Мемуары Шагимарданова Назипа Шагимардановича, написанные им самим в 1996 - 2000 гг.

К 55 летию победы в войне

Два с половиной года идет священная война (1941-1945 г.г.) с фашистской Германией, идет жесточайшая война на Волге, на подступах к Сталинграду. К концу 1943г. из моей деревни оправлено на фронт более 300 мужчин в возрасте с 1898 по 1925 г.г. В нашей деревне Ташкичу было около 140 хозяйств. Таким образом, каждая семья отправила на фронт в среднем по два человека, а в двух семьях 4-х и 5 сыновей. Жили для того времени в достатке, рожали детей. У Шайхи и Закирзяна жены рожали каждый год.
Вдруг, в одночасье деревня осиротела.
К 1944 году уже иссякли продовольственные запасы, начинается голодное существование. Женщины ведут хозяйство и еще умудряются работать в колхозе. Помню матерей, говоривших: выдержим, лишь бы мужья вернулись с фронта живыми, даже без рук, без ног – примем, лишь бы сидел на лавочке, указывая, что и как делать по хозяйству. В этих словах выражена нечеловеческая боль, тоска женщины, матери по былой полнокровной семейной жизни, страх потери главы семьи, ведь еще у многих женщин по несколько маленьких детей. Практически еженедельно приходят «похоронки». Матери, жены плачут, не верят. Говорят: не может быть, чтобы Аллах оставил пять-семь детей без отца.
И я получил повестку из военкомата. Мне 17 лет. 9 ноября 1943г. отвезут меня в Арск. А сегодня решил обойти все улицы моей деревни, кто знает, может быть в последний раз, попрощаться с теми, кто встретится на улицах. Сначала прошел по нижней улице, по которой по несколько раз проходил в период работы на мельнице. Дошел до мельницы, попрощался со всеми. Пошел обратно, повернул направо к проезду, ведущему на кладбище. У забора остановился и смотрел на почти еще свежую могилу отца, которого похоронили за месяц до войны в возрасте шестидесяти лет. Далее пошел по верхней улице, дошел до колодца, вспоминал как в детстве много раз из него пил холодную воду. В летние жаркие дни, затем зашел к Шайда апе, к Ханафис абы – отцу моего близкого друга Мингуллы, попрощался. Прошел верхнюю улицу, спустился к ключу, затем обошел «Атау улицу», вернулся и зашел к Латифе апе (сестре моего отца), которая получила три похоронки (четвертый сын вернулся раненым в голову и скоро умер от ранения), и вернулся домой. Мне стало грустно, на улице нет людей, встретил только детей, одиноких женщин, инвалидов войны и глубоких стариков. Один за другим заходят к нам матери, отцы моих сверстников и приносят гостинцы в дорогу, кто яйца вареные, кто кусок вяленого гуся или вареную курицу.
Эту добрую традицию нашего народа я заметил, когда провожал на фронт брата Сабира и брата Вазиха.
К празднику Октября выпало много снега. Судя по погоде снег, таять, не собирался.
Приехал Нигматулла (Загидуллин) на лошади, запряженной в сани, в которые положены солома и немного сена. Братья Рахип, Шакур открыли ворота и Нигматулла заехал во двор, развернулся и остановился у гостевого крыльца. Брат Сабир (инвалид войны) из сарая принес немного сена в большом тазе, поставил перед лошадью, предварительно ослабив сбрую.
Подходил час отъезда. Я одел на себя все то, что не жалко выбрасывать. Во дворе и на улице у ворот собрались провожающие. Повозка выезжает из двора и останавливается на дороге напротив наших ворот. Прощались с мамой, сестрой Гаффэ апа, с Кафия апа (жена брата Сабира), младшими братьями Рахипом, Шакуром, старшим братом, Сабиром и собравшимися провожать меня.
Любимая моя деревня Ташкичу – мое детство, моя юность. К сожалению, оставляю тебя. Оставляю тебя в нечеловеческих тревогах, без любимых мужей, братьев, женихов, оставляю матерей, жен, фронтовиков, у которых в глазах не высыхают слезы, оставляю добрых аксакалов – надежда и опора – слава Аллаху им.
Повозка медленно тронулась, а я бегом обходил то справа, то слева стоящих у своих ворот людей, прощался. На повороте у дома Габдрахмановых повернулся, поднял обе руки, помахал ими, повернулся и пошел за повозкой. Проехав деревню и ключ (родник), повернули направо, поднялись в гору и вышли на дорогу*, которая ведет в Арск. Повернулся еще раз в сторону деревни, громко крикнул – прощай моя деревня, мое детство, моя юность!
Вдруг мне стало не по себе, чувствую, что-то потерял, неописуемое, родное, дорогое, приобретенное в годы детства, юности. Не могу говорить, глаза наполняются слезами. Через них вижу все дрожащим, туманным. Что делается со мной, никогда такого не было, даже на похоронах отца. В одночасье проходит передо мной все прекрасное, прошлое, мирное детство, юность, учеба, работа. Что ожидает меня впереди на этой дороге, на которую выехал я сегодня и уже отсчитываю первые километры? Какие испытания мне уготовлены, вернусь ли я живым в родную деревню, может быть вернусь калекой никому не нужным, кроме матери?
Лошадь бежит рысью, изредка фыркая ноздрями, при этом откидывая вверх голову. Я завернулся в тулуп и лег, как бы отгораживаясь от всего того, что приходит в голову.

