Боевой путь

МОЯ ВОЕННАЯ БИОГРАФИЯ

Начинаю её писать не с фронтовых дневников и не сразу после войны. Может быть и неправильно, так как многое из событий забылось, потускнело. Но есть в этом и некоторые преимущества. Забылись мелкие детали и остались в памяти наиболее яркие, наиболее интересные, к тому же более осмысленные, благодаря сведениям, полученным после войны.

Я не претендую на художественность. Многие талантливые военные писатели создали интересные, талантливые книги. Но то, что я пишу – это моё и только моё, и этим оно ценно для меня.

Начну с небольшой предыстории моего вступления в Армию. 

Отвечу на вопрос, каким человеком я пришёл в Армию. И сразу коротко отвечу. Я, в отличие от тысяч своих сверстников, пришёл в Армию грамотным, развитым и духовно, и физически. 

До Армии я закончил Саратовский ж.д. техникум. Получил звание техника-механика и побочно права машиниста паровоза (это было важно). 

Был хорошо физически подготовлен. Имел значки «Готов к труду и обороне», «Ворошиловский стрелок», значок ПВХО. Из винтовки так хорошо стрелял, что в общегородских соревнованиях (в Энгельсе) занял второе место. 

После окончания техникума один год поработал в Покровских паровозно-ремонтных мастерских техником-механиком и один год в Саратовском паровозном депо в должности инженера, а затем старшего инженера (в настоящее время эта должность называется «главный инженер»). Для молодого человека в 22 года моя «карьера» была успешной.

Если «карьера» была успешной, то размер зарплаты для ИТР в то время была низкой. Работая старшим инженером, я имел оклад 451 руб. Это мало, если иметь в виду, что, работая раньше помощником машиниста паровоза, я зарабатывал до 1000 руб., а хлеб стоил 90 коп. за килограмм. 

Поэтому я делал попытки «подрабатывать». Например, за разработку техпроекта кап. ремонта сложного оборудования, цеха и т.п. по закону полагалось разработчику 3% от стоимости проекта. Несколько раз я так подработал, а потом начальник цеха Руткевич мне в грубой форме отказал. 

Я на него очень обиделся. И решил «отомстить». И вот каким образом. 

Шёл 1940 год. Чувствовалось приближение войны. Меня почти каждый месяц вызывали в военкомат с прицелом призвать в Армию. 

Начальник депо Руткевич предупредил меня, что на моей должности положена «броня» от призыва в Армию и, если мне из военкомата будет повестка «явиться с вещами», то я должен предупредить его. 

Но я же решил «отомстить» ему. И поэтому, когда пришла такая повестка, я его не предупредил до предпоследнего дня. И в последний день предъявил повестку для производства расчёта бухгалтерии со мною, как призывающегося в Армию.

Эх, если бы не моё «мщение», то вся моя жизнь пошла бы по другой колее!

Итак, в июне 1940 г. я в воинском эшелоне ехал на Кавказ. Прибыли в г. Поти на берегу Чёрного моря. Казармы. Занятия по программе. Муштровка, маршировка, полевые занятия ежедневно за городом под ярким южным солнцем. 

В конце дня идём в строю через весь город в свои казармы. Я иду в строю в мокрой от пота гимнастёрке с соляными разводами, со станком пулемёта на плечах (32 кг) плюс прочее снаряжение. Пот заливает глаза. 

Смотрю налево: молодой грузин в белой чистой рубашке разговаривает с девушкой в белом платье и меня пронзает мысль: «Вот так я «отомстил» Руткевичу…».

Через месяц наш батальон вывели из города в загородные казармы на берегу моря. Я попал в учебный батальон, сформированный из лиц со средним и высшим образованием. Цель такого батальона за один год подготовить младших лейтенантов и уволить их из армии. Имея такую цель (главное – сократить срок службы до одного года), мы курсанты очень старались хорошо освоить всё оружие, уставы, наставления.

В начале 1941 года нам присвоили звание сержантов. До окончания курсов нам оставалось 1-2 месяца. Но обстановка изменилась в большом политическом плане. Тимошенко заменил Ворошилова. В Армии была введена жесткость в подготовке. Часто стали проводить походы и даже бега в полном снаряжении на 15-20 км. Появились новые виды вооружения (винтовка СВМ, ручные пулемёты на каждое отделение, пулемётные роты и др.). 

Чувствовалось приближение войны. Товарищи из Западных войск писали о том, что спят в полной форме и вместе с винтовками. Наш учебный батальон пополнился малограмотными призывниками.

22 июня началась Отечественная война.

