Дорога жизни Александра Шинкина    

Ненастная ноябрьская ночь 1942 года. Вокруг – заснеженная ледовая пустыня, под ногами – тоже лед. Позади – рыбацкий поселок Кобона, оставшийся на берегу Ладожского озера. Впереди – осажденный фашистами вот уже год и два месяца Ленинград. По единственной ледовой дороге, связывающей город с «большой землей», колонной шагают бойцы. Они очень устали. Первые пять километров по льду с вмерзшими в него бревнами прошли за час, дальше – медленнее. Очень хочется пить…
 
Впереди – война, позади – война 

Среди пополнения, направляющегося с материка на Ленинградский фронт – семнадцатилетний Саша Шинкин. Как и его товарищи, он знает, что в двадцати километрах слева от них по берегу – немцы, плотным кольцом окружившие Ленинград. Впереди – голодный, замерзший, но не сдающийся врагам город, переживающий свою вторую блокадную зиму. Бойцы должны влиться в ряды его защитников. Это значит, что там, впереди, за тридцатикилометровым переходом, их всех ждет фронт, жестокое, непримиримое противостояние двух сил. Но что такое война, Саша уже знает. Позади у парня, которому нет еще и 18-ти, уже были бомбежки и фронтовые окопы. Весь ужас немецкой оккупации он тоже изведал на себе. Чтобы приглушить мысли о нестерпимой жажде, Саша на очередном привале, повалившись на лед, сгребает ладонью придорожный, отнюдь не чистый снег и подносит его к губам…
Мысли о родственниках, оставленных им после освобождения от немцев на далекой теперь Можайской земле, внушают Александру тревогу и боль. Там, на своей родине, он уже видел такой же черный, грязный снег. После нескольких месяцев непрерывных боев за Москву, постоянных артобстрелов, бомбежек и пожарищ придорожный снег в Можайске зимой 1941-42 гг. превратился в грязное, подчас кровавое месиво, покрытое пеплом. Его родную Зарецкую Слободу напротив старой деревни Горетово, где родился и вырос Саша, гитлеровцы, отступая, сожгли. Как и остальные окрестные села и деревни в Можайском районе. Сердце сжималось от горя и ненависти к врагам, когда Саша вспоминал недавние события своей короткой жизни.

 Детство, юность 
Семья Шинкиных: отец Сергей Кузьмич, мать Екатерина Алексеевна, две сестры и многочисленные родственники Саши – коренные жители Можайской земли. Предки Шинкиных с глубокой старины жили в Зарецкой Слободе старой деревни Горетово, в так называемых Болдырях. Родственники со временем расселились в окрестных деревнях Троица, Хотилово, в Уваровке. Дедушка Кузьма Андреевич когда-то работал столяром в барском доме, слыл настоящим мастером своего дела. Саша его не знал, дед умер еще до его рождения, а вот бабушка,
Анна Ивановна, воспитывала Сашу до 14-ти лет. Она с матерью крестила внука в горетовском сельском храме сразу после его рождения, в декабре 1924 года. Мальчика нарекли Александром, что значит «защитник людей», в честь благоверного князя. Так объяснил родным горетовский батюшка, отец Михаил.
До сих пор Александр Сергеевич вспоминает свое детство и родные места с большой тепло-той и любовью. В самые голодные 30-е годы бабушка в большом чугуне варила конину, пена от конского мяса вздымалась высоко и постоянно заливала печку, но зато всем было сытно. Бабушка тихонько рассказывала маленькому Саше, родившемуся через семь лет после революции, о прошлых годах, о нелепостях и несправедливости, творившихся вокруг. Так, например, ее племянник Василий в ноябре 17-го года примчался в деревню из Москвы, закричал с порога: «Молчи, мать, сейчас увидишь, что будет!» и … зачем-то сжег у барыни стог сена в поле. Его поступок никто не понял, а все деревенские даже осудили, ведь последняя барыня А.И.Зимина была хорошей, хозяйственной старушкой, очень любила крестьянских детей. Уважаемого всеми горетовского батюшку о. Михаила Маркова со-ветская власть с самого начала всячески притесняла. Бабушка шепотом рассказывала внуку, что батюшку арестовали и отправили в ссылку, а его семья, оставшаяся в Горетове, бедствует, так как у них отняли корову, овец, землю. Александр Сергеевич помнит, что после смерти бабушки в 1936 г. о. Михаил вернулся из ссылки. Но служил он уже не в Горетове, а в селе Горячкино, в 10 км от дома, т.к. Троицкую церковь к тому времени закрыли. Батюшка захотел отремонтировать этот большой и красивый храм в Горетове, за что был тут же арестован и снова сослан в лагеря. Оттуда о. Михаил так и не вернулся, к большому сожалению селян. В те трудные времена деревенские жители всегда находили у своего справедливого и доброго батюшки совет и утешение, теперь же были лишены и этого.