Назип Шагимарданов.
Ташкичу – Москва. Август 1998г.

* В то время дорога в Арск была, минуя деревни Кырлай и Иябаш

Еду на призывный пункт в Арск. По-зимнему холодный день. Западный ветер пронизывает насквозь. Вдалеке справа виднеются столбы дыма из печных труб деревенских домов. Развязав рюкзак, заглянул внутрь. Много маленьких свертков. Одну из них развязал, - в них мамины пончики! Предложил их и Нигматулле, который вез меня на призывной пункт.
Итак, добрались до призывного пункта в Арске. Я попрощался с Нигматулллой. После его ухода, с уходом Нигматуллы оборвалась нить, связывавшая меня с родными, друзьями, деревней.
В призывном пункте день и ночь стояли на ногах. Народу много, негде ни присесть, ни прилечь.
Утром повели на вокзал. То и дело проходят поезда. Вот остановился эшелон, груженый техникой. За ним следом – другой эшелон. Все вокруг заняты своим делом, на нас никто не обращает внимания.
Ждать пришлось недолго. Перед нами остановился паровоз с товарными вагонами на прицепе. Дали команду погрузиться в вагоны. В вагоне с обеих сторон 2-х ярусные лавки. Маленькие окна в вагоне без стекол. Из многочисленных щелей дует ветер. Поезд тронулся. Холодный поток ветра, дувший со всех сторон, стал невыносим! Прошел слух, что едем в Суслонгерские лагеря. Эти лагеря были уже на слуху, настроение испортилось.н
В Суслонгер прибыли ночью. К вагонам подошли несколько военных, дали приказ выгрузиться. Слезли с вагонов, встали в строй. Подошедшие военные завели нас в лес, а сами ушли, исчезли. Ясная ночь, и очень холодная. Стоя строем, мы провели ночь. Мне никогда не приходилось быть всю ночь в лесу. Окружающий нас мир полон тайн. Тишина. Вокруг бегающие тени деревьев. Издалека доносятся гудки паровозов. А мы все стоим, выстроенные в ряд, неизвестно что выжидая. В Арске, на призывном пункте провели мучительно ночь, стоя на ногах. Опять бессонная ночь. Устали, замерзли. Сколько еще будет тянуться это мучение?!
Это было 11 ноября 1943 года.

Написал Назип Шагимарданов 9 сентября 2000г.