Но мы продолжали быть в Поти. Ожидалась война с Турцией. 

В конце августа 1941 года нас (46 армия) погрузили в эшелоны и направили на Западный фронт. Немецкая армия форсировала Днепр, продвинулась на 400 км на Восток и вела бои за Харьков. Нашу 46-ю армию вооружили лозунгом: «Не выпустим ни одного немца с левого берега Днепра». То есть, 46 армия должна была идти вдоль левого берега Днепра, отсечь от Днепра прорвавшуюся немецкую армию, окружить её и уничтожить.

Но получилось всё наоборот. Окружена и уничтожена была наша 46 Армия[1].

Я не хочу дальше описывать ход военных действий. Расскажу лучше о некоторых боях, в которых я участвовал лично.

ПЕРВЫЙ БОЙ

Наш 101-й стрелковый полк, в котором я служил, в сентябре, стал наступать на село Токмак около Днепра. Командир полка Сихарулидзе[2] приказал развернуть полк в одну линию, шеренгу и без всякой артподготовки и разведки полк пошёл в наступление. 

Такая тактика наступления применялась ещё при Наполеоне и совершенно не годилась в Отечественной войне при оснащении Армий танками, авиацией, пулемётами и миномётами. Но это было понято нашими командирами только в конце войны. 

Кстати, в годы Сталинских репрессий были уничтожены лучшие командиры: пять маршалов (в т.ч. Тухачевский, Блюхер, Егоров, Уборевич), 90% командиров дивизий, полков, батальонов. А всего было уничтожено 40 тысяч офицеров. Это большее чем все потери всех офицеров во время Отечественной войны. Зачастую, полками стали командовать капитаны, а батальонами лейтенантами. Но эти сведения я узнал  уже после войны.

В первом своём бою я не струсил. Наоборот, проявил бесстрашие и находчивость. Со своим отделением я шёл в первых рядах наступающих, вместе с командирами роты и взводов. 

Наш наступающий полк противник встретил сильным миномётным и пулемётным огнём. И полк сразу расслоился в глубину (трусливые стали отставать).

Противник сидел в кустарнике перед селом, и нам его не было видно. По нашим рядам немцы открыли сильный миномётный огонь из нескольких миномётных батарей. 

Я оглянулся назад и увидел, что миномётные разрывы, похожие на чёрно-синие большие кусты дыма, осколков и пыли, покрыли почти всю площадь, где был наш полк. Полк залёг, уничтожение его миномётным огнём продолжалось. 

С нашей стороны никто не стрелял. Все лежали, уткнув голову в землю. Вот здесь я испугался, что немцы сейчас пойдут в штыковую атаку и переколют нас штыками. Поэтому я стал стрелять из своей СВТ по мелькавшим между кустов немцам. 

На моей СВТ часто заклинивало затвор. Посмотрел назад. Наши пулемёты «Максим» молчат. Я вскочил, подбежал к пулемёту и увидел, что наводчик убит, а второй номер тяжело ранен. Я отодвинул их тела от пулемёта, чтобы они мне не мешали, и из пулемёта открыл сильный огонь по мелькавшим в кустах немцам и их окопам. 

Наверное, я своим огнём из пулемёта уничтожил корректировщиков миномётных батарей, и миномётный обстрел с их стороны прекратился. Наступила жуткая тишина. 

У моего пулемёта кончились патроны. Я подполз к командиру роты и спросил: «Что делать, не продолжать ли наступление?». Тем более, полк нужно срочно выводить из зоны действия вражеской артиллерии (это я твёрдо знал из устава). Командир роты дал команду наступать. 

Мы вошли в кустарник перед селом и стали приближаться к селу. Но к нам подбежал адъютант из штаба полка и передал приказ возвращаться на исходные позиции.

Назад мы шли по полю, на котором час назад располагался и был обстрелян из миномётов наш полк. Это поле было покрыто воронками от мин и трупами. Страшно было видеть валявшиеся отдельно головы людей, руки, сплюснутые головы, разорванные туловища, кишки и внутренние органы. Было страшно. И моя бесстрашность объяснилась незнанием его последствий. 

В этом бою погибло около 500 человек из нашего полка. Полк отвели за бугор. Наступила ночь. Старшина привёз горячий ужин и водку. Но мы были так измучены, что водку не стали пить

ВТОРОЙ БОЙ 

у села «Зелёный Гай» Запорожской области

 (не второй в истории полка, а который я хочу описать)

Противник нашу армию расчленил, окружил, уничтожил большую часть самолётами, танками и артиллерией. Остатки нашей армии стали отступать на Восток. 

