НАМ БЫЛО НАМНОГО ТРУДНЕЕ

Родилась 15 июля 1922г.Место рождения — Рязанская область, Муравлянский район. Русская, православная. Членство в общественной организации — совет ветеранов №5 района Аэропорт.

21 июня 1941 г. мы пошли на площадь Суворова получать аттестаты. И на 22 число договорились, что будем праздновать окончание школы. Но ничего не получилось — в 12 часов выступил Молотов. Известие о начале войны я прослушала по радио вместе со своими двумя одноклассниками. На этом моё образование закончилось.

Потом я работала на оборонительных рубежах, затем — год на фабрике.

После этого по комсомольской путёвке пошла в армию. Нас определили в противовоздушную оборону города Москвы. Мужчин, которые были призваны, всех забрали на фронт. А оборонять столицу призвали нас — девчонок. У нас в батальоне было пять рот: одна только пожарная рота состояла из пожилых и старых мужчин, а во всех остальных ротах были женщины. Пока я служила, в марте месяце, по-моему, восьмого числа был налёт на Москву, и в нашем районе как раз упала бомба на — Мясницкой. Теперь мы занимались и разбором завалов и раненых увозили; в общем тем, чем сейчас занимается МЧС. Кроме этого работали в госпиталях и учились одновременно. Мы приняли армейский устав, и нас всегда было легко собрать — через несколько минут уже могли стоять в строю. Посылали нас куда угодно, на любые работы. Когда стали немцы уходить из Москвы, когда уже закончилась оборона Москвы, мы просто выполняли всякие хозяйственные работы, как тяжёлые, так и лёгкие. В общем мы жили так, как живёт любая армия. Только мы были девчонками, и нам было немножко труднее. В нашем ведении находилась светомаскировка, чтобы нигде не загорелся свет, когда мы выходили на ночное дежурство. Когда же война стала заканчиваться, нас всех просто переключили на хозяйственные работы. Так, мы восстанавливали здания, я работала маляром. Занимались всякого рода деятельностью. Охраняли склады, которые были на нашей территории. В основном, конечно, работали в госпиталях. Они отнимали очень много сил внутренних, потому что это очень тяжкий и очень горький труд. Демобилизовалась я в 45 году, в августе.

Награждена:

— медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», Г№0266391. Дата вручения 4 марта 1946г.;

— медалью Жукова, Г№0707075, указ от 19 февраля 1996г.;

— медалью «Ветеран труда»;

— медалью «40 лет Победы»;

— юбилейной медалью «За доблестный труд в ознаменование столетия со дня рождения В. И. Ленина»;

— медалью «Фронтовик».

Конечно, всего рассказать нельзя. Но вот несколько историй.

Послали нас грузить дрова. А там каждое бревно длиной в 2 метра! И вот я с этим бревном проходила путь от палубы к трамваю. Я, как могу, с ним танцую, а затем так слегка его наклоняешь, а оно внизу сучком зацепилось, и ты его ни коленом, ни животом, никак с места не сдвинуть! Мы в жизни не ругались матом, а вот тут, как только коленом бревно пихнёшь, да ещё и что-нибудь скажешь при этом, смотришь — оно уже и пошло.

Были у нас и учения тоже. К нам пришли командиры, в последнее время всё молодые попадались — преимущественно фронтовики. И гоняли они нас как сидоровых коз! Нам доставалось от них очень. А так, хоть девчонкам и было труднее служить, в общем, ничего особенно жуткого не было. Во всяком случае, когда мы собирались все вместе, то больше смеялись, чем грустили. Это и понятно, я думаю. Что уж там говорить, это была молодость; в 19-20 лет одно восприятие, а в 80 — уже совсем другое.

Ранений у меня не было. У нас три женщины ушли на фронт, точнее их отправили туда за нарушение устава; вот у них могли быть ранения. Возможно, могли быть и бытовые ранения. Я помню, на улице Горького был пожар — там горело Министерство. Нас тогда за две минуты подняли, и мы были в строю. Поехали на пожар мужики, а мы — на разборку. Вот такой мы были организацией. И называлась она Местная противовоздушная оборона и имела 25 батальонов в городе Москве.