Племянника отца, Степана, несправедливо раскулачили и тоже сослали только за то, что у него было довольно крепкое крестьянское хозяйство. Его семья жила в соседнем селе Троица, все четверо взрослых детей с родителями усердно работали. Родственники дружили, всегда помогали друг другу. Сашин отец часто вспоминал, как он с отцом Степана Андрианом до революции тайком ходили в Бестужевский лес охотиться на зайцев. Однажды они были пойманы и доставлены к барину. Тот пожурил их и отпустил, правда, забрал ружья, более никакого наказания не последовало. Теперь же отец не смог защитить семью брата от явного беззакония, хоть и пытался всеми силами. И это притом, что сам Сашин отец, Сергей Кузьмич, был геройским человеком, воином. Семь лет, начиная с 1914-го, он непрерывно воевал. Сначала – на фронтах Первой мировой войны, затем был кавалеристом в коннице Буденного, где получил увечья, был контужен. Какое-то время отец даже побывал в рядах пролетариата, – работал на заводе в Москве, но затем вернулся в родную деревню. В 1929 г. он вступил в колхоз, был на хорошем счету у советской власти, но, тем не менее, семью брата от ссылки спасти не мог.
С женой Екатериной Алексеевной сами растили трех детей. Кроме старшего сына Саши они имели двух дочерей, Раю и Нину. В девять лет Саша пошел учиться в начальную четырех-классную горетовскую школу. Это была новая, большая бревенчатая изба, находилась она сразу за Бестужевским имением, на Старой Смоленской дороге. Школа была построена се-лянами вскладчину, отец Саши тоже дал на ее строительство три рубля. Чтобы добраться до школы с Зарецкой Слободы, надо было по «лавинкам» – дощечкам старого моста ежедневно перебираться через Москву-реку. «И вот, представьте, – смеется Александр Сергеевич, – на большой перемене за 20 минут я бегал домой и обратно, чтобы только набрать яблок, хотя вполне бы мог взять их с собой утром, отправляясь в школу! А вот в старшие классы мне приходилось ходить куда дальше: сначала в Глазовскую, затем в Уваровскую школы, – вспоминает ветеран, – это теперь по нынешним временам нам кажется, что Уваровка далеко. А тогда, пешком через поля я добирался до нее привычно быстро. У меня там жила тетка и двоюродный младший брат Витя. Школа в Уваровке была тогда возле маленькой церквушки, там я учился целый год». 
Тогда, перед войной, он был молод, полон сил и быстр на ногу. С 13 лет уже работал на се-нокосе в горетовском колхозе. «Отец сделал мне косу поменьше, и я с мужиками ходил на рассвете косить траву в поле, – вспоминает Александр Сергеевич, – а ближе к полдню приходили сестры с другими девочками, помогали собирать сено». Привольные родные поля, искрящиеся на солнце росы, веселый девичий смех, – все это осталось там, в мирной довоенной жизни.  

Оккупация
В июне 41-го Саша Шинкин только что окончил школу. В 10 класс он ходил в Красно-видовскую среднюю школу. А уже в июле вместе с родителями, односельчанами и жителями окрестных деревень все дни трудился на строительстве Можайской линии обороны. Из каждого колхоза для этого выделялась своя бригада с лошадьми и телегами. На весь день каждой бригаде выдавали питание – бидон молока. Но рады были и этому. Рыли глубокий четырехметровый противотанковый ров от д. Милятино до Горетово. В небе часто, как коршуны, кружили немецкие разведывательные самолеты «рамы», с них на головы работающих женщин и подростков разбрасывались издевательские пропагандистские листовки. На них не реагировали, боялись только бомбежек.