Ночь с 11 на 12 ноября 1943г. призывники простояли на морозе в лесу, не ведая, что будет дальше.
В полдень явился один в военной форме и повел призывников в лагерь, именуемый Суслонгер.
Это землянки, не отапливаемые, без света электрического. У входа землянки дневальный всю ночь жгёт лучины, заготовленные заранее днем. В землянке 2-х ярусные нары. Ни матрацев, ни одеял, ни подушек, нет никакого постельного белья. Переодели всех вновь прибывших в солдатскую форму, которую уже не снимали ни днем, ни ночью, ни раз в неделю, ни раз в месяц и т.д. В этой одежде с раннего утра до темноты были на стрельбище, в ней же и ложились спать на голые нары.
После стрельбища на себе таскали сырые березовые бревна на кухню. Картофель и капусту привозили в открытых вагонах и разгружали прямо на улице в кучу, и суп варили из этой мерзлой картошки и капусты, заправленный американским шпиком. Столовая на улице. Столы сколочены из березовых прутьев (верх стола). Ели варево из консервных банок, чай (кипяток) наливали в те же банки. Хлеб – 1 кирпич на 10 солдат.
Однажды наш взвод направили на сутки для работ на кухне. Меня определили истопником, подкладывать дрова под три больших котла. Рублю топором напиленные дрова. Какой-то знакомый голос меня окликнул: «Нажип!». Я остолбенел. Передо мной – улыбающийся односельчанин Галиулла! Отбросив топор в сторону, на радостях обнялись. Он торопился, его отправляли на фронт. Я побежал на кухню. Повар говорит: «Ничего не осталось». Собрав остатки жижи от супа из ведер, вынес Галиулле.
Сумерки. Холодно. Галиулла взахлеб пил жижу, как пьют в жару воду из родника. Худой, грязный. Всю зиму не то, чтобы лицо мыть, руки даже негде было вымыть. Галиулла радостно поблагодарил меня и побежал. Вспомнив, что в кармане есть деньги на кусок хлеба, побежал за ним. Сказав «Спасибо», Галиулла исчез в темноте.
Он погиб, не вернулся!
Итак, зиму 1943г. я провел в Суслонгере, проходил «курсы молодого солдата». Такие курсы молодого солдата я бы никому не советовал. Весь светлый день мы находились на стрельбище. Холодные зимние дни. До стрельбища четыре километра. Шли засветло, только на подходе к стрельбищу начинало светать, уходили оттуда с темнотой.
Однажды, наш взвод взял мишени, патроны в небольшом ящике и еще кое-что. Я нес ящик с патронами и шел в конце взвода, в последней шеренге слева, если смотреть на взвод с конца. Несколько дней был буран и шел сильный снег. Дорога засыпана снегом чуть ли не до колен, и ее никогда не расчищали. Идем по этой сильно заснеженной дороге, как будто топчемся на месте. Шагаешь два шага, а продвигаешься лишь на один шаг. Ноги не идут, а идти надо.
Навстречу к нам идет колонна, построенная по четыре в ряд, как и мы, все засыпанные снегом. Впереди колонны шел коренастый офицер в погонах, в зеленоватой шинели. Он шел левее своей колонны. Чем ближе подходит он со своим взводом, тем явственнее он кажется мне знакомым. Не знаю, почему-то, будучи в офицерской форме, он на миг предстал передо мной в черном костюме, в белой рубашке, в хромовых сапогах таким, каким он выходил на гуляние в деревне Ташкичу. И тут же я не громко крикнул: «Хидиатулла!». Оба мы остановились и обрадовались.
Он не был худым и замызганным, как я. Опрятный красивый офицер. Спросил, где я нахожусь. Я объяснил, где находится наша землянка. Это встреча была мимолетной, как во сне.
Мне надо догонять своих с ящиком полным патрон по бездорожью, какие-нибудь пятьдесят метров показались километрами.
Больше мы не встретились. Очевидно, его отправили на фронт. В книге «Память» имеется запись, что он погиб на фронте 14.07.1944г. Это значит: он погиб через полгода после нашей встречи в Суслонгере.
Несмотря на то, что прошло 65 лет, и встреча была мимолетной, я его помню до сих пор, он передо мной, как будто мы встречались только сегодня. До начала войны ему было 23 года, мне 14 лет. Я с восхищением смотрел на него. Своим внешним видом, внутренним интеллектом он отличался от своих сверстников. На вечера, куда собиралась молодежь, он приходил в белой рубашке с открытым воротом в костюме, на ногах хромовые сапоги, заправленные в голенища брюки. Причем голенища сапог спускались ниже, чтобы они были гармошкой. И еще сверху сморщенных голенищ несколько свисали брюки. Такая была мода в то время.