Наш 101-й полк был назначен в арьергард, то есть шёл последним, сдерживая врага. 8-го октября 1941 года наш полк был окружён с трёх сторон. Осталась небольшая горловина пространства на Востоке. 

Противник сжимал кольцо вокруг полка и, наконец, приблизился на расстояние ружейного огня.

В батальоне осталось очень мало бойцов. В первой роте было всего 12 человек, а в начале в роте было 250 человек. Комбат и политрук назначили меня командиром роты и послали в левое боевое охранение. 

Я вместе с 12-ю бойцами приняли влево и сразу вступили в перестрелку, продвигаясь влево. Рядом со мной шёл боец Гордеев (из Тамбова). Мы с ним договорились, что в случае смерти одного, оставшийся в живых, сообщит о погибшем на его родину.

Огонь немцев был очень плотным. Через несколько минут у моей головы просвистели пули из автомата, а Гордеев без звука упал. Пуля попала ему в голову. 

Я вытащил из его карманчика посмертный жетон и побежал дальше вперёд. Увидел, что немцы ведут пулемётный огонь из-за лесополосы на краю овсяного поля. Вместе со своими ребятами мы перебежали поле и достигли лесополосы. За лесополосой мы увидели немецкие окопы, пулемёт и большое зелёное поле шириной примерно 600 метров и за ним опять лесополосу. 

Я велел ребятам залечь и открыть огонь по немецким окопам. Сам я увидел, как немецкий пулемётчик ведёт огнь по нашим рядам. Я решил его уничтожить. 

Рядом со мной лежал боец. Я ему говорю: ставь прицел 3, и для надёжности вместе будем стрелять по пулемётчику. Наши выстрелы достигли цели. Пулемётчика убили, а его 2-й номер выскочил из окопа и побежал по балке к себе в тыл. Но мы его ранили. Он лежал на поле и кричал. 

Другие немцы из окопов тоже по балке побежали к себе в тыл, и мы их увидели перед собой только на расстоянии 600 метров у дальней полосы (стрелять было бесполезно, так как попасть на таком расстоянии невозможно). 

Здесь же стояла легковая машина. Видно было, как немецкий офицер размахивал руками, видно заставлял своих солдат вернуться в оставленные ими окопы и забрать раненного немца. 

И действительно, немцы по балке стали возвращаться в свои окопы. А один немец пошёл не по балке, а прямо, не таясь, в нашу сторону. Подошёл к раненому немцу, взял его на руки пошёл в свой тыл. 

Мы могли бы этого немца уничтожить, так как расстояние было небольшое – 200 м. Но обречённый вид этого немца, его благородный поступок (выносил раненого товарища) так подействовал на меня, что я сказал, чтобы не стреляли, и опустил винтовку.

Я со своими бойцами продолжали вести ружейный огонь по немцам, удерживая их от наступления и давая нашему полку двигаться на Восток. 

Но в это время к немцам пришло подкрепление в виде миномётной батареи и артиллерии. Они открыли сильный огонь по остаткам нашего полка и по посадкам и полю, где находились мы. Мы несли потери в людях. 

Я приказал отходить в другие посадки и сам побежал к ним по овсяному полю. Но в этот момент недалеко от меня разорвался снаряд. Меня сильно ударило (как оглоблей) по спине, и я упал. 

Ко мне подбежал Саша Новожилов (ленинградец). Спрашивает что со мной. Потом он увидел мою разорванную шинель и кровь. Саша хотел мне помочь встать. Но меня не держали ноги. Тогда он оттащил меня в большую воронку от снаряда, раздел меня, сказал, что я ранен осколком снаряда в позвоночник и кое-как перевязал меня бинтом (моим и своим). 

От раны была сильная боль, но ещё хуже было с ногами. Ноги не двигались. Наступил паралич ног.

На поле, где я лежал, продолжали рваться снаряды. К тому же всё ближе раздавались автоматные очереди наступавших немцев. 

Я сказал Саше, чтобы он ушёл от меня к полку, который в это время вёл круговую оборону. От меня это было 1,5-2 км. Саша нехотя ушёл.

Я продолжал лежать в воронке от снаряда. Мне пришла в голову мысль: «Вот так же Андрей Болконский (из «Войны и мира» Льва Толстого) лежал раненый на поле. Над ним также было очень голубое небо с редкими кучами облаков…».

Ещё у меня была мысль: «Я сделал всё, что можно для своей Родины. Подходят последние минуты моей жизни. Прощайте все. Я сделал всё». 

От этих мыслей я успокоился.

В это время прекратился артобстрел поля, на котором я лежал, и усилился ружейный и автоматный обстрел. Пули летели над воронкой, в которой я лежал. 