На больших картофельных полях напротив Горетово и Глазово местные жители обустраи-вали аэродромы для нашей авиации. На телегах, запряженных лошадьми, все дни возили речной гравий с берега Москвы-реки. Напротив горетовской Троицкой церкви посреди реки был намыт островок из гравия, в народе его называли «хряпа». «Весь этот остров мы полностью вывезли на аэродромное поле, – вспоминает Александр Сергеевич, – тогда и начались бомбежки. Первое страшное впечатление от войны я получил, когда шоферу, привозившему на строительство аэродрома людей, взрывом оторвало ногу». Но люди, строя аэродром, продолжали работать с настойчивостью и небывалым усердием. Деревянными ступами трамбовали землю с грядками цветущего картофеля, насыпали слоем гравий, прикатывали. У крестьян сердце обливалось кровью от такого надругательства над своим же урожаем, но все понимали, что это необходимо.
Немцы стремительно наступали. Работы на строительстве Можайской линии обороны продолжались до октября, об эвакуации никто не помышлял. Напротив, власти призывали не паниковать. Когда гул боя под Гжатском уже явственно доносился до Можайска и окрестных сел, к Москве из колхозов погнали многочисленные стада крупного рогатого скота. Но и тог-да каждое стадо сопровождали всего несколько человек. Людям уходить не рекомендовалось до последних дней. Когда грозные звуки ближнего боя стали слышны совсем рядом, из Бородино, уходить уже было поздно. 17 октября гитлеровцы заняли Горетово, Зарецкую Слободу, Троицу. Семья Шинкиных едва успела устроить в хозяйственных постройках во дворе тайник, так называемый «схорон», замаскировав его соломой и сеном. Мужчин призывного возраста и парней-подростков немцы при обнаружении арестовывали и куда-то угоняли, домой они не возвращались.
Шинкиным, отцу и сыну, помогло то, что гитлеровцы постоянно не жили в Зарецкой Слободе. Они наведывались сюда набегами за курами, яйцами, поросятами. Нагло грабили все, что попадалось им на глаза. Основательно фашисты расположились за рекой, в старом Горетове, напротив аэродрома, выгнав из теплых изб в хлевы и сараи местных жителей. Здесь находилась и немецкая комендатура. Со всех сторон в деревню стали приходить зловещие слухи. Кто-то видел, как в центре Можайска фашисты устроили виселицу, вешают местных жителей, заподозренных в связях с партизанами. Рассказывали, что гитлеровцы повсюду безжалостно расстреливают ни в чем не повинных людей и даже детей. Черная весть пришла из соседнего села Красновидово. Там немцы за подозрение в совершении диверсий расстреляли сразу восьмерых подростков. Все они были на год младше Саши, учились с ним в одной школе. В отношении мужского населения фашисты зверствовали особо, так как видели в подрастающих русских мальчишках своих потенциальных противников.
В декабре 41-го гитлеровцы стали массово угонять молодежь в Германию. Перед самой войной в Горетове был построен деревянный клуб. В него немцы и сгоняли, как скот, местных парней и девчонок, проводя облавы в окрестных деревнях. Родственники мальчишек, попавших под облаву, приносили и всякими хитростями передавали в клуб вместе с продуктами женскую одежду. Переодевшись, мальчики получали шанс на выживание, «девчонок» потом все же отпустили. Парней же угнали в Уваровку, чтобы отправить в Германию. Больше их никто не видел, ни один из них не вернулся. Но Саше с отцом повезло – их «схорон» фашистами не был обнаружен. 20 января 1942 г., отступая, они сожгли Горетово, Зарецкую Слободу и соседнюю деревню Овсянниково, все ее 16 домов. Запылала, подожженная фашистом из огнемета, изба Шинкиных. К счастью, остались не-тронутыми хозяйственные постройки. В Зарецкой Слободе тогда чудом не сгорело всего два дома из пятидесяти. Оставшиеся в живых люди переселились в землянки. Но радость от освобождения была настолько велика, что затмевала собой и голод, и холод. Александру Шинкину вскоре вручили повестку явиться в Можайский военкомат. Ему было всего 17 лет, но призыв в действующую армию он принял как должное: Родину от страшного врага надо защищать! Так сказал ему и отец, солдат Первой мировой войны, повоевавший в свое время с германцем: «Сын, фашистского гада надо бить! Это звери, нельзя допускать их на нашу землю».