На опушке леса, недалеко от наших землянок, на огромной площади, утрамбованном солдатами снегу, командир отделения вел с нами занятия.
Я чувствую, что-то заставляет меня оглянуться. В двадцати шагах от нас стоит Шакур, улыбается. Командир понял, что этот мальчик пришел ко мне. Ему было тринадцать, а мне семнадцать лет. После окончания занятий, командир привел солдат в землянку. Через некоторое время он меня отвел в дом встречи. Такие были правила. Самовольно солдат отлучаться от своего подразделения не имел права. За отсутствие более 2-х часов солдат попадал под трибунал. Время было военное.
Встреча с Шакуром продолжалась 2 часа. Я ел, ел, не говоря ни слова. Время истекло, забрал мешочек с продуктами и вместе в командиром вернулся в землянку. Вскоре началась вечерняя проверка. Стою в строю, голова закружилась и я невольно сел на нижнюю нару. Командир, заметив, велел ложиться на свое место. Мне помогли подняться на верхнюю нару, и я мгновенно отключился.
Шакур пришел ко мне пешком в сопровождении жены мельника Магмурой. Дорога в одну сторону 150 км. Половину дороги занесло снегом, попали в сильный буран, блуждали. На лошадях нельзя было ехать. Зимой в колхозе в рабочем состоянии поддерживались лишь две-три лошади. Остальные зиму проводили в подвешенном состоянии с голодным пайком. Кормили вываренной ржаной соломой, посыпанной горстью муки раз в сутки.
Шакур привез мне шерстяные носки. Но в первую же ночь кто-то стащил с моих ног эти носки.
Когда подошла моя очередь быть дневальным, я решил вернуть себе свои носки, но не смог отличить их. Тогда решил тоже стянуть с кого-нибудь. Промучился всю ночь, только начинаю стягивать, то подворачивают ногу, то кряхтят, и я со страхом отдергиваю руку. Так я и не смог ни с кого снять носки.

Через примерно 4 месяца была проверка на наличие вшей, блох, клопов.
Я за это время, оказалось, похудел на 8 кг., и меня перевели в батальон для истощенных. В этом батальоне нагрузка была сокращена на 2 часа. В основном, был наряд на кухне – истопником. Два раза в день давали по стакану хвойного настоя.
Приехала комиссия. Из солдат моего возраста (17-ти лет), только двое, оказалось, окончили 7 классов. Нас двоих и отобрали в летное училище в г.Энгельс.
В училище – чистая одежда, чистая нормальная постель, отличное питание в чистейшей столовой (мясное 1-ое блюдо, мясное 2-ое блюдо, сливочное масло, на столе белый и черный хлеб сколько угодно и многое другое).
Больше месяца загорали, занимались на брусьях.
Первое занятие – по топографии. Из-за незнания русского языка отчислили из училища.
В пересыльном пункте отобрали в Гроховерские лагеря под г.Горький.
Условия жизни – лучше чем в Суслонгере и намного хуже чем в летном училище в г.Энгельсе.
Казармы, 2-х ярусные нары.
В соседнем верхнем ярусе спал пожилой политработник. Он предлагал мне читать вслух, чтобы развить речь. После войны, работая над собой, изучая что-либо, я помнил рекомендации этого политработника.
Изучение минометной установки «Катюша».
Иногда выгружали зерно из вагонов в элеваторе, за это давали 200 гр. хлеба и тарелку супа.
Помогали колхозникам в уборке картофеля. Нам это нравилось – наедались печеной картошкой. Один солдат съел два котелка и умер. Кормили в лагере крайне скудно.