Демобилизовалась я 25 августа 1945 года. 2 мая объявили о победе, ночью. Мы все тогда повыскакивали из казармы и помчались на Красную площадь. Там было очень много народу, генерал нас какойто целовал, вышел из машины потому, что мы ему нагло пересекли всю улицу. На Красной площади нас качали, вообще мы, по-моему, своими ногами не шли.

Но вспоминается другое, то, что было очень обидно. До сих пор для меня это чёрным пятном на сердце осталось. Никогда на Красной площади не было столько народу. И в это же время стали проезжать какие-то иностранные машины и начали бросать в толпу и пачками, и отдельными сигаретами. И наши бросились за этим куревом, как приехавшие из голодного края!

Да, мы были раздеты, разуты, холодно нам было, но всё равно не могу я понять, неужели гордость для людей не важнее, чем эта сигарета? Очень обидный был момент. Это наши так называемые союзники, которые нас «мариновали» со вторым фронтом, решили нас так отблагодарить. Вот 60 лет с тех пор прошло, а я и сегодня этого забыть не могу.

Мне дали адрес, и я стала переписываться с одним военным...

Правда, сейчас нет уже, наверное, в живых этого человека. Переписывались мы со многими, но этот человек был с очень большим чувством юмора. Мы читали всегда всей ротой его письма, потому что если Хорохорин прислал письмо, значит там обязательно есть над чем посмеяться. Вот одно из писем — последнее его письмо: «Дорогая моя кошечка, как ты могла своими лапочками написать такое хорошее, яркое письмо! Я ликую от восторга и радости!» А я обиделась. Мне было тогда 20 лет, и я думаю: «Ну почему он меня так, ведь у меня имя есть!» Допустим, я тогда была немножечко другая. Ну, пусть бы это случилось 5 лет спустя, тогда бы я ему в тон ответила, и было бы всё в порядке. А тогда я обиделась и в ответном письме написала ему, чтобы он меня впредь называл меня по имени, а не какими-то там кошечками. После этого я получила от него открытку, в которой он писал: «Уважаемая Клавдия Михайловна! Получил ваше письмо.

Пишу ответ. Кошек больше нет! Какие были — всех убили! Благодарю вас за теплоту и заботу о бойцах Красной Армии. Примите мой привет!» С тех пор 60 лет уже прошло почти, а я бы с удовольствием с ним встретилась, если он жив, конечно. Я, правда, помню только его фамилию и имя и то, что он из Саратовской области. А больше — ничего.

Мы были очень плохо обмундированы. Когда мужиков всех забрали, для нас прислали одежду, но под наши размеры ничего не давали. Вот, допустим, мне дали ботинки. Но, так как я ношу 35-й размер, мне дают 40-й (самый маленький из всех, какие только были).

Зашнуровать мне ботинок удаётся, а к носку-то он всё равно болтается. Брюки выдали галифе. И обмотки ещё дали. Это такая длинная лента; она начиналась от щиколотки, и от самого ботинка до галифе нога должна быть очень аккуратно обмотана! А галифе эти у мужиков на бедрах сходятся, а у нас не сходятся. И мы должны были их разорвать. Было очень интересно посмотреть на нас со стороны, потому что мы очень смешно выглядели. Потом нас уже обмундировали поприличнее, и уже в последнее время мы ходили в армейских шинелях, из которых потом, после демобилизации, сшили себе пальто.

Потому что пришли мы домой, как говорят, к разбитому корыту.

Фронтовики много рассказывали: о Курской дуге, о Сталинградской битве.... У меня, кстати говоря, есть сборник стихов поэтессы, которая у нас в районе живёт. Гудкова Алла Петровна пишет стихи о Сталинградской битве. Она — жительница Сталинграда, ей 17 лет было тогда. У неё воспоминаний более чем достаточно. Кое-что расскажу и я.

...Это произошло до того, как я попала в армию. Открываю дверь собственного дома, и тут в неё стукнул осколок от снаряда. И я подумала тогда: «Значит, так тому и быть! Видно, сама судьба велела мне остаться в живых». Я до сих пор так думаю. Как говорят, кому сгореть — тот не утонет.

...Звание у меня было старший сержант. А учились мы в полковой школе два месяца — так в то время выпускали командный состав.

Награда у меня за войну только одна — медаль «За победу над Германией». Нам её вручали при демобилизации; кто вручал — я не помню, но, наверное, кто-нибудь из нашего штаба, потому что никто к нам не приезжал. Самое интересное, что я должна была получить медаль «За оборону Москвы», потому что я была и на оборонительных рубежах, и на других работах. Но самое главное — нас очень хорошо демобилизовали, так как понимали, что это за рабочая сила в Местной противовоздушной обороне. Очень многие пошли учиться на водителей троллейбуса. И когда уже поступали туда, их демобилизовывали. То же произошло и со мной — я демобилизовалась 25 августа, а 26 августа уже работала в Куйбышевском райисполкоме. И ни много ни мало а секретарём комиссии, и могла иметь эту медаль;

точнее я даже имела право её иметь! Но тогда ведь об этом никто не думал.

...Я одиннадцать раз сдавала кровь. По 400 грамм. Ну, а где у меня эти документы? Ещё через много-много лет можно было по меткам посчитать, но теперь уже и их нет. Сейчас за донорство уже прибавляют к пенсии. А у меня нет документов, что я сдавала кровь. Я никуда не хожу и не прошу ничего. А процедура сама проходила так:

приходишь туда, тебе откачивают 400 грамм, после чего теряешь сознание. Тогда тебя кладут на пол, а ноги на стул. Полежишь немного, придёшь в себя, потом пойдёшь, пообедаешь и отправляешься назад в казарму.

...На войне у меня погиб жених. У меня даже есть «Книга памяти». Это книга о погибших на войне, в ней есть и о нём. Он был мой одноклассник — Сараев Владимир Андреевич, родился он в Москве, звание имел младший сержант. Я до сих пор его помню.

...Я была восьмым ребёнком в семье, родители у меня были старые. Брат у меня воевал, пришёл с трёмя ранениями. А какое звание у него было — я не помню. Ещё у меня зять воевал. Он тоже вернулся с трёмя ранениями. Имел звание лейтенанта. В семье из мужиков был только брат. Так получилось, что я жила с сестрой и с зятем, когда пришла из армии. Поэтому он был для меня более близким человеком, чем брат.

...Собственных публикаций у меня нет, хотя я и работала в издательстве. Зато у нас писал генерал Арсеньев. Он был самым главным в Местной противовоздушной обороне. Он командовал 25 батальонами.

...Вообще-то, я хоть и участник войны, но этого я не выпячиваю.

Потому, что есть люди, которые через такое прошли! Взять, к примеру, хоть ту же Курскую дугу — страшнее, по-моему, ничего не было.

По крайней мере, так рассказывают. Правда, некоторые люди умеют так рассказать, что заслушаешься. А мне кажется, что всё было обыденно.

...Я работала в 5-й роте. Это была химическая рота. Я там была командиром отделения разведки, а потом меня перевели на должность химического инструктора в пожарную роту. Там были в основном мужики. Возраст у них был уже в районе 50-ти. Они не попали на фронт по каким-либо причинам. Когда случались пожары, я была связной.

И мужики нас учили, как надо работать. Я могла с пятого этажа запросто спускаться с карабином на верёвке. Меня карабином перематывали сильнее, чтобы не вывалилась, начинаю спускаться, а они возьмут и оттянут верёвку вот и вишу где-то по середине. Карабин-то мне велик, меня прижало и мне больно. И я им кричу: «Мне больно!» А они стоят внизу и веселятся! Им радостно, видите ли, что я одна, девчонка, к ним попала, а теперь повисла на карабине на полпути.

...Вообще невозможно о войне написать, и я уже говорила об этом.

Это такой страх! Никакими словами невозможно описать войну.

Поэтому правдивый рассказ о ней невозможно составить.

...Я была на встрече, где собирались фронтовики. Очень они интересные истории вспоминали — было что послушать. Та самая Алла Гудкова, из Сталинграда, рассказывала, что пришла девочкой в госпиталь. И был с ней такой случай: она разносила еду. А тот, кто ей это поручил говорит: «Тому, кто получил яйца, сметана не положена!» Заходит она в палату и говорит: «У кого яйца есть, тому сметана не полагается» Возвращается назад и говорит: «Я спросила, но они сказали, что у всех яйца есть» Вот садятся вспоминать о войне, и что вспоминают? Боль прошедшую? Как же! Вот так и мы иногда собираемся и начинаем вспоминать.... А ведь было и трудно, было и плохо.

Мы никогда не дотягивали пайку хлеба до ужина. Давали по грамм чёрного хлеба, и мы резали его на три части. И до ужина мы свою третью пайку никогда не дотягивали. Работа наша была физически очень сложной, особенно для женщин. И еды нам не хватало.

...Наш начальник был сугубо гражданский человек. Он был командиром роты. Потом его перевели. Собрали нас по тревоге в пять часов утра чистить Красную площадь. Вечером всем сказали, кто куда должен пойти. И вот мы бежим в сушилку хватать валенки. Схватить валенки надо было небольшого размера. Затем нас ведут в столовую.

Когда шли из столовой, уже чуть рассвело. Посмотрели на свои ноги, а там один валенок серый, другой белый или черный. Размеры разные. И вот мы начинаем друг с другом меняться. Приходим на Красную площадь. Возле храма Василия Блаженного, с другой стороны Москвы-реки был склад. Нам открыли дверь, и мы сразу бросились за ломами. Потому что лом надо было взять не острый, а толстый и тяжелый. Тот, который острый, сейчас же затупится. Он сделан из такого материала... А тот, который толстый и тяжелый, немножко туповатый, часть уже срубилась и он будет хорошо рубить лед, потому что стальной. Мы хватаем эти ломы, лопаты. В этот раз нас привел командир роты. Раньше водили взводные. Он и говорит кладовщику:

«Ну что вы, мои девочки работать ломом не могут». А мы уже давно навкалывались этими ломами. Вот тяжелый какой труд. Но мы остались живы. Мы, бывшие в местной противовоздушной обороне города Москвы, потом ремонтировали помещения, столовые. У нас была строительная рота. Из нас двоих прикрепили к Раменову, работали у него малярами. Старый мастер нас учил очень здорово. Допустим, если ты красишь масляной краской и у тебя где-то подтек, он говорил: «Это ты что соплей сюда напустили?». Вот я свою комнату ремонтировала сама. Два года назад. Обои клеила, потолки белила. Мне было семьдесят восемь лет. Иногда бывает очень тяжело, но я встаю и иду.

...Наш эвакогоспиталь №2212 находился около Красных ворот. У нас лежали по три, четыре дня; раненых оперировали и отправляли в тыл, в другие госпитали. У нас делали только что-то срочное. Госпиталь — это страдания. Очень тяжелые страдания. Представляете, лежит человек, от щиколотки до шеи в гипсе. И все время кричит.

Молодой офицер, красивый парень. Сидишь и смотришь на него.

Думаешь: «Да что же это такое?». И вот можешь просидеть весь день, погладить ему ногу. И когда ты гладишь, он молчит. Ты думаешь, что он уснул. Только ты отнимаешь руку, он начинает кричать. Просто ты его этим движением каким-то образом отвлекаешь. Он хоть както дремлет. А что он прошел — это одному Богу известно.