Семнадцатилетний солдат. Фронт под Можайском
18 марта 1942 г. Александр Шинкин с отцом прибыли в Можайск на призывной пункт. Отца на фронт не взяли по причине контузии, полученной еще в Первую мировую войну. Он провожал и напутствовал сына. Но в тот день Сашу в армию не приняли – военкомат оказался переполненным призывниками. «На следующий день, – вспоминает Александр Сергеевич, – мы поехали в Кунцево, там меня зачислили, обмундировали. Я присмотрел себе теплую офицерскую шинель, и был рад, что она мне досталась. Месяц нас обучали военному делу. Затем походным маршем мы отправились в Можайск. Колонна прошагала через Уваровку, там меня увидели родственники и знакомые, сообщили об этом отцу. Нас привели в лагерь, находившийся на Козьей горке, там мы стояли дней десять. Затем две недели мы провели в Ширякинском лесу под Синичиным, здесь меня проведали сестры Рая и Нина. В этих лагерях командиры настойчиво продолжали учить нас, молодых солдат, воевать, выживать и побеждать».
После обучения всех вчерашних призывников отправили на передовую. Она все еще находилась совсем недалеко, в 20 километрах от Можайска – в деревне Шапкино. Тогда, весной 1942 г., контратака наших войск, благодаря которой гитлеровцы были отброшены от Москвы и Можайска, как-то выдохлась. И противник воспользовался этим. Отойдя от деревни Шапкино всего несколько километров, немцы, словно зубами, вцепились в окружающие деревню высоты. Гитлеровцы заняли господствующее положение в отношении наших наступающих войск. Одна из высот носит название Замри-гора, высота ее 310 м над уровнем моря. Фронт остановился здесь на долгих 14 месяцев, до марта 1943 г. Все деревни и села перед этим рубежом своей обороны немцы, отступая, безжалостно сожгли вглубь нашего тыла на 5-6 км. Можайским новобранцам приказано было занять передовые траншеи недалеко от истока Москвы-реки, не доходя до сожженной деревни. На всю жизнь Александр Сергеевич запомнил эту свою  первую на фронте позицию, возле речушки, в километре от Минского шоссе. Она располагалась как раз напротив занятых немцами шапкинских высот. Авиация и дальнобойные гаубицы фашистов, не говоря уже про пушки и минометы, ежедневно в течение нескольких месяцев буквально утюжили эти поля и перелески заодно с деревенскими пепелищами. Александру Шинкину и его товарищам-землякам выпало тогда сполна постоять за свою родную можайскую землю, почувствовать ее горький вкус на своих губах…
Молодые бойцы, среди которых было очень много можайцев, поклялись друг другу стоять насмерть, ведь позади них, совсем рядом, был родной город. Там оставались выжившие после фашистской оккупации матери, сестры, младшие братья. Саша еще не знал, что весной после его ухода в армию на немецкой мине подорвался и погиб его двоюродный братик Витя Бузинов. Он был сыном тетки Марии из Уваровки, которая на время отправила его к родственникам в Горетово, так как Уваровку сильно бомбили. Всю оккупацию мальчик пережил в Зарецкой Слободе. Погиб 10-летний Витя по-геройски, совершив настоящий подвиг: оттащил найденную малышами мину подальше от толпы играющих на улице детей.
В июле 1942 г. вышел известный приказ Сталина «Ни шагу назад!». В первые окопы на линию фронта перевели штрафников, а солдат 1924 г.
рождения, среди которых был сержант Шинкин, вывели с передовой и направили в Гороховецкие лагеря. Эти лагеря были расположены в лесу во Владимировской (теперь Горьковской) области. В 1941-42 гг. из блокадного Ленинграда туда был переведен весь артиллерийский научно-исследовательский опытный полигон. Александр Сергеевич вспоминает, что рядом с ними стоял 36 артполк. Гороховецкий центр стал пунктом формирования новых частей, там создавались и отправлялись на фронт новые соединения. Многие бывшие фронтовики вспоминали затем эти лагеря с дрожью, условия содержания в них новобранцев и запасников были более чем спартанские. Кормили из рук вон плохо, не хватало даже тарелок, ели по очереди. «Правда, хлебный паек нам выдавали полностью», – вспоминает Александр Сергеевич. Спали на трехярусных нарах в холодных бараках. Вот где Шинкину пригодилась его теплая фронтовая офицерская шинель! Бойцы рвались побыстрее уйти отсюда на фронт. Наконец в ноябре 1942 г. подразделение, в котором служил сержант Шинкин, погрузили в эшелон и переправили под Ладогу. 

