больше месяца.

В начале января мне призываться в армию. Призывная комиссия, узнав, что образование восемь классов, решила направить меня в артиллерию. Прибыли в Новосибирск, в военный городок. 16 – ти гаубичный артполк. Полковая школа. Я буду учиться на топовычислителя, Юра Клинцов на радиста. 16 ГАП занимает корпуса, рядом конюшни, арт. парк (артиллерия на конной тяге). Нам представили командный состав: командир батареи лейтенант Блех, зам по строевой подготовке младший сержант Лебедь, зам по политчасти старший лейтенант Печень – Песенка. Помню, что командиром отделения был еврей, по званию ефрейтор. Всё, во что мы были одеты и обуты, мы аккуратно связали, и всё, конечно исчезло. Нам ещё пришлось носить будёновку на голове и знаки различия – петлицы. Готовили из нас специалистов по привязке боевых порядков для стрельбы по закрытым позициям. Планшет, теодолит, буссоль, хордоугломер, система координат, всё это мне приходилось изучать, когда я учился на топографа. Кроме этой учёбы, занимались у орудий в парке, каждому закрепляли лошадь. Лошади низкорослые из Монголии. Каждое утро начиналось на конюшне. Сразу команда:
- Снять шинели и рукавицы! С левой стороны, с головы, приступай!
На левой руке щётка, в правой скребница. Когда шевелишься проклинаешь и лошадь, и чистку, мороз за 30. Между прочим, я на фронте, лошадей в артиллерийской упряжке не видел. Затем команда:
- Задать лошадям овёс!
Если вместо овса жмых, стараешься урвать для себя. Жмыхи разные: подсолнечные, конопляные, хлопковые, и отношения к ним разные.
Вымучивает это однообразия и одна радость посмеяться. У жеребца на команду «овёс» становился хрен и начиналось ржание, без этой команды он не ржал и кобыла с такой кормёжки ему сто лет была не нужна.
И нас кормили так, чтобы только на ногах стояли. Помнится бачёк с девятью галушками на десять человек, делёж хлеба и не забываемое «кому?». Так же помню гарнизонный клуб, где выступали исключительно местные, из самодеятельности.
В первый раз присяга, потом я её принимал ещё раза два, не известно почему. Впервые учили новый гимн «Союз нерушимый», и конечно, впервые ввели погоны. Первый раз увидели приехавшего генерала, бегали смотреть как на чудо. Для себя готовили погоны сами, привозили их пачками. Заделывали в середину картон или фанеру, пуговицы обшивали защитной материей и пришивали на гимнастёрку и шинель. Впервые мы заступали в наряд и караул.
Особо надо вспомнить об обмотках. Конечно, в то время, до сапог мы не доросли, носили ботинки с обмотками. Обмотки – это лента в 1,5 метра, должна быть обмотана почти до колен, у меня в четыре раза меньше, за что я получил впервые наряд – мыл туалет.
Как – то один раз вызвали в канцелярию для разговора и предложили тем, кто имеет семь – восемь классов образования, поступить в артиллерийское училище. Сразу же отчислили, в так называемую, подготовительную батарею, находящуюся в том же военном городке, но в больших землянках «копай городе». Учили месяца полтора. В то время за Уралом было три артучилища, два в Томске ТАУ – 1 и ТАУ – 2, и в Красноярске Киевское КАУ, именно туда нас и отправили, но об этом другой разговор. Разговор, как мне пришлось носить курсантские погоны, но не суждено быть офицером.

Шёл последний год войны, вернее пол года, так как война закончилась в мае. Немцы в глухой обороне, лишь иногда огрызаются. Наши громят их в Германии, а здесь они зацепились крепко. Пробовали наши на отдельных участках прорвать немецкую оборону, но силёнок у немцев хватает, по крайней мере не меньше нашего. Они призвали в свою армию латышей, много власовцев, а когда немцев брали в плен, то у них на рукаве была повязка «KURLAND», то есть они отличались от других тем, что последними воюют с нами на нашей территории. Если нам где – то и удавалось прорвать оборону и продвинуться на пять – десять километров, то они сразу ликвидировали этот прорыв. Дороги здесь хорошие, техники и них много, и немцы восстанавливали положение. Наш батальон занял оборону перед господствующей высотой. Когда немцы с этого участка отошли, а мы попали на эту высоту, то были удивлены и изумлены: траншеи в полный рост, брустверы обшиты, наблюдение они вели через самодельные перископы из системы зеркал, гнёзда пулемётные, убежища со всякими удобствами, которые нам и не снились и главное хороший обзор. С этой высоты просматривался не только весь наш передний край, движение каждого солдата, но и наши тылы на добрых один – полтора километра. Удивляюсь, почему они не использовали снайперов, можно было нас по одиночке перестрелять. За эту высоту, ещё зимой, погибла штрафная рота. Обнаружили мы их тогда, когда немцы отошли, по трупам, в ватниках, по ложбинам, воронкам, где их настигла смерть. А вторую роту немцы перестреляли уже где – то в конце марта, начале апреля. Если гибель зимних штрафников мы не видели, потому что подошли позже, то летних – весенних видели лично. О штрафной роте очень подробно написал Анатолий Иванов в «Вечном зове».
Я хочу рассказать о том, что видел сам. Штрафную роту к нам пригнали где – то под вечер. Покормили и они кучками, по три – четыре человека, расположились на отдых кто где. Погода тёплая, без дождя. Я подошёл к одной из них. В основном пожилые люди, сорок – сорок пять лет, украинцы. Спрашиваю одного, после того как закурили:
- А ты как дед в штрафную роту попал? Наверное, к старухе в самоволку сбегал?
А он отвечает:
- Ни як наши прийшлы, то на другой день вызывають в сельсовет и спрашивають:
- Почему не ушёл с нашими, когда войска отступали?
- Не успел.
- А когда Ковпак с войском проходил, что к нашим не пристал?
Молчу.
- Так вот, за то, что ты такой не сообразительный тебе полагается три месяца штрафной роты.
На утро, чуть рассвело, им раздали оружие. Артиллерия обработала их передний край и когда перенесла огонь, штрафники поднялись в атаку, без криков ура, без лишнего шума. Немцы подпустили их к подножию высоты и начали бить на выбор. Атакующие залегли кто куда мог. Немцы тревожили их весь день, наши ничем не могли помочь, а когда стемнело, то живые и легко раненные, приползли обратно. Так ни за что, ни про что положили две роты.

Я отвалялся в инфекционном госпитале. Привезли меня туда без памяти, как и когда не помню. Помогла помощь медиков, хотя я и не помню, чтобы давали какое то лекарство, инъекции, просто организм боролся с болезнью. Чисто, тепло, питание и главное это молодость, молодой организм. Я совсем не употреблял спиртное, чистые сосуды, лёгкие и сердце в норме. Наконец – то питаться начал, ходить – живём. Пришёл приказ передислоцировать госпиталь. Больных, которые совсем тяжёлые, перевезли на новое место, а кто может сам передвигаться, тех отправили в госпиталь легко раненных долечиваться. Добирались на своих ногах, кто как может, некоторые попарно поддерживали друг друга. У меня тоже оказался попутчик. Мы оба слабые, качает на ходу, в глазах мельтешит, часто останавливаемся, отдыхаем. На беду мой напарник оказался больным с припадками, до этого я даже не имел представления об этой болезни. На одном из привалов его начало колотить. Была середина февраля, земля конечно мёрзлая и проходящий мимо солдат обругал меня за то, что я смотрел на трясущегося, как баран на новые ворота, и не помогал ему. Солдат подошёл, мы с ним подержали припадочного, под голову положили шинель и шапки. Приступ прошёл, добрались до госпиталя, встали на довольствие. Время тоже лечит, я даже в наряде был дежурным по кухне. Нашёлся земляк из Новосибирской области, было с кем поговорить. И вообще солдатская дружба на войне необходима, она помогает и служить, и выжить. Я не помню уже ни его имени, ни фамилии, даже в точности района от куда он, а не будь его, не известно, куда бы я попал и вообще был бы сейчас жив. Дело не в том, что вдвоём спишь под одной шинелью и ешь из одного котелка, главное что отношение такое, как к родному брату, даже лучше. Он тебя и успокоит, и спасёт когда необходимо, жизни не пожалеет.
Вот мой земляк однажды разыскал меня.
- Генка, пойдём быстрее, купцы хорошие приехали.
