Старыгина Ольга Степановна
Старыгина
Ольга
Степановна
Труженик тыла
1911 - 3.06.1943

История солдата

     Большой  государственной  тайной  Чапаевска  на  протяжении   всех советских десятилетий оставались его закрытые химические производства,  главным из которых  было  предприятие,  известное  в  среде специалистов как  завод № 102, на котором с осени 1941 года работала Ольга Степановна Старыгина – моя бабушка.

     Это  одно  из немногих  мест  на  территории  бывшего  СССР,  где  в  течение десятилетий производились тысячи тонн  смертельно  опасных боевых отравляющих веществ (ОВ) – иприта, люизита, фосгена, синильной кислоты и некоторых других.

      В течение всех лет Великой Отечественной войны завод в Чапаевске специализировался на изготовлении химснарядов  АХС-122 УД и ДД, АХС-152 УД и ДД,  а  также производил мины ХМ-82 ОТ. Корпуса для снарядов АХС-122 вытачивали на  заводах № 76 (Серов) и № 259 (Златоуст), а затем отправляли их в Чапаевск.

      Кроме того, на Чапаевском заводе № 102 снаряжали произведёнными там  же боевыми ОВ химические авиабомбы и артиллерийские химические   снаряды.

В  частности, 122-мм и 152-мм АХС УД и ДД  (ипритом, вязким люизитом или смесью иприта и люизита, иприта и вязкого люизита). Также на этом  заводе  смесью  иприта и люизита начиняли 132-мм реактивные снаряды МХ-13 для «Катюш» (БМ-13).

     Для  выполнения всех этих планов было разрешено  выдавать  рабочим  цехов «с вредными условиями труда» спецпитание, но только в дни их работы  во вредном цехе, а не в период лечения от отравлений.

          Стоит напомнить, что при больших (боевых) концентрациях иприт и  люизит на человека оказывают главным образом кожно-нарывное действие.   Смерть от боевых концентраций люизита наступает за время от нескольких минут до часа, а от иприта - в течение суток. Хотя над химоружием в СССР работали давно, но последствия его воздействия на  здоровье в то время  практически не были изучены А ведь иприт, формально относящийся «лишь»  к  классу кожно-нарывных ОВ, поражал практически весь организм. Он проникал даже через резину защитных костюмов и масок противогаза.

     У  рабочих, производивших иприт и люизит в Чапаевске, Дзержинске, Сталинграде и Березниках не в боевой, а в производственной обстановке,  наблюдались в первую очередь медленно развивающиеся изменения в лёгких.  Затем рубцовая соединительная ткань в лёгких разрасталась, что приводило к   прогрессирующей одышке, кашлю с обильной рвотой, кровохарканьям и вторичным изменениям со стороны сердца, а также нервной системы, психики и других  органов. Наблюдалось также влияние ОВ и на зрение людей.

     В одном из цехов по розливу иприта в снаряды и работала моя бабушка. Проработала она чуть больше года, а в июне 1943 года умерла от отравления ипритом.

     Можно сходить на кладбище и взглянуть на массовые захоронения, на  их  даты и на возраст упокоившихся там людей.  В основном 1941-й, 1942-й, 1943-й. И  возраст  практически  один  и  тот  же,  от  15  до  22  лет… Фактически там лежит весь состав завода, полностью погибавший из  года  в год. Тысячи…

     Относительно количества работников Чапаевского  завода  № 102,  скончавшихся от последствий отравления при производстве химического оружия, как во время, так и  после войны (а также и до войны), никаких цифр официально по  сей  день так и не  обнародовано. Но кое-какая  статистика, всё же, доступна. В 1940 году на заводе зарегистрировано 105  случаев (в  том числе смертельные) поражения работников боевыми ОВ; в 1941 году уже не менее 280 случаев таких поражений; в 1 942 году - свыше 1800 случаев поражения ОВ;  только за первый квартал 1943 года  -  258 отравлений… Что затем было с этими поражёнными, вылечились они или нет -  эти сведения отсутствуют, как  и дальнейшая статистика. Однако фиксировалось и оформлялось официально, документально только то, что сокрыть было  уже невозможно, то есть самые вопиющие случаи поражения и смертей. В подавляющем же большинстве люди, надышавшиеся паров ОВ, просто вскоре тихо умирали, может, даже не успев обратиться к врачам. Свидетельства об их смерти оформляли вне всякой связи с производством химического оружия.  

     Немалую часть поражённых тут же оформляли как получивших профессиональное заболевание и увольняли, а вскоре они умирали, но уже как «вольные» люди, к заводу никакого отношения не имевшие и в заводскую  статистику смертей от отравляющих веществ не попадавшие.