Ленинградский фронт. Блокадная зима
 Ледовую трассу через Ладожское озеро, называемую «Дорогой жизни», к ноябрю 1942 г. планировалось оборудовать как узкоколейную ледово-свайную железную дорогу протяженностью 35 км. Но затем решено было ограничиться, как прежде, автомобильной дорогой. По всей ее длине уложили привезенные бревна, чтобы они вмерзли в лед и укрепили путь по льду. Из Ленинграда по «Дороге жизни» продолжали эвакуировать обессилевшее от голода гражданское население: женщин, детей, стариков. В обратную сторону для пополнения Ленинградского фронта в 1942 г. было переброшено около 290 тысяч бойцов и офицеров. Днем противник жестоко бомбил «Дорогу жизни» с воздуха, ог-нем артиллерии с берега срывал перевозки. Вот почему все передвижения осуществлялись в основном ночью. Спотыкаясь на мерзлых бревнах, мучаясь от нестерпимой жажды, колонна бойцов, в которой шагал и сержант Шинкин, за ночь преодолела тридцатикилометровый путь по льду. На рассвете они вошли в город со стороны островов Зеленцы. Ленинград встретил их настороженной тишиной. Кроме постов и патрулей на улицах никого не было видно, город как будто бы вымер.
Александр Сергеевич вспоминает, что по пути следования их колонны прямо во дворах штабелями лежали замерзшие трупы. 
Голод свирепствовал, людей не успевали хоронить. Отсутствие сухопутного сообщения со страной по-прежнему не давало возможности удовлетворить насущные потребности населе-ния и войск в продуктах питания. Продолжались артиллерийские обстрелы и бомбардировки с воздуха. Город находился в тяжелейшем положении. На Московском вокзале всех новобран-цев построили, и офицеры-представители различных частей, оборонявших Ленинград, стали отбирать пополнение. Александр Сергеевич вспоминает, что отбор шел в основном по кри-терию: кто посильнее, поздоровее – в одну сторону, кто послабее – в другую. В сержанте Шинкине при росте 180 см веса было всего 48 кг, но держался парень, по-видимому, молодцом, потому что его сразу отобрали в минометчики. Александр Сергеевич поясняет, что минометное орудие было переносное и тяжелое, ствол весил 19,6 кг, «тренога» – 18,6 кг, а плита орудия – 21,3 кг. Расчет состоял из шести человек, способных быстро переносить миномет в боевой обстановке на новую позицию. Шинкина вместе с другими отобранными ребятами «покрепче» направили под Колпино, где в это время шли особенно ожесточенные бои. Гитлер, беснуясь, приказал осенью 42-го прорвать оборону нашихвойск именно здесь, на этом участке. Для осуществления этого прорыва из Крыма к Ленинграду была переброшена 11-я армия Манштейна, пять дивизий и осадная артиллерия. Вблизи Колпино, гитлеровцы установили «длинную берту» – 420-миллиметровое немецкое орудие, которое обстреливало Ленинград снарядами весом почти в тонну.
Защитники города, находившиеся в окопах, были измождены не меньше, чем гражданское население. Их ряды и пополнил сержант Шинкин со своими товарищами, среди которых было немало можайцев. «Двое были с нашей деревни, три человека – с Троицы, два солдата – с Овсянникова, очень многие бойцы были родом из Можайска и окрестных деревень», – вспоминает ветеран. Уже после войны к Александру Сергеевичу не раз подходили родственники ребят, призванных в Можайске и воевавших с ним на Ленинградском фронте, чтобы узнать судьбу своих близких. Многие из них, как и Шинкин, попали под Колпино, воевали в соседних подразделениях, вместе терпели все лишения, главным из которых был тогда голод. Александр Сергеевич не понаслышке знает, что такое 300 грамм блокадного хлеба в сутки. «Да если бы хлеба, – с горечью вспоминает он сегодня, – а то ведь сплошная мякина, высевки… Но даже голодные мы держали оборону».