Я не мог повернуться и видеть, но по звуку выстрелов и по крикам немцев понимал, что они приближаются ко мне. Стали слышны их шаги, а вот и немец поравнялся с моей воронкой, увидел меня, направил на меня пистолет, но не выстрелил. Увидел, что лежит раненый в крови и бинтах и, видно, стрелять в такого ему совесть не позволила.

Немецкая цепь прошла мимо меня в направлении нашего полка, стреляя из автоматов и крича: «Русь, сдавайся!». Из кустов и воронок стали выхолить наши бойцы с поднятыми вверх руками. Так я оказался в плену у немцев. 

Ко мне (к воронке, где я лежал) подошёл Саша Новожилов, который до этого меня перевязывал, и рассказал, что застрелился нач. штаба полка и комиссар, и весь полк сдался в плен. 

Стали подходить оставшиеся в живых бойцы и командиры. Среди них я увидел даже капитана (по нынешнему). По дороге подъехали повозки обоза нашего полка. Над полем стоял крик и плач раненых. Немцы разрешили оказывать помощь раненым и убирать с поля к дороге убитых.

Саша Новожилов с помощью других ребят положили меня на плащ-палатку, отнесли и положили на повозку. Всего на повозки положили человек 8 раненых. 

Когда меня несли к повозке, запомнился мне хороший товарищ по роте Нестор, человек с мягким лирическим характером, лучший песенник роты.

Он лежал на поле в пыли и своей крови, раненый в грудь, живот, шею. Он кричал и просил его пристрелить. Его тоже на плащ-палатке понесли к повозке. Но он тут же умер.

ПЛЕН

На повозке нас провезли всего 4 км. до ближней деревни Зелёный Гай и сгрузили во дворе крайней избы. Раненые кричали от боли и просили пить.

Но никто к ним не подходил. Наступила ночь. 

Утром чуть свет к нам подошла хозяйка дома – старая женщина и стала нас поить. А немецкий солдат (лет 50 с бородой и усами) стал прикладом прогонять эту женщину. Тогда она стала кричать и звать своих соседок. 

Сбежались пять старух, глядя на нас, стали плакать и причитать. Потом они принесли молока и воды, чтобы смыть грязь с наших лиц. Немец стал кричать на этих женщин, прогонять их прикладом винтовки. Но женщины-старушки не испугались, стали кричать на немца, трясти перед его лицом своими кулачками и так заставили этого немца замолчать и отступить. 

Часов в десять во двор заехало три повозки (из нашего полка, наши ездовые-старички) под охраной двух немцев. Нас погрузили на повозки и куда-то повезли. Везли весь день. Ночью остановились во дворе в какой-то деревне. И здесь впервые напоили (опять женщины). 

На другой день к вечеру приехали на окраину Запорожья. 

Везли очень долго по улицам Запорожья. На улицах было немало народу. На повозках раненые кричали и просили пить. Некоторые жители подбегали к повозкам и, несмотря на угрозы немецкой охраны, клали нам куски хлеба. 

Одна женщина подбежала с ведром воды и кружкой и напоила двоих раненых. Но немец-охранник так ударил её прикладом винтовки по спине, что она, выронив ведро, упала. Удар был такой хлёсткий, что я его как будто ощутил на себе и запомнил на всю жизнь. 

В одном месте к моей повозке с тротуара подошёл немец с винтовкой и положил мне на грудь сигарету (я всё время лежал лицом вверх, приспособившись, чтобы рана меньше болела) и сказал: «Я словен». Потом что-то стал говорить. Но я его не понимал. 

Я ему сказал: «Солдат  - конвоир ист хлехт. Зверь». Словен как-то меня понял. Он отошёл на тротуар и стал громко что-то кричать немцам конвоя. Я понял, что он их ругал. 

Наш обоз из повозок раненых догнала и перегнала большая колонна наших пленных здоровых (не раненых) красноармейцев. Я очень удивился, что так много попало здоровых людей в плен из нашего и, видно, из других полков. 

Наш обоз подъехал к воротам городской тюрьмы на окраине города. Постояли один час, затем по приказанию немецкой охраны повозки развернулись и нас обратно повезли в центр города. 

Была уже ночь. Завезли во двор какого-то двухэтажного дома. Это была больница в мирное время, а во время войны – госпиталь. Больница по своему виду и устройству  очень похожа на 1-ю Сов. больницу г. Саратова. Даже забор вокруг больницы такой же (кирпичные столбики, а между ними решётки).

На носилках санитары отнесли нас с повозок в лечебные палаты. Меня на 2-й этаж. В больнице лежало примерно 200 тяжелораненых русских военнопленных. Позже я узнал, что военный гарнизон Запорожья составляли преимущественно чехо-словаки, и они старались выполнять в какой-то степени женевские соглашения в отношении военнопленных противника. 

Утром в палату пришла медсестра и санитарка. Обмыли мне лицо, грудь, руки, ноги. Перебинтовали рану. Принесли завтрак. На мелкой тарелке манная каша и грамм 50 хлеба, чай. 

Персонал больницы состоял из тех, кто до оккупации Запорожья работал в этом госпитале, и добавились наши пленные врачи. Немцы никаких медикаментов и продуктов больнице не давали. Лечили раненых теми лекарствами, что были в запасе, а продукты санитары и медсёстры собирали у населения. 

К вечеру ко мне подошёл врач и после осмотра объявил, что «завтра операция». 

14 октября 1941[3] года меня положили на операционный стол. Хирург сказал: «Обезболивающих лекарств нет, терпи мужик». 

Операция была недолгой. Хирург пинцетом выдернул осколок из моего позвоночника и показал его мне. Он был небольшой, примерно 1,5 см. в длину. 

От боли я потерял сознание. Меня перевязали и отнесли на койку в палату. Дня 2-3 была температура. А затем я обратил внимание, что могу шевелить пальцами ног. Через день-два сам стал вставать с постели и стоять, а потом стал понемногу ходить.

Всё время хотелось есть. Завтрак я описал. А обед состоял из жидкого картофельного супа, или вермишелевого супа и кусочка хлеба 50 г. Такой же калорийности и ужин.

Мой товарищ по больнице Сабиров Сагид был в последнем бою тоже ранен в кисть левой руки и тоже попал в больницу вместе со мной. Ему быстро сделали операцию и через два дня отправили в тюрьму для пленных. Но через два дня его привели из тюрьмы обратно в больницу, так как у него началась гангрена и намечалась ампутация левой руки. 

Сагид рассказал мне, мне в тюрьме на весь день дают один стакан проса. Очень плохо с водой. Свирепствует дизентерия. Я понял, что меня ждёт такая же участь. Решил бежать. Это было нетрудно, так как больница не охранялась немецкими солдатами. Нужно было только достать гражданскую одежду.

24.10.1941 я впервые вышел во двор больницы, подошёл к забору, снаружи которого по тротуару беспрерывно шли горожане и небольшие группы немецких солдат. 

Я стал просить у прохожих мужчин табаку. Один мужчина в ответ на мою просьбу стал обзывать меня, громко кричать: «Жаль, что Вас не уничтожили немцы в бою и после».

Когда мужчина отошёл, то шедшая вслед за ним девушка лет двадцати подошла ко мне и спросила: «Что Вам сказал тот мужчина?». Я пересказал его слова. Тогда она говорит: «Я принесу Вам завтра табаку». 

Я попросил девушку принести мне гражданскую одежду. Она спросила, что конкретно, и сказала, что завтра в 10 часов принесёт мне одежду. И вот завтра (25.10.1941) я с большим трудом (в дверях больницы поставили охрану из полицаев, так как из больницы много бежало) в 10 часов добрался до забора. 

Девушка подошла быстро. В руках у неё был свёрток из газеты. Через прутья решётки забора свёрток не пролазил. Бросать через забор было опасно, так как  в 30 м. на перекрёстке стоял немец-регулировщик. Но мы последили, когда этот немец отвернулся, девушка бросила свёрток через забор.

Сказала, что её зовут Зиной, что я должен написать записку о себе и положить в эту «щель» в заборе. И быстро ушла. 

Я со свёртком в руках зашёл в уборную, что была во дворе. В свёртке были брюки, рубашка, легкая куртка и кепка. 

Я снял больничный халат, бросил его в дыру и переоделся. На ногах у меня были больничные тапочки. Оставалось написать записку девушке, но оказалось, что у меня нет ни карандаша, ни бумаги. 

Я вышел через открытые  и неохраняемые ворота больницы и оказался в потоке пешеходов. Среди улицы была длинная аллея деревьев, и на аллее стояли лавочки. Я решил сесть на лавочку против забора больницы, куда я должен положить записку Зине, и стал ждать её, чтобы поблагодарить и посоветоваться, что мне делать дальше. Но прождав больше часа и боясь быть «засечённым», пошёл по улице в сторону 6-го посёлка. 

Так кончился мой плен.

Очень хотелось есть, до головокружения, до тошноты. Решил зайти в какой-либо дом попросить воды, а хозяева, может быть, догадаются дать кусок хлеба. Зашёл в один дом. Попил воды, хлеба не предложили. 

Зашёл во второй дом. Семья сидит за обедом. Едят мясные щи. От этого вида, и запаха, и голода чуть не упал в обморок. Выпил поданную хозяйкой кружку воды. Покормить меня они не догадались. 

Пошёл дальше. Не доходя метров 500 до плотины Днепрогэса, встретил женщину, которая несла на коромысле два ведра воды. Эта женщина, замедлив шаг, но на ходу, сказала мне, что на плотине немцы проверяют мужчин. Если волосы короткие, под машинку, – значит русский солдат. Если волосы длинные – значит русский офицер. В обоих случаях забирают. 

Мне ничего не оставалось, как вернуться в старый Запорожье. К тому же стало темнеть, и мне нужно было искать ночлег, и устал я страшно. Еле иду. 

Меня догнала женщина. Попросил её о ночлеге. «А у Вас документы есть?» – спрашивает она. Отвечаю, что нет. Она говорит, что есть строгий указ Городского Головы запрещающий пускать в дом людей без документов, и мне в ночлеге отказала.

Иду дальше. Меня обгоняет мужчина лет 60-65 с внуком 16 лет, по внешнему виду простой рабочий. Я их остановил и откровенно рассказал, что я раненый и убежал из больницы, и меня никто не пускает переночевать. Что я не буду просить хлеба, только пустите переночевать. Старик согласился. Привёл меня в свой дом. Накормил щами с сухарями, кашей, постелил на полу, и я уснул.

Утром хозяин-старик покормил меня пшённой кашей, дал стёганую куртку и крепкие ботинки. Но самое важное он посоветовал мне не переходить плотину Днепрогэса, не идти правым берегом Днепра в сторону Брянска (чтобы там вступить в партизаны) как я планировал, а наоборот, идти на восток в сторону Харькова, по железной дороге. Потому что, железные дороги разрушены, немцев на них мало, они движутся по грунтовым дорогам. 

Этот совет старика был правильным, и я ему до сих пор очень благодарен. Я последовал его совету. Немцы давно уже заняли Харьков, и меня от Красной Армии отделяло примерно 500 км.

Пройти по тылам врага 500 км. было очень опасно и непросто. Любой немецкий солдат или полицай мог меня расстрелять, как говориться, без суда и следствия. 

Опасных смертельно для меня встреч с полицаями и немцами было немало. Например, в селе Прохоровка (где в 1943 году был знаменитый бой советской и немецкой танковых дивизий), в крайней хате мне сказали, что в середине села, немцы расстреливают таких как я. 

Недалеко от центра села хозяйка дома велела мне зайти в её сад сзади дома. Я увидел 4 трупа мужчин. Хозяйка объяснила, что вчера приехали две машины с немецкими солдатами. Стали проверять дома и этих четверых мужчин застрелили в её саду, не спросив у них документов, просто по возрасту определив, что они бывшие красноармейцы. 

Я стал идти осторожнее. В селе Погорелое один старик мне сказал, что в их селе вчера были разведчики из Красной Армии. В следующем селе Псинка мне сказали, что в соседнем селе стоит отряд Красной Армии. Нужно только перейти поле вдоль оврага. 

Я пошёл по гребню оврага, но меня заметили два верховых немца. Поскакали в мою сторону. Я спрыгнул в овраг и спрятался в густых кустах. Немцы подъехали к краю оврага и стали вести огонь из винтовок по кустам оврага. Но в меня не попали. 

Со стороны села с отрядом Красной Армии по верховым немцам стал бить пулемёт, и немцы отъехали. Я переждал, а затем по дну оврага дошёл до села. Увидел, что по улице едет на санях красноармеец со звёздочкой на шапке, и очень обрадовался. Такую звёздочку я не видел более 1,5 месяца. Это было 25.11.1941 года.

Думаю: «Кто же защитил и помог пройти 500 км. по тылу врага? Наверное, молитвы моей матери и украинские и русские женщины, укрывавшие меня от полицаев, согревающие в своих хатах, целый месяц кормивших меня, дававших на дорогу не только кусок хлеба, но иногда и кусок сала или пирога. Ведь у каждой из них в Красной Армии были или муж, или сын, или брат, родственник, сестра. Они думали, что и их родным-воинам также кто-то поможет.

Я попросил красноармейца, что ехал на санях, показать квартиру комиссара полка. Комиссар расспросил меня и велел завтра ехать в г. Старый Оскол – пункт сбора «окруженцев». 

В Старом Осколе в большом 4-х этажном здании работал Особый отдел, проверяющий «окруженцев». Меня для беседы на 2-й день вызвал майор-чекист. Расспросил меня, посмотрел мой единственный документ – рану на позвоночнике. Моя рана загноилась и воспалилась. 

На другой день во дворе были построены все «окруженцы», прибывшие в Старый Оскол. Нас оказалось человек 200. Из вражеского окружения, оказывается, вышло очень много, может быть, многие десятки тысяч. 

Перед нами выступил комиссар. Поздравил нас с выходом из окружения и возвращением в Армию. Он также спросил: есть ли среди нас раненые, и попросил раненых выйти из строя. 

Вышло четыре человека, в том числе и я.

Раненых отправили поездом в госпиталь в г. Воронеж. Находясь в госпитале, я услышал радостную весть: «6 декабря нашими войсками начался разгром немцев под Москвой!».

В воронежском госпитале я пробыл около месяца и в начале 1942 года был переведён в выздоравливающий батальон в село Бутурлиновка около Воронежа, а затем был переведён в 16-ю инженерно-заградительную бригаду и вместе с ней оказался на передовой.

1991-1992

Дополнение к военной биографии отца.

Начиная с середины 1992 года отец уже сильно болел.

21 ноября 1993 года он скончался.

Возможно, поэтому отец написал свою военную биографию только до начала 1942 года. Но он воевал ещё полтора года. Подробности его участия в боевых действиях в 1942 и 1943 годах остались, к сожалению, неизвестны.

В некоторых сохранившихся документах отца остались только краткие сухие сведения о его фронтовой жизни, начиная с марта 1942 года и по июнь 1943 года.

В «Свидетельстве об освобождении от воинской обязанности» от 25.10.1955 г., на странице, названной «Краткие сведения о прохождении службы» записано, что с марта 1942 по февраль 1943 года он был командиром отделения в 1-ом инженерно-специальном батальоне.

Сам отец написал, что после выздоровления в начале 1942 года был «переведён в 16-ю инженерно-заградительную бригаду и вместе с ней оказался на передовой». 

По-видимому, в состав 16-ой бригады и входил 1-й инженерно-специальный батальон. Неизвестно, где и как отец воевал, где был второй раз ранен в плечо 07.04.1942, где лечился, да и лечился ли.

По информации с сайтов www.soldat.ru и www.bdsa.ru на 1 июля 1942 года в составе Юго-Западного фронта была 16-я инженерная бригада специального назначения. Она не входила в состав никакой армии и была в непосредственном подчинении штаба фронта и Ставки ВГК. 

12 июля 1942 года Юго-Западный фронт был упразднен. Вместо него 30 сентября 1942 года был создан Донской фронт.

С 1 октября 1942 года 16-я инженерная бригада специального назначения числится уже в составе Донского фронта. 

Но с 1 января 1943 года 16-ой бригады уже нет в составе Донского фронта, и её следы теряются. 

В любом случае ясно, что отец не попал в мясорубку Сталинградской битвы, а воевал где-то севернее, на берегах Дона. 

Возможно, в ноябре-декабре 1942 года в составе Донского фронта он принимал участие в окружении Сталинградской группировки немцев.

С февраля 1943 года по 20.07.1943, как указано в том же «Свидетельстве», отец – командир отделения в составе 101 полка 60-й стрелковой дивизии, входящей в состав 1-ой гвардейской Армии. Возможно, 16-ю инженерно-заградительную бригаду перевели в 60-ю дивизию.

По информации с сайтов www.soldat.ru и www.bdsa.ru в составе Юго-Западного фронта второго формирования с конца 1942 года и до октября 1943 года была 1-я Гвардейская армии. Воинские подразделения Юго-Западного фронта в первой половине 1943 года участвовали в Воронежско-Харьковской и Ворошиловградской фронтовых операциях, освобождая Донбасс и Левобережную Украину. 

Где-то в этих местах до июня 1943 года и воевал отец, но точнее сказать трудно. Частое переформирование боевых подразделений, дивизий и даже фронтов очень затруднили поиск боевого пути подразделения, в котором воевал отец в 1942-1943 годах. 

К сожалению, мне это не удалось.

В июне 1943 года здоровье отца стало сильно ухудшаться. Наступил паралич ног, как после ранения в позвоночник в 1941 году. 

С 6 по 18 июля 1943 года отец находится на излечении в ЭГ № 152 и ЭГ № 271 в г. Сватово Ворошиловградской области. Это уже Левобережная Украина.

18-го июля 1943 года отца перевезли в ЭГ № 1588 в г. Камышин Сталинградской области, а затем перевезли на барже в г. Саратов. 

С 20 июля по 8 сентября 1943 года он лежал в ЭГ № 1056 в г.Саратове, ул. Радищева, 37. 

Из госпиталя его выписали 31.08.1943 г. как инвалида 2-ой группы.

Вот так и закончился боевой путь отца. 

Рассказы отца о Войне

Из всех его рассказов о войне я запомнил немного. Он, как и многие фронтовики, не любил говорить о войне. 

В 1943 году, как говорил отец, их часть воевала где-то в районе г. Калач Ростовской области. Однажды ранней весной ему пришлось, как он рассказывал, пролежать всю ночь в снегу. Наутро было назначено наступление, и наши бойцы должны были ночью как можно ближе подойти к деревне, которую предстояло отбить у немцев. 

А незадолго до этого, отец грелся у костра, задремал, и не заметил как прожог носок одного валенка. Всю ночь отец пытался какими-то тряпками закрыть дырку в валенке, но это плохо получалось, и нога сильно мёрзла. 

Рано утром пошли в атаку, и выбили немцев из деревни. 

Отец забежал в одну избу и увидел, что немцы бежали в такой спешке, что на столе ещё лежала на тарелке горячая картошка в мундире, нарезанное сало, горячий чай – видно немцы собирались завтракать. Отец быстро, на ходу, завернул несколько картошек в полотенце (картошку он очень любил), засунул в карман шинели и хотел бежать дальше. 

Но у двери он вдруг увидел хорошие крепкие немецкие сапоги. И, хотя они были, большего, чем у него размера, он быстро вырезал из немецкого байкового одеяла новые портянки, переобулся в сапоги и побежал дальше в наступление. 

Как он говорил, в тех сапогах он чувствовал себя просто счастливым, и они ему ещё долго служили.

Ещё запомнилось, как отец рассказывал про двух грузин в его отделении. Несмотря на бравый вид, они почему-то всегда перед наступлением заболевали. 

Однажды, они сказали, что у них сильное расстройство желудка и в атаку не пошли. Отец повёл своё отделение в атаку, но она была отбита. Когда отец с другими бойцами вернулись назад в свои окопы, то увидели, что оба грузина погибли. Пока шла атака, окопы, где они оставались, накрыло сильным минометным огнём.

Ещё помню, как отец вспоминал и хвалил американскую тушёнку и галеты. Отцу не раз приходилось голодать: и в 1921 г., и в 1933 г., но и на войне полевые кухни часто не доезжали до позиций, иногда даже по нескольку суток. И тут очень выручали американские продукты. 

К сожалению, больше ничего не запомнил из рассказов отца о войне. Но он всегда говорил, что для него война – это самое главное событие в жизни, и он никак не может её забыть, и ему часто снятся бои и другие события этой страшной войны. 

Здоровье отца в июне 1943 года сильно ухудшилось. Наступил паралич ног, возможно, из-за частых переохлаждений. Даже хорошие сапоги не смогли защитить отца. 

Он лечился в нескольких госпиталях, но улучшения не было. Из госпиталя в Камышине его полностью лежачего везли на барже по Волге в Самару. 

В Саратове баржа стояла несколько часов, и отец попросил какого-то паренька сбегать домой и позвать мать, благо жила она недалеко от пристани, на улице Большая Горная. Матери дома не было, но ему сказали, что она работает на швейной фабрике. Он побежал к ней на работу и рассказал про отца.

Всё-таки она успела прибежать на пристань до отхода баржи и повидаться с сыном. 

Более того, она вроде бы даже смогла уговорить начальника оставить сына в Саратове и не везти его в Самару. 

Во всяком случае, как следует из документов, в Самару отец не попал.

В Саратове госпиталь ЭГ № 1056 находился на улице Радищева, 37 (сейчас в этом здании находится Аграрный университет им. Н.Вавилова). 

В нём отец пролежал до 31.08.1943 года, и его выписали как инвалида Отечественной Войны 2-ой группы в размере 300 рублей и надбавкой для сержантского состава в размере 75 рублей. 

Домой он пришел на костылях.

Вот так закончилась военная биография отца.

[1] 101 стрелковый полк 4-й СД, в составе 46-й Армии, которая в 1941 году воевала на Южном фронте на Украине.

[2] Сихарулидзе Галактион Лукич, командир 101 полка с 20.07.1940 по 19.08.1941.

 С 19.08.1941 по 01.12.1941 командиром 101 полка был Смышляев Григорий Алексеевич.

[3] Если бой был 8 октября, в больнице он был 9-го, тогда операция должна была быть 10 октября.