В разгар зимы нас погрузили в товарные вагоны. Мы не знали, что отправляют на фронт. С двух сторон в вагоне голые нары, в середине
вагона – буржуйка. Нет ни дров, ни топора, ни пилы. На остановках тащили все что плохо лежало – доски, бревна. Куском железного уголка типа лома били по бревну, оно трескалось, постепенно отламывалось. Доски легко ломались. Все равно тепло от маленькой буржуйки не доходило до нар. Двери (задвижные) со щелями, на стенах тоже щели. Затыкаем – выскакивает.
В Москве водили в баню. Я вспоминаю, что до Москвы населенные пункты не тронуты, целые, в деревнях ночью светится свет. Чем дальше едем на Запад от Москвы, тем больше видим развалины, сгоревшие деревни, города, груды военной техники (немецкой и нашей), танки, пушки. Днем, то там, то здесь как бы из-под земли поднимается дым. Хоть деревня и разрушена до основания; часть жителей вернулась, выкопали землянки, продолжили в них жить.
Приехали в прифронтовой лагерь. Начали изучать материальную часть 45 мм пушки, противотанковой пушки, материальную часть пехоты для борьбы с танками. Я понял, что меня отправят в пехотную часть. Так мы занимались около 10-15 дней.
Нас, 4-х «катюшников» посадили в машину (полуторку) и повезли, не знаем куда. Дорога забита машинами, орудиями, идущими на Запад. Едут только ночью. Машины освещают дорогу только ближним фонарем. Местность как сковородка и напичкана движущейся на Запад техникой.
Чем дальше едем, тем больше слышны выстрелы из пушек, разрывы снарядов, дальше стало слышно и автоматные очереди, начали останавливать и проверять машину. Видно далеко из-за осветительных ракет.

31-я минометная бригада. Бригада состояла из 3-х дивизионов, оснащенных «Катюшей» М-13.
Поздно вечером мы приехали и я оказался в землянке нашего расчета. Меня расспрашивали как там, далеко на родине? Я уже 1,5 года все время в строю, рассказал о лагерях в Суслонгере, в Гороховерске.

Знакомство с обстановкой, с людьми

Землянка – блиндаж, нары, тепло. Питание – нормальное. Командир расчета – Шадрин: водитель машины. Машина – студебеккер с лебедкой. Наводчик – Варфоломеев. Других не помню.
В первый же день пребывания чистил снаряды, складированные в укрытиях. Почему чистят? Все снаряды М-13 весом в 42 кг. обмазаны маслом.
Вечером с новичками из других батарей отправили оборудовать наблюдательный пункт на переднем крае. Пехота матюгалась, чтобы водила гасил свет, который и так был чуть виден для водителя. Сразу чувствовалось, что мы на переднем крае. Немцы одну за другой выпускали осветительные ракеты, почти рядом взрываются небольшие снаряды.
Наша часть расположилась в лесных порослях. Я еще не научился различать выстрелы из нашего ствольного орудия от разрывов вражеских снарядов. Лес был напичкан боевой техникой, артиллерией и танками. Так день за днем прошло в обороне 10-15 дней (точно не помню). Чувствовалось, что мы готовимся к чему-то важному, мне неизвестному и пока непонятному.
В расчете я был самым молодым и к тому же не нюхавшим пороху. Я уже со всеми познакомился (персоналом расчета), видел командиров: командира, помощника командира батареи, командира дивизиона, у всех на груди ордена и медали. Наша часть называлась 313 гвардейская минометная бригада (Катюши М-13). Бригада состояла из 3-х дивизионов, в каждом дивизионе 3 батареи. Наш дивизион по номеру № 1 и батарея тоже имела
№ 1, а также расчет № 1. Батарея состояла из 4-х минометных установок. Расчет состоял из одной установки Катюши М-13. Расчет состоял (по штатному расписанию) из 7-ми человек.
1. Командир расчета (Шадрин)
2. Водитель установки
3. Наводящий по вертикали (Варфоломеев)
4. Наводящий по горизонтали
5. Заряжающий (Шагимарданов)
6. Заряжающий
7. Заряжающий