Только 18 января 43-го блокада Ленинграда была частично прорвана, войска Ленинградского и Волховского фронтов соединились южнее Ладоги. А в феврале нашим подразделениям, в числе которых был минометный расчет сержанта Шинкина, оборонявшим город под Колпино, было приказано наступать на Красный Бор. Александр Сергеевич вспоминает, что противник находился на хорошо укрепленных высотах, окружавших город. Сопротивлялись фашисты яростно, ведь потеря этих высот означала, что дорога на Ленинград им окончательно закрыта. Поэтому на наступающие советские войска в районе Красного Бора была обрушена вся мощь артиллерийского и минометного огня, авиации, брошены все гитлеровские резервы, в бой вводились танковые части. «Когда первая линия нашего наступления захлебнулась, в бой ввели вторую линию, где я находился со своим мино-метным расчетом. Мы наступали в 50-80 метрах от стрелков, слышали, как впереди истошно кричали немцы, когда дело дошло до рукопашной схватки. Город мы взяли, но продвинуться дальше нам так и не удалось, – вспоминает Александр Сергеевич, – мы закрепились на вы-соте за Красным Бором и стали держать оборону. Разведка доносила, что немцы хотят перейти в контрнаступление и отбить город. Нам было приказано держаться изо всех сил. Мы спешно укрепляли новую линию обороны окопами, землянками, обустраивали орудийные и минометные позиции. 19 марта началась наша новая наступательная операция под Красным Бором».
Желая помешать продвижению советских войск, немцы усилили артиллерийский огонь по Красному Бору, в особенности по дороге из Колпино в город. 
Неоднократно при поддержке танков гитлеровцы пытались перейти в контрнаступление. Бои в эти дни отличались особым ожесточением. Враг стремился любой ценой вернуть утраченные позиции, но все его атаки были отбиты. 
Правда, ценой наших огромных потерь. «По ночам в Красный Бор продолжали прибывать войска, устанавливали новые орудия и минометы, а нас, тех, кто взял Красный Бор и остался жив, отвели на краткосрочный отдых чуть в сторону, в глухое место, где мы смогли отдохнуть и набраться сил. Да и ряды наши сильно поредели, требовалось пополнение личного соста-ва», – вспоминает ветеран. 

Передышка
«Тихое» место – это мыс «Лисий нос», находящийся на берегу Финского залива, в 20 км от Ленинграда, недалеко от г. Сестрорецка. Сюда и прибывали наши войска для пере-группировки. Питание уже было лучше, ведь блокаду частично сняли. «И мы, и гражданское население это сразу почувствовали, – вспоминает Александр Сергеевич, – настроение «пошло «в гору», хоть мы и понимали, что передышка эта ненадолго. Два месяца мы жили в дачных двухэтажных домиках, приспособленных под казармы, приходили в себя после тяжелейших боев. Солдату на фронте без отдыха и хорошей шутки тоже нельзя. Нельзя и без бани. Наступило лето, можно было купаться. Командир нашего батальона был строгим, как говорится, старой закалки. Однажды вечером комбат построил батальон и повел его в полном составе на берег Финского залива. Там он скомандовал: «Кто умеет плавать – поднимите руку и отойдите в сторону. Кто не умеет, – раздеться и всем – в воду!». Солдаты опешили: «Мы же утонем…». «Выполнять! – приказал комбат, – будете учиться плавать, а если что, – выта-щим». Шутку мы вполне оценили, когда «неплавающие» по команде вошли в воду, – улыбается Александр Сергеевич, – у берега глубина залива была метра полтора от силы, и так примерно полкилометра вдаль. Посмеялись, конечно, над теми, кто не умел плавать. Шутили: «В огне мы не сгорели, в воде не утонем!». Но передышка закончилась, нам объявили сбор и маршем отправили через Черную речку к Синявинским высотам, в другое пекло.
 

Последний бой. Синявинские высоты
Синявинские высоты – это район вокруг г. Синявино Ленинградской области. Немцы захватили их еще в сентябре 41-го и создали на этих возвышенностях мощную систему оборонительных сооружений. Фашисты с высоты контролировали обширную территорию вдоль Ладожского озера. Даже после прорыва блокады в январе 43-го немцы с этих высот обстреливали единственную железную дорогу, ведущую в Ленинград. Фашисты, накопив силы, хотели снова замкнуть кольцо блокады вокруг города. Начать новое наступление они планировали именно отсюда, с Синявинских высот. Наше командование, опережая врага, летом 1943 г. предприняло активные боевые действия на этом направлении. Синявинская операция началась 22 июля. В этот день наши войска впервые пошли здесь в наступление, но к высотам не было никаких скрытых подступов. Все болотистые и торфяные низины,занятые нашими бойцами, были у фашистов как на ладони, совершенно открытыми. Для наших солдат это был сущий ад. Немцы били по ним из артиллерии и минометов, косили пулемет-ным огнем. Местность и все возможные подходы к высотам у них были хорошо пристреляны. Наши атаки вновь и вновь захлебывались.