     А это тысячи людей: в 1942 году с завода уволен 1141 человек, в 1943 году - 1513, в 1944 году - 753, в 1945  году - 397 человек. Это увольнения с секретного  завода, постоянно нуждавшегося в притоке огромного количества рабочих рук, с  которого невозможно было уйти самому и добровольно, только если под конвоем  или ногами вперёд.

     Как отмечено  в постановлении  Государственной  санитарной  инспекции  РСФСР по вопросу санитарного состояния завода № 102 от 18 мая 1943 года,  руководство завода вообще не регистрирует и не расследует случаи профессиональных отравлений со смертельным исходом!

     Согласно официальным данным, за выпуск боевых ОВ в годы войны только  лишь орденами Ленина были награждены 62 работника Чапаевского завода  № 102 (эти данные приведены в издании «Город Чапаевск. Историко-экономический   очерк». Куйбышев, 1988; а также в Приложении к решению Думы городского округа Чапаевск от 22 декабря 2016 года № 164.).

     Большинство кавалеров ордена Ленина (а также и других наград) едва дожили даже до конца 1940-х годов – все они были из цехов, где  собственно  и  выпускали иприт, люизит, фосген и снаряжали ими боеприпасы…

     Именно им, творцам советского химического меча, а вовсе не противнику, довелось в полной мере вкусить все «прелести» этого варварского оружия, испытав на себе его поражающие свойства.

Регион Самарская область
Воинское звание Труженик тыла
Населенный пункт: Чапаевск
Место рождения СССР, Куйбышевский р-н, г. Чапаевск
Годы службы 1941 1943
Дата рождения 1911
Дата смерти 3.06.1943

Воспоминания

Из воспоминаний Натальи Михайловны Годжелло (1992 г.).

"Производство было очень тяжёлым, сам метод выпуска иприта таил в себе много опасностей и каверз. Часто приходилось вскрывать аппаратуру, чтобы очистить её от осадков серы. Уже здесь была опасность получить поражение от капель иприта. Требования по технике безопасности ужесточились лишь тогда, когда пошли массовые поражения работников - очень много людей стало выходить из строя. Тогда-то и ввели обязательный медосмотр, душ, спецпитание, стали более тщательно подходить к дегазации рабочей одежды.
Так как я была инженером по технике безопасности, меня поразило, что хотя над химоружием работали давно, но последствия его воздействия на здоровье, оказывается, практически не изучены - никого это и не интересовало! А ведь иприт, формально относящийся «лишь» к классу кожно-нарывных ОВ, поражал практически весь организм. Он проникал даже через резину защитных костюмов и масок противогаза. Когда я впервые пришла на Чапаевский завод, обратила внимание на странную вещь: лето уже давно прошло, на дворе поздняя осень и ни у кого в городе загара уже нет, но у работавших на заводе мужчин лица загорелые. Оказывается, хотя защитную одежду каждый сдавал на дегазацию, но подобранную по лицу маску все прятали в свой шкаф, маски фактически не дегазировались, и там накапливались частицы иприта, постепенно пропитывая её, проникая на кожу лица. И вот этот «загар» – ипритное поражение! Душ тоже не особо помогал: с кожи смывалась лишь половина иприта, с головы и шеи, как оказалось, он и вовсе не смывался. И бельё нательное впитывало в себя пары ОВ. На некоторых заводах в соответствии с нормами техники безопасности после смены отработанное бельё собирали и стирали.
На Чапаевском - стирали, но иприт, конечно, весь не вымоешь, к тому же поражение рук получали ещё и прачки – стиралось-то всё вручную. Но поражалась не только кожа, дальше поражались мозг, внутренние органы.
Доза ОВ в организме накапливалась незаметно, по мелочам, вот постепенно все старожилы завода и «зарабатывали» себе инвалидность. Сначала начиналось лёгкое покашливание, потом боль, потом всё обострялось, поднималась температура. И, в конце концов, человека приходилось переводить на инвалидность, а то и вовсе наступал летальный исход.
Но кто объяснял людям, что иприт не просто кожно-нарывной газ, а ещё и обще-токсическим действием обладает? Никто… Его же пары поражали всю слизистую оболочку: глаза, нос, горло, лёгкие… А ведь из моих сверстников, с кем вместе работала тогда на заводах химоружия, нет никого, все довольно скоро умерли, многие в страшных муках. А из тех, кто работал в 1941-1943 гг., вообще не выжил никто, только пришедшие после 1943 года дольше протянули...»

Из воспоминаний Бориса Тимофеевича Смирнова (1992 г.).

