Бой местного значения.
Шел четвертый год войны, день и ночь от берегов Баренцева до Черного моря гремели бои. В 1944 году наши войска почти всюду перешли границы Родины, казалось стало чуть полегче, фронт сузился в размерах на сотни километров, но сражения и бои шли ничуть не меньше, чем в первые дни тяжелого сорок первого. Фашизм отчаянно сопротивлялся, гибли ежедневно тысячи солдат и офицеров на площадях военных действий. Голод, холод и массу болезней переносил Советский народ в тылу. На заводах и фабриках работали по восемнадцать часов в сутки, если судить по глубине пере­живаний, бедствиям и горю, которое выпало на долю народу, то на фронте ничуть не было хуже. Разовая смерть или ранения не давали преимущества в беде ни солдату, ни рабочему в тылу, всюду было больно и горько за столь суровую судьбу, доставшуюся нашему поколению. Фашизм упорно сопротивлялся, посылая на фронт все новые и новые силы, как будто и не было конца подрастающим парням. Шла и техника, и даже появился Фауст-патрон, наши танкисты при одном его упоминании становились чернее тучи. Обе стороны напрягали все силы, лозунг все для фронта, был равен для обоих государств.
Потерпел поражение немец и на Сандомирском плацдарме, но бегства не получилось, отступал медленно 3-4 км в сутки, но все это продвижение — упорные бои, атаки и контратаки, и так каждый день, изнурительно и тяжко. Ежедневно оборудуй огневые позиции для орудий, укрытия для лошадей, для себя окопы. Крупное сражение произошло в марте за город Струмень, обе стороны понесли большие потери в живой силе и технике. Несколько дней стояло затишье, немцы потихоньку отходили к своим границам, продвигались к дому, а мы все дальше уходили от дома. Щемящая боль, боль на сердце от этого становилось сильней, каждый внутренне чувствовал тоску по дому куда больше, чем когда находился в таких же условиях, но на своей территории, иногда чувство времени пропадало совсем. День, ночь не ощущались, мы подходили к городу Козель, с упорными боями противник на нашем направлении остановился, на сколько неизвестно, выбрали НП -
в Хуторе, дом кирпичный и постройки по хозяйству, жителей не было, куда-то ушли. Время к вечеру, ждали связи с батареей, радиостанция РБ-13, как правило, не работала, проводная связь готова доложил сержант Фомин комбату. Темно, выставили охранение и ночлег.
Совсем поздно на НП пришел командир пехотного батальона капитан Самсонов и с ним один солдат. Комбаты оказались знакомыми, видно судьба где-то их уже стыковала. Пехотный капитан рассказал нашему капитану обстановку на его участке фронта. Она была удручающей, батальон занял позиции впереди нас в порядке пятьсот метров, тоже на хуторе. Кстати сказать, это была Польская граница с Германией и хутора располагались близко друг от друга, создавая таким образом общую оборонительную линию, но поляки не сумели до начала второй мировой закончить задуманную линию обороны, но дома кирпичные уже служили, как бы маленькой крепостью и могли драться на какое-то время самостоятельно. Впереди в 2-х км находилось уже немецкое село, здесь нас немцы и остановили.
В батальонах, по словам комбата, оста­лось 17 человек, всего лишь на участок одного хутора. Справа и слева мелкий — болотный кустарник, трудно проходимый. По словам Самсонова, немец чего-то задумал, с его стороны наблюдалось ежедневное передвижение живой силы, это было обнаружено еще за светло. Комбат просил помощи у нашего капитана Осипова, не только огнем батареи, но и живой силой. Наш комбат был понимающим человеком и без проволочек выделил в подмогу командира разведки сержанта Федорова, двух связистов
Тучкова и меня, и просто бойцов Байродарова и Мясоедова. Таким образом, сила составила пять хорошо вооруженных солдат, по шутливым словам пехотного комбата, треть батальона проводная связь и гарантия оказать помощь огнем батареи, если немец утром предпримет атаку. Осипов дал сержанту Федорову устные советы как вести себя во время боя нашей группе, комбаты любезно распрощались, пожелав «ни пуха не пера», «к черту», и мы двинулись в темноту за Самсоновым к его позициям, потянув за собой связь, добрались без приключений. Комбат рассказал Федорову расположение батальона и немцев, которые находились в трехстах метрах и оставил нас в хате, сам ушел к своим бойцам. Кроме нас в хате еще был пулеметчик с «Максимом», он нарисовал нам устную картину и предупредил, что утром наверное задаст нам жару, тем более что позицию он выбрал удобную на склоне холма, хорошо идти в атаку вниз. Он так заманчиво обрисовал, что иначе и быть не может, тем более, позади граница и немец попробует показать жителям, как он умеет драться. Федоров походил вокруг дома изучая обстановку, хотя и было темно, ответственность не давала покоя. Угол дома был разворочен снарядами и можно было свободно пользоваться вместо дверей. Он выбрал около проема место для телефониста и заставил нас копать окоп, в котором можно расположить связь, ночь прошла в тревожном ожидании, но прошла тихо, немец молчал. Иногда тишину нарушали ракеты, он тоже боялся нас, не знал наши силы и ракетами держал и себя и нас в ожидании утра. Только забрезжило наш комбат начал пристрелку, где-то далеко за окопами немцев взо­рвался первый снаряд, связь работала напряженно, разрыв снаряда от нас уже был виден, второй, снаряд разорвался чуть ближе, третий разорвался впереди окопов, по-артиллерийски это вилка, что и требуется для нормальной работы, дальше только поправки в прицеле и продолжай дело, но мы всегда на пайке, без дела снаряды портить нельзя, и потому дальнейшая перестрелка прекратилась. Все в ожидании.
Показалось яркое, теплое солнце, все видно, как на ладони. По-прежнему тишина, на фронте она переносится очень болезненно и, причем, каждым по-разному, но у всех общее, гнетущая боль и ожидание чего-то пугающего, пропадает аппетит и только курево какую-то часть напряжения снимает, говорить друг с другом не хочется. Тучков с аппаратом сидит в окопе, держит связь с комбатом, хотя в стереотрубу хорошо видно позиции немцев, тем не менее, постоянный вопрос: «Как у вас там?», тишина. Комбат передал Федорову «код» нашего дома, а это значит когда будет туго можно прямо на батарею передать одно слово «Взрыв» и нам крышка от своих или иначе «Огонь на себя» так было принято у артиллеристов на фронте, пользовались ими редко, но случаев таких за время войны, наверное, было много. Десять часов, всюду взрывы мин. Немец своей аккуратностью в миг привел нас в порядок, все к оконным проемам, большая часть которых заложена кирпичом, но видимость и зона обстрела отличная. Налет длился буквально шквальный и 8-10 минут, затем автоматная и пулеметная стрельба. Всюду на сколько глаз хватает, бегущие фигурки с мигающим впереди себя огнем — это очереди автоматов, та гнетущая напряженность, которая была при тишине вдруг пропала и удивительно просто стало свое же поведение, особенно первые минуты. Мы начали стрелять из карабинов, оружия у нас было всякого вдоволь, прицельно, фигурки как-то неестественно подпрыгивали и резко тыкались вниз. Все плотно работали, фигурки падали, все явственнее начали слышаться голоса, бегущих и стре­ляющих немцев, кое-где стали рваться снаряды нашей батареи, но немцы продолжали бежать, резкие очереди «Максима» заглушили в хате все. Дым пороховой наполнял хату, стало вмиг едко глазам, в это время замолчал Тучков со своим аппаратом.
Федоров кричит мне: «Коля к телефону!», я в проем и вижу жуткую картину, у Тучкова со лба бьет фонтанчик крови, пуля ударила только что. Хватаю трубку, комбат резко спрашивает: «В чем дело?». Одно слово убит. Передай Федорову «спокойствие». Какое там спокойствие немцы уже в плотную, теперь уже не фигурки как из далека казалось зеленые, серые фигурки и что-то кричащие, значительно меньше, чем было, но нам от этого нелегче, неслышно пулемета, реже раздавались очереди с нашей стороны. Бой идет самый настоящий, Федоров снимает трубку и напрямую говорит с комбатом, я веду стрельбу из автомата и сквозь шум слышу слова Федорова: «Пора, пора, через пять минут будет поздно!». Слов комбата не слышу, но ясно, он решает нашу судьбу. В тридцати метрах появился немец, отделяет от садового куста, длинная очередь, все пропало, справа заработали сразу два пулемета, шум двигателей и вот чудо, немцы повернули назад. Не добежав до нас буквально тридцать метров, что случилось? Кто-то, очевидно, еще вид­ел этот бой и принял чуть не запоздалые меры. Справа вырвались два наших танка Т-34 и спасли наше положение, буквально в упор расстреливали убегающих фрицев до самого села. Короткий бой закончился, в батальоне восемь убитых, в том числе тяжело ранен комбат, он был уже без сознания, среди нас пятерых не стало Тучкова и Мясоедова, Осипов быстро привел солдат для похорон наших друзей, все честь по чести, как на войне залп и без слез. За одну Польшу в таких боях погибло 600 тысяч человек. Вспоминая сейчас, через 45 лет бой местного значения, становиться жутко за неестественно падающие фигуры, прекрасно понимая, отчетливо, особенно сейчас, что мы цивилизованные люди свободно убивали друг друга, втянутые кем-то в совершенно неизвестные цели, но мы, еще старые участники боев, успокаивая себя, пользуясь девизом от предков «Кто с мечом к нам войдет от меча и погибнет!» и пользуемся лозунгом «Наше дело правое, мы победим!», победили, а что скажут те, кто послал Советского человека погибать и убивать людей в Афганистане, других точках земного шара, и уж нет лозунга, для оправдания убийств своих граждан в Тбилиси, Баку, Сумгаите и Душанбе. Так и хочется кричать: «Люди остановитесь!», помогите подняться тяжело раненой вере в жизнь и чуть- чуть для начала милосердия.