Александр Сергеевич часто вспоминает самый последний свой бой 23 июля 1943 г. Его подразделению надо было занять высоту 243. «Атаковать приходилось в открытую,
– вспоминает он, – а ночи в это время там были белые, даже в темноте не спрятаться. Сотни людей у подножья высоты уже лежали мертвыми или истекали кровью. Бойцы на время превратились в санитаров, чтобы оказать раненым помощь и выносить их по возможности в укрытия. Накануне вечером всем выдали паек на двое суток. Но я свой не стал трогать, есть не хотелось. Оставил его до утра, но съесть не успел. Ночью нам снова дали команду наступать».
Сержант Шинкин был заместителем командира взвода и командиром 1-го минометного расчета. Его орудие располагалось в небольшой ложбинке перед высотой 243. «По команде мы стали стрелять. Видимо, тогда нас немцы и засекли, ведь у них все было давно пристреляно, – с горечью вспоминает ветеран. – я с биноклем пополз на возвышение возле батареи, чтобы определить точные координаты огня по противнику. Внизу возле миномета оставались пять бойцов из моего расчета. Вдруг позади раздался страшный взрыв, меня засыпало землей, в глазах потемнело». Прямое попадание вражеского снаряда накрыло всех, разорвав и смешав с землей и само орудие, и тела пятерых солдат. Шесть осколков впились в спину Шинкина, повредив в нескольких местах позвоночник. Когда он пришел в себя, то едва смог открыть глаза. Внизу, на месте его расчета, дымилась страшная воронка… Очень хотелось пить. Беда была еще и в том, что санитаров тогда просто не хватало. Так и лежал до вечера раненый, истекающий кровью сержант. Двигаться он не мог совсем. Бойцы соседнего расчета принесли ему прямо в каске воды, зная, что раненые всегда мучаются жаждой. От них он узнал, что наши наступают, была рукопашная схватка, немцев выбили из первой траншеи. Командир третьего орудия, снимаясь со своим расчетом с прежней позиции, вновь прибежал к Шинкину. «Что, до сих пор лежишь, Саша?» – посочувствовал он. Видя, что санитаров нет, он сам с бойцами погрузил Шинкина на волокушу и приказал отправить в тыл. 

Госпиталь
От страшной боли при малейшем движении Александр надолго терял сознание. Лишь временами приходя в себя, он чувствовал, что его куда-то везут на машине, но тут же снова проваливался в темноту. Шинкину повезло: в Ленинграде он попал в госпиталь при бывшем институте для усовершенствования врачей. Очнулся он уже ночью в палате. Рядом с койкой сидела няня. Шинкин считался почти безнадежным, не было гарантии, что он вообще выживет. Няня, обрадовавшись, что раненый, наконец, пришел в себя, сказала ему:
«Лежи, не двигайся, тебе нельзя. Все осколки удалить не получилось». Сердобольная няня рассказала Александру, что ранение у него было очень сложное, операция длилась долго. «Ты потерял много крови и не выжил бы, если бы не попал в хорошие руки. А уж крови в тебя влили целую бутылку, и еще, говорят, надо вливать», – шепотом объясняла она Александру. Няня говорила про знаменитого в госпитале ленинградского хирурга Николая Николаевича, благодаря которому Александр Шинкин остался жив. Правда, два осколка, застрявших в позвоночнике, врач все же не смог удалить, это было тогда крайне опасно. «Удалишь их после войны, – как-то на утреннем обходе, улыбаясь, сказал доктор, – радуйся, что вообще жив остался». Шинкин пролежал в госпитале почти восемь месяцев, до апреля 1944 г. Там он и встретил великий праздник
– День полного снятия блокады Ленинграда. До сих пор он помнит, как, поздравляя друг друга, плакали и обнимались няни, медсестры и врачи, пережившие все ужасы блокады. Да и для раненых фронтовиков, защищавших Ленинград, этот город навсегда стал родным. 27 января 1944 г. во время первого праздничного салюта в освобожденном Ленинграде все вокруг радовались и плакали одновременно. А перед глазами девятнадцатилетнего Александра, лежащего на госпитальной койке, проплывали лица его погибших ровесников, пятерых молодых ребят, бойцов минометного расчета. Они навеки остались лежать, засы-панные землей, в ложбинке возле высоты 243. До сих пор, вспоминая о них, седовласый ветеран не может сдержать слез. 