Обычно хорошими считали авиаторов, связистов, инженерные войска, всех кроме пехоты. Узнавали, конечно, по погонам, а здесь малиновые погоны, общевойсковые, хоть бы артиллерийские. В госпитале много солдат из Казахстана, Средней Азии, татар, башкир. А купец оказался из Укрепрайона. Ура, ур по татарски бей, стало быть ударная часть, хорошего не жди. Как обычно в таком случае солдаты от таких вербовщиков разбегаются кто куда. Но мой земляк, видимо имел какое то понятие об Укрепрайонах и мы оба записались. Команда была набрана, и мы направились к месту дислокации нашей новой части. Когда была деревня Ермачки, на берегу озера с таким же названием, были выкопаны землянки – наше жильё. Прошлым летом было наше наступление, заняли город с названием Городок, вклинились каким то рукавом в сторону Витебска. Ночью очень хорошо видно ракеты, они спереди, слева, справа, только сзади их нет, получилось что мы в мешке. Понемногу огляделся. Нас построили, распределили. Мне помогло то, что я раньше был связистом. Меня зачислили во взвод связи. Командир отделения у меня сержант Толов, пожилой, лет за пятьдесят, командир взвода старший сержант Беляков. Я ещё захватил старого взводного молодого лейтенанта, при мне его отправили в госпиталь. Он заряжал ракетницу, в которую не входила гильза ракеты, он её добивал ударом, попал на капсулю и она взорвалась, повредила ему руку и лицо. Во взводе три девчонки, все дежурят на коммутаторе по очереди. Все трое «расписаны» по офицерам, Вера – командиру батальона, Феня – начальнику штаба и третья, не запомнил имя, ПНШ – 1. Вера до конца войны выбыла по беременности, двое остальных дотянули до конца войны. Я получил оружие: автомат ППШ и два диска к нему с патронами, гранаты Ф – 2. Наша задача заключалась в том, чтобы поддерживать телефонную связь до коменданта укрепрайона. В ротах, в дивизионе 76 мм орудий – свои связисты. Телефонные аппараты старые, с зуммером, провод телефонный матерчатый пропитанный смолой, в середине резина оболочка. У немцев конечно связь намного лучше. Аппараты индукторные, корпус у них эбонитовый, а провода пластмассовые, разных цветов. Знаю, что для общевойсковой связи (пехоты) провод красного цвета, но ещё попадаются белые, чёрные и зелёные. Мы часто заменяем свой провод немецким. Когда нужно перебазироваться, свёртываться, его не нужно на катушки мотать, а можно просто бросить. Когда немцы отходят со своих позиций, то мы сматываем их провод, чтобы иметь резерв. Наш 387 ОПАБ перед Белорусской операцией – взятием Витебска, занимал оборону левого фланга, упираясь в берег Западной Двины. Я сам рассматривал перегороженное русло реки, мины плавающие и полузатопленные. В этом же районе сапёры навели переправу, и мы двигались к Витебску уже другим берегом, до города было 10 км. В этой части я был до конца войны, здесь был награждён медалью «За отвагу», двумя благодарностями Сталина, дошёл до Курляндии, а от туда нас перебросили на Дальний Восток, после демобилизации старших возрастов.

1944 год. Наша часть стоит в обороне под Витебском. Нам объяснили, что с немецкой стороны держат фронт части авиаполевой дивизии. Действительно с самой весны они не дают нам отдыха, проводят разведку боем, захватывают пленных. Ординарец полковника Старухина заходил в нашу землянку, с нашими бабами – телефонистками поговорить и рассказывал историю под вид анекдота. Собрал Старухин дивизионных разведчиков, они два раза ходили за «языком» и всё не удачно.
- Вы не разведчики, вы мокрые курицы. Как можно не взять какого то паршивого фрица? Есть гранаты, есть автомат, до немецких окопов добрался, оружие пустил в дело, кого убил, кого ранил, а оглушённого притащил.
Через неделю, в соседнем батальоне, немцы захватили у нас пленного. Старухин специально в эту роту приехал и стыдил солдат.
- Вы не солдаты, вы мокрые курицы. Как можно живого человека утащить? Ведь он на посту не спит, в руках оружие держит.