Минометная установка была смонтирована на американскую трехосную автомашину «Студебеккер» с лебедкой,. Установка заряжается 16-ю реактивными снарядами весом 42,5 кг. калибр 130 мм. Все 16 снарядов могут выстрелить один за другим в течение 7-10 секунд. Если необходимо, то сколько угодно раз заряжаясь.
313 минометная бригада, куда я попал, первое боевое крещение получила под Сталинградом.
Вдруг рано утром, еще не светало, было приказано погрузить снаряды (заранее вычищенные), которые лежали в ямах, на машины (газики). Снарядов было много. Один боекомплект батареи состоит из 64-х снарядов. Погрузили несколько боекомлектов. Забрали всё из землянки, вещмешки самодельные, лопаты. За спину вещ.мешки, противогазы через плечо, карабин за спину, выдали по одной гранате в чехле, который подвешивается на ремень. Котелки положили в специальный деревянный ящик на задней части установки.
На рассвете поехали, а куда, знает только командир батареи. Проехали примерно 1,5 км, выехали на открытое место. Холодно, практически снега нет, солнца не видно. Дивизион выстроился в линию по батарейно – всего 12 установок. Это значит, как бы выстроились 192 стволов артиллерии. А в бригаде 576 ствола. Значит 576 снарядов могут вылететь за 7-10 секунд. Через минут 5 снова можно выпустить 576 снарядов и так много раз.
Мгновенно по команде командиров все «Катюши» были нацелены на противника. По заданным прицелам мы находились от противника в 5 километрах. (Дальность стрельбы «Катюши» 6 км 700 м). Все водители «Катюши», были водителями I-го класса. Наш водитель машины (ему 40-45 лет) мне сказал: «Назип! Тебе надо было давно приехать. Как только ты приехал, всё зашевелилось, все пришло в движение. Вот сейчас шарахнем несколько раз и поедем». И, на самом деле, через некоторое время командир батареи из укрытия дал команду расчетам, повторил команду взводный, затем командир установки, опустив металлические щиты, защищающие кабину, в которой находятся водитель и командир установки во время стрельбы (залпа).
Поступила команда – «Огонь!»
Заиграли «Катюши»
Укрытия типа траншеи не было. Мы отбежали от «Катюши» на 20-30 метров на момент залпа. Спереди и сзади «Катюши» находиться при залпе запрещается.
Неописуемое зрелище: как вылетают один за другим реактивные снаряды, каждый весом в 42,5 кг, оставляя огонь, дым, издавая сильный рев. Если плотно не закрыть уши, то барабанные перепонки лопнули бы; будто в ухо влетело с огромной силой чудовищное существо и терроризирует перепонку. Земля сотрясалась, как будто вот-вот расколется и разлетится на куски. Стрельба продолжалась около 2-х часов. Воздух – как в густом тумане - был в дыму. Сильно пахло порохом. После артиллерийской атаки (называется арт.подготовка) полетели самолеты, авиация тоже бомбила.

Я это понял по движению боевой техники в сторону фронта, а также на встречу шли машины, груженные ранеными, порожние машины, едущие за боеприпасами, ведут пленных. Приходит в движение громадное количество техники подобно муравьиному рою. Едут по дорогам и бездорожью, где только можно проехать.
Погода не была холодной, хоть и минусовая. Земля была основательно замерзшая, толщина снега 2-3 см. Кажется, что движение техники и движение пешей пехоты беспорядочно со стороны. На деле же, каждое подразделение знало свою задачу и выполняло ее безукоризненно.
Мы проехали несколько километров, т.е. сменили позицию, т.к. пехота с боями продвинулась вперед, мы остановились, установки навели по позициям немцев и дали несколько залпов. На нашей установке из 16-ти реактивных снарядов один не вылетел. Варфоломеев откуда-то взял длинную палку (метров 4:5). На конец палки намотал ветошь, намочил бензином, зажег и поднес огонь к хвостовой части снаряда и снаряд выпалил.
Оказывается, такие случаи не редки. Эта процедура не из легких, очень опасна для поджигателя, т.к. ему приходиться, приближаться к снаряду с запалом слишком близко, на расстояние лишь длины палки. При очередном залпе из установки, мимо вели пленных. В момент залпа все залегли мгновенно.

Мы стояли. Это первая остановка после двухчасовой, так называемой арт.подготовки. Ясно, что наши установки всегда направлены на противника. Стояли на таком месте, что от нас в сторону противника местность повышалась значительно далеко. Там за горизонтом шли бои. Мы периодически по указанию пехотных командиров, вели огонь «за горизонт».
Вдруг из-за горизонта на повозках фронтально, за ними пехотинцы бежали в нашу сторону. Немцы артиллерийский огонь переносили по движению пехоты. По взрывам немецких снарядов стало ясно, что немцы не далеко от нашего расположения. Наша батарея, увидев такое дело, стала разворачивать технику. Откуда-то появился почти на нашей позиции верхом на коне с пистолетом в поднятой руке, другой рукой держась за поводок и крича во весь голос с матерщинкой «Остановитесь!, Застрелю!» генерал. Он то влево, то вправо (по фронту) скакал галопом, продолжая кричать. Сначала остановил нас, затем других и постепенно остановил все виды родов войск на этом участке фронта.
Итак, форсированным маршем, без отдыха, и днем и ночью, мы продвигались с боями на Запад. Я участвовал в штурме и взятии г.Кенигсберг. Штурм Кенигсберга нельзя, иначе как «ад» назвать. Непрерывный огонь, грохот, сотрясается земля, дым – сплошное огневое мессиво.
Наградили медалью за штурм и взятие Кенигсберга А № 477816. К сожалению, не сохранил ни саму медаль, ни удостоверение на медаль. Номер медали выписал много позже из личного дела. Был награжден медалью за участие в освобождении Варшавы А № 042833, Польской медалью «За освобождение Польши». Случайно сохранился лишь документ о награждении медалью за освобождение городов Хойнице и ТУХОЛЯ Западной Польши.
Судьба оказалось благосклонной ко мне. Я дошел вместе с фронтом до Эльбы, где встретились с американскими солдатами. Они просили дать им что-нибудь на память, но у меня ничего не было, обменяться адресами и в голову не приходило, да ни ручек, ни бумаги у нас тоже не было. Одни лишь воспоминания. В этой войне, один старший брат погиб, другой пропал без вести, (мама до конца своих дней считала, что он жив), третий брат вернулся с фронта инвалидом – без ноги.
Не сохранил я и медали «За отвагу» № 13399486, «За боевые заслуги» № 392377.
На радостях, вернувшись в деревню, отдал медали детям, они на радостях побежали показывать их по всей деревне. Документы на медали пропали когда я уехал в Казань, дом сломали, на его месте построили новый дом.
Прослужил я на срочной службе семь лет, заменить меня, освободить от срочной службы через два года, как положено по закону, правительство не смогло, не нашло замены. Срочная служба продолжалась после окончания войны на территории Польши.
Не могу не отметить 2 мая 1945 г. Этот день врезался глубоко в мою память.
Мы в Браденбургских лесах. Наткнулись на склад с немецким обмундированием. Сняли засаленные отяжелевшие грязные шинели и переоделись в немецкую одежду. Воздух уже был пропитан Победой. Это единственный день, когда мы не замаскировали свои установки, т.е. «Катюши».
И… наткнулись на одного немца. Привели его. Командир наш, 24 лет, бывший студент, взятый на фронт с 4-го курса института. Немецкий язык понимал и знал кое-как. Поняли, что совсем близко от нас расположилась немецкая часть. Командир отпустил немца с напутствием, чтобы он передал своим, чтобы сдались. Но немец что-то прокричал своим, те развернулись фронтом и дали залп, которого никто из нас не ожидал, уверенные, что война закончилась.
Мы навзничь на землю. Рядом со мной залег солдат, который был призван на фронт с 1-го дня войны и прошел войну без ранений, говорили, что он родился в рубашке. А вот 2-го мая 1945г. его не стало. Немецкий снаряд снес ему весь зад, а я, лежавший с ним рядом остался жив. Немцы были в безопасности, вне поля действия "Катюши", слишком близко от нас.
Мгновенно кто-то из наших дал залп из "Катюши", и даже не по немцам. Оказалось даже, что по нашим. Но немцы так боялись "Катюши", что этот залп спас нас, немцы разбежались.