Возвращение
После тяжелого ранения Шинкина комиссовали. Через Ладогу в конце марта 1944 г. уже ходили, маневрируя, маленькие пароходики похожие на речные трамваи. На одном из них Александр добрался до железнодорожной станции, затем 36 часов ехал многими электричками до Москвы. В Москве зашел к раненому фронтовому другу, но его не оказалось дома. Тогда Александр по какому-то наитию решил проведать свою родную тетю Катю, часто гостившую до войны у них в деревне. Она открыла дверь, а в ее квартире за столом сидят отец и мать Саши! Обоюдной радости не было конца. На следующий день все вместе поехали домой в Можайск. Это
было 1 апреля 1944 г. Город и родная деревня еще не отстроились и производили тягостное впечатление: куда ни глянь, все сгорело, люди живут в каких-то хибарах… В кое-как сооруженной отцом постройке их ждали сестры. Но все были счастливы оттого что сын и брат, хоть искалеченный, но все же вернулся с войны домой. Это было редкостью, возвращались немногие… 

Мирная жизнь
В колхозе Александр по причине инвалидности работать не мог. Поэтому он устроился военруком одновременно в Глазовскую, Поздняковскую и Троицкую школы. В течение трех лет бывший фронтовик, поочередно три дня в неделю посещая классы, преподавал ребятам военное дело. Вместо зарплаты получал ежемесячно 9 кг муки, немного спичек, несколько кусков мыла. Но добираться до работы в три разные деревни ему как инвалиду все же было тяжело. В 1947 г. Александр пошел работать электриком в горетовскую машинно-тракторную станцию. Работал там пять лет. Ремонтная мастерская МТС находилась тогда в помещении разбомбленной немцами Троицкой церкви Горетова, от которой осталась только центральная ее часть. Александр Сергеевич часто вспоминает, как по указанию начальства для удобного подъезда сюда тракторов при нем пытались снести восточную часть храма, где когда-то находился алтарь. «Двумя мощными тракторами в несколько приемов рвали эту стену, а она на удивление всем устояла, – вспоминает Александр Сергеевич, – все это происходило на моих глазах. В душе защемило, ведь в этой церкви меня крестили, это был храм моих предков. я был рад, что церковная стена не поддалась и храм уцелел. Теперь его восстановили, ремонтируют. я это видел, когда недавно приезжал в Горетово, и обрадовался».
Однажды на центральной совхозной усадьбе Александр увидел незнакомую девушку на велосипеде. Отъезжая, она заинтересованно оглянулась на него, тоже смотревшего ей вслед. Любовь возникла с первого взгляда. Зинаиду Ивановну, будущую супругу Александра Сергеевича, прислали в Горетово после окончания медицинского училища по распределению. Когда Зинаида уехала в отпуск к себе на родину в Рязанскую область Александр тоже засобирался в дорогу – свататься. Ехал через Москву, купил торт, цветы – все, как и положено жениху. Очень переживал, но бабушка Зинаиды, только взглянув на него, сказала: «Выходи замуж, внучка, хорош парень!».
Жили молодые возле родителей, в Зарецкой Слободе. Зинаиде Ивановне как медработнику на селе доставалось трудностей сполна. Но была она безотказной, до сих пор старшее поколение горетовцев вспоминает ее добрым словом. Есть среди них и такие, которых руки Зинаиды Ивановны принимали на свет. Бывало, среди ночи, в непогоду, через Можайское водохранилище на лодке добиралась она до больного ребенка или роженицы. У самих Шинкиных родились сын Игорь, затем дочь Елена. В 60-х годах семья перебралась в Можайск, дом сюда перевезли из Зарецкой Слободы. Александра Сергеевича пригласили работать главным инженером в Можайский торг, там он работал до пенсии. За свою трудовую деятельность был награжден тридцатью похвальными грамотами. Среди боевых наград ветеран имеет орден Отечественной войны, орден Красной Звезды и множество медалей. Но самой дорогой для Александра Сергеевича является медаль «За оборону Ленинграда». Она незримо священными узами боевого братства связывает его со всеми ветеранами-блокадниками. Эти люди пережили то, о чем нам, нынешним и будущим поколениям, нельзя забывать никогда.