Я был связистом. Связь проводная, часто рвётся. Для устранения повреждений выходим вдвоём. Один проверяет линию, второй наготове, со взведённым автоматом, гранатой. Всякое бывало. Связиста взять легче всего: перережь кабель, привяжи его без слабины и жди когда связист готовым явиться, тёпленьким. Случаи такие бывали. Места пересечённые, много болот, а линии идут по прямой. Дежурство настоящее бывает только на коммутаторе, там три девки: Вера, Фены, фамилии их не помню, третья по фамилии Мячикова, у неё наоборот имени не помню. Она была в батальоне комсоргом и у меня сохранился комсомольский билет и её подписи. Четвёртым на коммутаторе был Валька, пробойный парень. Он ночь отсыпается, а весь день дежурит за баб. Верка ходит к капитану Дубровскому, комбату, Фенька к начальнику штаба, третья к помощнику начальника штаба. Все трое снабжают Вальку куревом, дефицитом из офицерского доп. пайка и само собой Валька выпивает их «наркомовскую» водку. В общем, живётся Вальке не плохо.
Забегая вперёд, расскажу. После войны, даже немного раньше, Вера по беременности уехала домой, куда то на Дальний Восток, когда Дубровского уже не было. Его ранили и ампутировали ногу. От неё приходило письмо на имя Дубровского. Почтальон в нашей землянке письма разбирал и мы это письмо прочитали. Пишет Вера, что родила сына, назвала Ваней. До сих пор не пойму этих баб, говорили, что у Дубровского своих двое детей. Ну, а Феня с Мячиковой, благополучно отбыли после войны домой.
Наша часть левым флангом упирается в Западную Двину. На той стороне уже не только другая армия, но и другой фронт, Третий Белорусский. Как - то по надобности я подходил к берегу Двины. Река довольно широкая, загорожена какими то загородями, опутанными колючей проволокой, заминированы. Конечно не знаю, не видел, как река выглядит на участке переднего края, когда уходит в сторону немцев. Где - то в 20 – х числах июня, севернее и южнее нас, началась канонада, чуть ли не сутки шла артподготовка, и мы поняли, что Витебск будет освобождён. Наша часть не предназначена для прорыва, мы обороняющая единица. Выслали разведку, начали разминирование, смотали связь. Наконец начали движение. Подошли к Западной Двине, там уже наведена переправа. Брёвна скреплены скобами, едва выдерживают тяжесть повозки. Параллельно нам передвигается ещё какая то часть. Есть слухи, что подорвались солдаты, осматривающие блиндаж. И на наших глазах подорвался солдат, который хотел подобрать какую - то красивую безделушку, ему оторвала пятку. Хлопок, пыль и выскочивший с криком из дыма солдат.
А вот уже и Витебск, он весь в руинах. Говорят, что его бомбили немцы в 1941 году, а потом наши подрывники. Нет целого дома ни одного, нет и людей. Остановились вблизи вокзала. Контрразведчики привели плачущую девушку и двух мужчин в гражданском и посадили в машину. Не далеко горят продовольственные склады. Старшины времени не теряют, достают из огня консервы и концентраты в ящиках. Наступает вечер, хотя и светло, выставили караулы, люди засыпают прямо на земле. Много пьяных и выпивших из тех же складов. Утром нас построили в колонну. Появились какие - то незнакомые офицеры, двигаемся дальше. Слева и справа ничего живого, куда и зачем идём?
Ага, вот они кинооператоры, снимают каждую колонну. У нас развёрнуто знамя, всё путём. Пока я проходил мимо них, крутнули ручкой раза три – четыре. Снимали специальный киносборник «Освобождение Витебска», который потом показывали в кинотеатрах, но я не видел, не пришлось. В дальнейшем, в течение дня, нас вывели из города. Говорили, что много немцев было вблизи города и в лесах, мы опасались, что они будут прорываться. За городом много подбитых наших танков, некоторые без башен. Кучами двигаются жители, не далеко был конц. лагерь для не военных. Вообще вся Белоруссия и Витебск в частности, были местом обитания евреев. Уже позднее я узнал, что это родина художника Шагала. Помню, восточнее Витебска, проходили через посёлок Яновичи, который полностью состоял из евреев и который немцы полностью сожгли и всех расстреляли, кажется только одна девушка спаслась. Помню перед самим выжженном посёлком стоит столб и доска с надписью «Боец, отомсти за разбитое местечко».