«Сам я из Ленинграда, а в Чапаевск попал в 1943 году, после ранения. Когда отвалялся в госпиталях, меня направили сюда, сманили обещаниями хорошего питания. Да и куда было деваться? Понял, что заднего хода уже нет, когда в отделе кадров, дав добро на оформление, у меня отобрали абсолютно все документы: паспорт, военный билет. Взамен получил заводской пропуск, отныне только он и являлся моим удостоверением личности.
Но передвигаться с ним можно было только в Чапаевске, за пределы города выезжать было запрещено. Всюду были патрули, электрички и поезда проверяли нещадно. Постоянно в городе проходили облавы, меня несколько раз задержи- вали патрули, смотрели пропуск и отпускали: «А-а, завод Матвеева…» Матвеев – это наш директор был.
Режим секретности был просто жуткий, что даже и не знаю, где ещё такое увидишь. Помимо пропуска на завод, постоянно менявшегося, были ещё и спецпропуска – в закрытые цеха. Попробуй только сунься не в свой цех, как тебя тут же загребут: «Шпион, вредитель!». Или за длинный язык. Из моего цеха так несколько человек исчезли: чем-то поинтересовались, что-то спросили – их тут же и замели в НКВД. Больше их не видели.
Я работал в пятых цехах, там мы производили операции с ипритом. Например, в 51-м заполняли ипритом цистерны. В 52-м – снаряжали большие объекты: снаряды, авиабомбы. В 53-м – мины калибра 37-мм и 82-мм. Вот я в 52-м и работал, снаряжал ипритом 122-мм и 152-мм артиллерийские снаряды, а также им же и авиабомбы…
Работали мы по определённому графику: два дня подряд по шесть часов, потом три дня отдыхаем, каждые три месяца - отпуск. Тогда нам эти условия казались просто райскими, мы даже ни на секунду не задумывались, отчего это вдруг в разгар войны – и такие льготы. Да и кормёжка была неплохая: молоко давали, легко можно было и спиртом разжиться. Только когда то один товарищ вдруг внезапно умер, то другой, тогда и стало доходить, что всё это неспроста тут.
Я тогда секретарём комсомольской организации цеха был, так что организация похорон на мне была, кое-что знал. Но, до конца, по-настоящему так никто опасности и не осознавал. Нет, конечно, понимали, что эта штука очень ядовита, только ведь каждый считал, что уж мимо него-то точно пронесёт. Да и техника безопасности вроде бы неплохо поставлена была.
Вот приходим мы на завод, первым делом скидываем всю свою одежду в раздевалке и – в чём мать родила – на медосмотр. Медсестры осмотрят, ощупают: нет ли потертостей, царапин, ведь если ранка какая есть, легче получить поражение… После медосмотра надевали казённое бельё: рубашку, кальсоны, портянки. Сверху – защитный костюм из импрегнированной (прорезиненной) ткани, противогаз. И в цех.
А после работы всё в обратном порядке: скидываем казенное бельё – оно дальше шло на обработку, дегазировалось. Перед этим дегазировали наши костюмы защитные. Потом опять медосмотр. И в душевую: смыть пот, возможные капли ОВ…
Собственно работа заключалась в том, чтобы поднять болванку снаряда, поставить её на специальную подставку и из специального аппарата налить строго отмеренную порцию иприта - не больше и не меньше. Потом в снаряд добавляли специальный порошок – препарат, который препятствовал бы дегазации, анти дегазатор. Снаряд укупоривался и отправлялся на склад. Вот я как раз аппаратчиком и работал.
Сидишь в кабине, в противогазе, пот течёт, стекло противогаза запотело, ничего не видно, дышать уже невозможно – попробуйте поработать физически на жаре в противогазе и прорезиненном костюме, в сапогах! Но, при этом, ты должен налить в снаряд точно положенную порцию. Как правило, помню до сих пор, на боеприпас в среднем выходило 12 кг иприта. И снять противогаз, чтобы отдышаться, нельзя: в цеху парит, везде ипритные пары.
Естественно, поскольку всю опасность мы не осознавали, то нередко бывало, что не выдержишь и скинешь противогазную маску на секунду-другую, вдохнёшь воздух и снова за работу.
Для того времени аппараты разливочные точные были, но практически невозможно было всегда точно отмеренную порцию налить - то недолив, то перелив. А у снаряда вес не должен расходиться с весьма жёсткими стандартами, в противном случае резко меняется баллистика, и снаряд в реальном бою уже поведёт себя иначе. Вот и приходилось всё отмерять с аптекарской точностью: перелил - специальным инструментом лишнее уберёшь, недолил - дольёшь. Но так как специального приспособления для выдачи мелких порций у нас не было, а сам аппарат на микро-порции совершенно не был рассчитан, то приходилось доливать буквально из обычного чайника!
Так и бегаешь всю смену с чайником, доливая снаряды или бомбы до нормы. В страшном сне не приснится: чайник, в нём иприт плещется!
Честно говоря, мы и сами наплевательски к этому относились, и технику безопасности нарушали довольно часто. Но вот, когда привезли людей из Средней Азии (Советское название для Центральной Азии)… Их же так и не смогли научить соблюдению норм техники безопасности, особенно им непонятно было, зачем противогазы нужны. Да и по-русски они не умели говорить, понимали с трудом. Вот и шурует такой узбек или таджик с чайником, бегает от снаряда к снаряду, а противогаз на боку болтался… Среднеазиаты, те все погибли, ни один не выжил, каждый день мёрли.
Гробовщик тогда работал в три смены, да и вообще на городском кладбище, наверное, одни наши ребята и девчонки лежат… За смену мы выпускали 500–600 штук снарядов, наполненных ипритом… Позже, помимо снарядов, мы стали наполнять ипритом ещё и ракеты для «Катюш», РС-13, точнее, МХ-13 – «мины химические», калибр 132 мм.
В конце войны темпы нам сбавили: стало ясно, что в этой войне химическое оружие уже не понадобится. Тогда «наверху» решили приступить к ликвидации бракованных снарядов: только в нашем цеху скопилось 170 тысяч бракованных боеприпасов разного калибра. На заводской территории, на берегу реки вырыли яму. Загнали туда 600 снарядов, предварительно откупоренных, залили в яму керосин и подожгли. И ждём, пока иприт или люизит весь не выгорит.
Выжженные снарядные болванки потом отправляли на Урал, в переплавку. Так постоянно и жгли. Это только в нашем цеху, а уж как именно другие цеха избавлялись от брака, точно не знаю. Впрочем, тоже сжигали, но в других местах.
Знаю лишь, что иногда ветер сносил дым от нашей ямы прямо на город, завод-то в самом центре города находился. А часть снарядов просто закопали на заводской территории, остатки иприта кое-где тоже без затей сливали в ямы.
Но брака было так много, что всё уничтожить мы были просто не в состоянии. Поэтому снаряжали специальные команды, которые сопровождали эшелоны с подлежащими уничтожению снарядами куда-то в Казахстан: там у нас был крупный химполигон, на нём эти «лишние» боеприпасы и уничтожали, как именно, не знаю.
Многие из тех, кто сопровождал эти составы и принимал участие в ликвидации, получили поражение, уже давно никого из них нет в живых. Да и сейчас (1992 г.) из тех, кто работал во время войны, в живых лишь 129 человек, а ведь ещё совсем недавно нас, ветеранов завода, было живо около четырёх тысяч человек. И вовсе не в одном лишь возрасте дело - это всё последствия работы во время войны: мы же все получили «профессиональные заболевания» – поражены лёгкие, почки, печень… Тяжело дышать…»

Из воспоминаний женщины-ветерана – Марии Т.

«… Только вот кладбище пополнялось непрерывно. «Всё для фронта, всё для победы!» - так нам постоянно говорили. Помню, как директор завода, Барский, нам прямо так и говорил: «А чего вы хотите? Там люди на войне погибают, а вы тут мне пижонить будете?!» Но, ладно, мы-то, дуры, сюда сами пришли, как бы добровольно, но, большинство работников на завод попало не по своей воле, людей пригоняли сюда буквально силком, отовсюду, целыми эшелонами. Кого-то из заключения, из лагерей везли, много было тех, кто по состоянию здоровья для фронта оказался негоден, но их тоже мобилизовали – и сюда. Эшелонами гнали людей из Средней Азии – вот уж кто мёр как мухи, узбеки или туркмены, уж не знаю.
Один раз завод даже просто встал: эшелоны с пополнением запоздали, а на самом заводе некому уже было работать, только калеки и остались…
Барского тогда сняли, директором нового назначили, Матвеева. Подтянулись новые составы из Средней Азии, и завод снова заработал. По-моему, эти бедные среднеазиаты все навеки у нас и остались -- в братских могилах на кладбище. Да если и нас особо не старались щадить, то уж их и подавно, побегает недельку с ипритом в чайнике и без противогаза - и всё…»

Семья солдата

Николай
Старыгин Николай Петрович

Муж Ольги Степановны. 15.09.1906.-07.05.1981.

Автор страницы солдата

Страницу солдата ведёт:
История солдата внесена в регионы: