Меня призвали в возрасте 17 лет. С группой призывников я шёл пешком 3 дня до г.Череповца, где находился призывной пункт. Я закончил только 8 класс.
На мне были солдатские ботинки, подаренные отцом, До этого я две недели ходил в них на охоту и успел натереть правую пятку. Однако мне было неудобно говорить это товарищам, и я с натёртой ногой шёл и мучился.
После первых суток пути мне стало совсем плохо. Мой товарищ Коля Соловьёв, видя мои страдания, осмотрел рану и лезвием безопасной бритвы вскрыл нарыв, забинтовал ногу, и я уже не так мучился.
Потом мы доехали на поезде до Череповца и три дня жили в помещении местного театра.
Перед тем, как меня призвали, отец подарил мне трофейную немецкую флягу, презентованную ему в свою очередь раненым солдатом, которого он выхаживал. Её у меня отобрали на призывном пункте. Видимо, кому-то она приглянулась. Отобрали и голубой платочек, подаренный мне девушкой Гелей Голубой (дочерью заведующей единственной в Устюжне столовой).
Геля не была моей девушкой, просто наши матери дружили, и Геля пошла вместе с моей мамой проводить меня на фронт. Как я помню, мы прощались на мосту через Мологу, который был только недавно построен солдатами. Помню, мама плакала, а я ей сказал: «Не волнуйся, со мной ничего не случится – я обязательно вернусь!» И крепко её поцеловал и обнял. А Геля улыбнулась и сказала, что тоже будет ждать меня. Хотя была просто подругой. С Гелей мы потом дружили всю жизнь, до самой её кончины.
Нас погрузили в двухосные вагоны по 40 человек в каждый и отправили на Дальний Восток учиться на артиллеристов.
Первая остановка была в Вологде, где мы пополнили запасы продовольствия. Ребята притащили в наш вагон мешок гороховой муки.
В дороге и на больших станциях нас кормили, тем не менее, еды не хватало. Солдаты недоедали. Некоторые старались словчить, и на больших станциях, где нас кормили, ребята вставали в очередь по два раза.
У меня был товарищ, ленинградец Полозов. У него после блокады уменьшился желудок, и парень не мог съедать всю пищу, что нам давали. Поэтому часть еды он отдавал мне.
Раздатчик пищи за столом себе клал гораздо больше, чем другим. И каждый раз он делал вид, что ошибся. И тогда он вскрикивал: «Ух, ты!». Кто-то из солдат сказал: «Слушай, сделай мне тоже «ух-ты»!»
На станции Звеньевая на Дальнем Востоке наш артиллерийский полк, занимавший два вагона из огромного эшелона, отделили от остальных.
Еды, как я уже рассказывал, не хватало. Мы все очень исхудали. Это – естественно. Нам всем было по 17 лет. Организм рос и требовал питания.
Офицеры тоже голодали. Но всё равно старались достойно нести свою службу, заботились о нас. Однако единственно, что они смогли сделать для нас хорошего, – это ввести дополнительный час для сна.
Кого-то из нас офицеры отправили охотиться в тайгу, однако безрезультатно, поскольку этим солдатам не хватало опыта. Тогда кто-то подсказал нашим командирам, что среди солдат имеется охотник с большим опытом. То есть я. И тогда меня отправили с карабином на охоту. Я нашёл высокое дерево, на котором сидела большая стая рябчиков. Отстрелял 12 птиц, которых офицеры потом пожарили и одного дали съесть мне. После этого меня часто посылали на охоту. И почти всегда – успешно.
Однажды японские диверсанты применили против нас биологическое оружие, как они это делали неоднократно в сибирских и уральских городах. Нас заразили дизентерией. Два солдата умерли, в том числе мой товарищ, ленинградец Полозов. Меня болезнь тоже скрутила. Командир полка, подполковник Рыбаков дал мне таблетку сульфидина – только что появившегося нового лекарства. Мне стало легче, и я постепенно выздоровел.
Из-за этой японской диверсии наша отправка на фронт была отложена на несколько месяцев. Однако, как гласит русская поговорка, нет худа без добра. Из-за того, что нас отправили на фронт позже, я не принял участия в ожесточённых боях, которые в это время шли, и шансы выжить в этой войне для меня существенно выросли. Может быть, благодаря этой японской диверсии я остался жив?
Наш полк выехал на фронт 30 сентября 1944 г.
Я видел, как мимо нас проносились с Востока на Запад эшелоны с американской помощью. К сожалению, очень мало писали в советское время о том значении, которое имела помощь союзников. А между тем даже хлеб, который нам выдавали, пёкся из американской пшеничной муки.
Вся наша армия с удовольствием ела американскую и канадскую тушёнку. Солдаты были одеты в шинели из лучшего в мире английского сукна. На наших танках и самолётах были установлены американские радиостанции. Быстроходные американские тракторы на гладких гусеницах тянули наши 203-миллиметровые орудия. В армии были американские тяжёлые грузовики «студебеккеры» и «шевроле».
Всем нравились американские легковые автомобили-вездеходы «виллисы». Американцы поставляли и прекрасные грузовые самолёты «дугласы» и боевые самолёты «аэрокобры», на которых, кстати, летал и бил врага наш прославленный лётчик Покрышкин. Были и комфортабельные танки «шерманы» и «марианны», которые, правда, по боевым характеристикам уступали нашим. Танкисты их не любили.
Мой отец из Рыбинска, где работал в госпитале, прислал мне коробку конфет с демобилизованным по ранению солдатом, у которого был дом в Ахтубинске. Я отпросился на встречу с этим человеком. Однако, отпустив меня, начальство на всякий случай выделило мне сопровождающего. Наверно, командиры боялись, что я дезертирую. Случаев дезертирства не было, однако начальство всё равно опасалось этого.
До Ярославля доехали к концу октября. Там нас помыли в бане и объявили, что на базе нашего артиллерийского полка будут формировать бригаду. Это означало увеличение количества пушек в два раза и соответственно – увеличение обслуживающего персонала.
В Рыбинске, на станции я попытался дозвониться отцу в госпиталь. И опять же меня до телефона сопровождал солдат. Но дозвониться до отца мне не удалось – как раз в это время он куда-то уехал.
От Рыбинска на Лугу эшелон пересекал Савёловскую дорогу. После войны я узнал, что как раз там в это время находились мои отец и мать. Родители видели мой эшелон, но не знали, что я был там.
После пересечения этой дороги мы ехали дальше и видели множество разрушенных деревень – там были бои. Вместо домов торчали полуразрушенные печные трубы.
От Луги по направлению на юг, километрах в 6-8 был большой военный городок. Там разместился наш полк. Через некоторое время к нам прибыло из Николаевской и Одесской областей пополнение для формирования бригады. Среди прибывших оказался ранее служивший у немцев полицаем украинец Тимченко, о котором речь пойдет позже.
После получения дополнительных артиллерийских орудий, американских быстроходных тракторов с гладкими гусеницами и грузовых автомобилей «студебеккер» было проведено обучение вновь прибывших солдат. Потом нашу, вновь созданную бригаду погрузили в эшелоны. Выгрузили нас сразу за Краковым в апреле 1945 г. и отправили на фронт.
Мы узнали, что далеко не все поляки были рады нам. Части Армии Крайовы, которые до этого вели партизанскую войну против немцев, стали воевать и против нас. При этом они прибегали к таким подлым приёмам, как переодевание в форму советских солдат. Но это мы узнали уже потом.
Встреча нашего эшелона была плохо организована. После того, как основная часть нашей бригады куда-то ушла, мы оставались в боевом охранении оставленной техники. О нас никто не заботился, никто нас не кормил. Нам пришлось просить еду у немецких гражданских лиц.
Дома в немецкой деревне не были разрушены. И в других немецких деревнях, которые я видел, дома тоже были целы. Этим Германия разительно отличалась от нашей страны, где всё было сплошь сожжено и разрушено. Я хорошо помню, что видел много сожжённых деревень и к востоку от Москвы. Значит, деревни жгли не только немцы, но и наши. Наши войска проводили тактику выжженной земли. Немцы же свои деревни не жгли.
Мы втроём зашли в немецкий дом, попросили еды. Нам её дали. Однако мне кусок как-то не лез в рот, поскольку было неловко.
Почему? – А вам пришло бы в голову забрать корку хлеба у узника концлагеря или, скажем, у ленинградского блокадника? Вы же имели возможность наблюдать истощённые тела узников концлагерей в антифашистских фильмах? – Так вот немцы выглядели точно так же! (Как кормили заключённых, так питались и сами).
И насчёт блокады – это нисколько не преувеличение. Только блокада Германии (в отличие от ленинградской) продолжалась гораздо дольше: с 1939-го по 1945 гг., то есть все шесть лет войны. К тому же ленинградская блокада не была полной, поскольку его заводы бесперебойно работали на привозном сырье. Зато повсюду были организованные советской властью центры по скупке ценных вещей у голодавшего населения. Для большевиков всё было, как обычно: война войной, а грабёж – по расписанию!
Германия же, поскольку берега Европы были блокированы английским флотом, выкручивалась, как могла. Из древесины делали искусственный мёд, сахар, хлеб. Деревянными чурками заправляли автомобильные газогенераторы, поскольку другого топлива для автомобилей не было. Даже мундиры немецким солдатам шились из крапивы, поскольку не было ни шёлка, ни шерсти, ни хлопка, ни льна.
Почему миллионы наших солдат, попавших в плен к немцам в начале войны, умерли с голоду? – Потому, что немцам их было просто нечем кормить! Они даже отпускали из плена по домам тех русских солдат, у кого были семьи на оккупированной территории.
Когда я рассказываю об этом, некоторые люди морщатся и запальчиво отвечают, что, мол, немцы сами начали войну.
Ну, допустим, вторую мировую войну, которая началась 1 сентября 1939 г. развязали не только немцы и не столько немцы.
Всё началось с нападения польского спецназа на радиостанцию в приграничном с Польшей немецком городке Гляйвице. По этой радиостанции поляки и объявили о начале войны. Одновременно к Германии двинулись и другие польские части – Польша заранее (!) провела мобилизацию.
Через некоторое время войну Германии объявила Франция, а потом и Англия, несмотря на то, что английский посол перед этим заверял немецкое правительство в нейтралитете своей страны.
Разве вы не знали этого? Тогда объясните, почему СССР поддержал не Польшу, а Германию и сам двинул свои войска против Польши?
А что касается немецкого нападения на СССР 22 июня 1941 г., в 04.00 по Московскому времени, то и этому можно найти свои объяснения.
Знаете ли вы, какую огромную силу сосредоточил СССР на всех границах с Германией? – 150 дивизий.
Мы увеличили число аэродромов в приграничной зоне с 20 до 100.
Кроме того, мы сосредоточили там 10 тысяч танков. Это были самые скоростные в мире БТ-26 и лучшие танки второй мировой войны Т-34. Их было больше, чем у немцев и они качественно превосходили тогдашние немецкие тихоходы с противопульной бронёй (броня же наших Т-34 защищала и от снарядов и мин).
Эта наша сила была готова в любой момент вторгнуться на территории, занятые немцами. И даже собиралась вторгнуться. Впоследствии немцами были найдены подробные советские карты, непригодные для оборонительных целей, зато очень подходившие для наступления. Они были представлены и на Нюрнбергском процессе. Вот только суд не пожелал их учитывать.
Советским военным руководством был даже отдан войскам секретный приказ о нападении на Германию. Его привёл бывший корреспондент «Санди Таймс» и «Би-би-си» в Москве Александр Верт в своей книге «Россия в войне»:
«1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить.
2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск. Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск. Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100-150 км, разбомбить Кенигсберг и Мемель. На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать».
См. также: ИВОВСС. Т. 2. с. 18.
А откуда, по-вашему, мой знакомый аптекарь мог узнать дату начала войны?
Между прочим, Александр Верт (по происхождению русский еврей) с большой симпатией относился к СССР. Так что его словам можно доверять.
Тот же Верт рассказывает в книге, что за день до начала войны нарком обороны СССР, маршал Тимошенко устроил приём в честь офицеров из английского посольства, с которыми пил «за победу над нашим общим врагом». Александр Верт, будучи корреспондентом «Санди Таймс» и «Би-би-си», присутствовал на том банкете.
Мне и самому потом приходилось подкармливать немцев. Помню, как однажды я заглянул в немецкий дом в Берлине и увидел семью с голодавшими детьми. Я снял свой солдатский мешок и отдал им консервы: тушёнку и хлеб.
После нескольких дней боев, в которых наша вновь сформированная бригада училась воевать, нас направили в немецкий город Форст. Город был разделен рекой Нейссе. На одном берегу стояли наши, на другом – немцы.
В это время войска с тяжёлыми боями наступали на Берлин с востока. Им приходилось преодолевать ожесточённое сопротивление противника. Тогда наш 1-й Украинский фронт по указанию И.В.Сталина атаковал Берлин с юго-запада. Там оборона немцев была слабее. Мы спешили, поскольку с запада шли англо-американо-французские войска, которые хотели взять Берлин раньше нас.
Забавно, что за день до нашего наступления на Берлин немцы с другого берега кричали по-русски: «Русские! Сдавайтесь! Вы окружены!»
Шутили, что ли? Немецкий юмор порой трудно было понять. Всё-таки разная культура.
Меня удивляло, что когда мы врывались в их расположение, немцы не просто поднимали руки вверх, но и держали в них свои снятые часы. Потом товарищи мне объяснили, в чём дело. Идя в атаку, мы ведь кричали «ура». Это – боевой клич древних римлян (Москва ведь – Третий Рим), подражание крику боевого слона – римские легионеры так пугали противника. А в немецком языке есть слово «Ур», которое означает «часы». Вот немцы и полагали, что нищая русская солдатня нуждается в их часах.
У них и листовки были странные. Сам я их не видел, но мне рассказывали бойцы постарше. Вот одна: «Слева молот, справа – серп. Это – ваш советский герб. Хочешь, жни, а хочешь, куй! Всё равно получишь…». Или другая: «Бей жида-политрука – морда просит кулака!»
Немцы даже не понимали, что не было у нас ненависти ни к нашим политрукам, ни к офицерам, которые делили с нами все тяготы войны. И не было времени на то, чтобы обращать внимание на чью-то национально-религиозную принадлежность. Главное, чтобы человек трусом не был!
Мы находились в дачном пригороде Форста. Наблюдательный пункт у нас был на втором этаже дома, где мы разместились – это примерно в 400 метрах от реки Нейсе. Лес за нами был забит нашей военной техникой. Более того, одно наше 203-миллиметровое орудие было прикопано рядом с домом, с его правой стороны. А мы с чердака дома в стереотрубу всё время наблюдали за немцами. Когда началась наша артподготовка, мы ушли в полуподвал. От первых же выстрелов нашей пушки потолок в подвале начал трескаться, и мне наш пожилой сержант – химик по гражданской профессии, вдруг приказал: «Садись ко мне на колени!» Он полагал, что если осыплется подвал, я ему послужу щитом. Вы себе представляете?! Однако Бог миловал: подвал не осыпался. Наконец артподготовка закончилась, и наш взвод управления побежал к реке Нейссе, чтобы переправиться через неё вслед за пехотой. До сих пор помню, что у меня от страха онемели ноги. Было трудно передвигаться. Ведь это был мой первый бой.
Потом помню такой неприятный случай. По траншее из города полз очень старый солдат-немец. За ним шел наш конвойный. Он приказал мне: «Убей этого старика! Мне надоело его конвоировать». Это предложение показалось мне диким, и я, естественно, отказался.
И после этого было несколько случаев, когда мы брали Берлин, мне офицеры несколько раз приказывали убивать пленных немцев, но я этого не делал, не брал греха на душу.
Однажды в Берлине ко мне подошла русская девушка 17-18-ти лет и сказала: «Видишь немца в гражданской одежде? Это – бывший эсэсовец. Застрели его!» Но и в этом случае я отказался убивать человека, несмотря на то, что, по словам девушки, это был наш враг.
Однажды я увидел большую группу немцев, которые сдались в плен. Их согнали во двор. Я подошёл к ним. Среди них оказалось примерно полсотни молодых русских ребят – власовцев. Один из них обратился ко мне. В разговоре выяснилось, что он так же, как и я, родом из Вологодской области, со станции Сандов (это между Екатериновкой и Салтыковкой). Он спросил меня: «Что же с нами будет?» Я ответил: «Годик-другой поработаете на лесоповале, и вас простят!» К сожалению, не я определял их судьбу.
Наши солдаты занимали, как правило, те дома, которые прилегали к улицам, заполненным нашей техникой: пушками, тягачами. В одном из киножурналов потом показывали нашу 203-миллиметровую пушку на улице Берлина.
Наши войска наступали по улицам, вдоль тротуаров, прижимаясь к стенам домов.
По подвалу и напротив выхода из подвала на улицу, прилегавшую к нашему расположению, шёл неизвестный мне капитан. Я рекомендовал ему быстрей проскочить мимо входа в подвал со двора, который немцы простреливали. Однако капитану было почему-то неприятно слушать рекомендации рядового, и он не стал торопиться. И в результате получил немецкую пулю.
Однажды меня послали в тыл с каким-то донесением. На моём пути оказался открытый переход через мост. На моих глазах по этому мосту перебегали двое наших солдат, которых немцы сразу застрелили. После этого через мост проводили группу пленных немцев. Больше сотни. В них тоже стали стрелять и положили троих. Свои – в своих. Потом идти через мост собралась группа гражданских лиц. Я подошёл к ним, взял двух женщин под руки и вместе с ними спокойно прошёл простреливаемое место. Немцы в своих женщин не стреляли.
Потом был рейхстаг. Утверждение, будто флаг водрузили русский Егоров и грузин Кантария, – совершенно не верно. Никаких грузин там не было.
Позже я вместе с другими товарищами расписался на стене рейхстага. Много лет спустя моя дочь ездила в командировку в Берлин, однако подпись мою на стене рейхстага она так и не нашла.
После Берлина всю нашу бригаду направили в Венгрию. Хотели сначала отправить нас на Дальний Восток, чтобы мы воевали против Японии, но тракторы, которые возили наши пушки, были достаточно изношены. Поэтому нас решили оставить в Венгрии.
Когда мы уезжали на родину, кто-то из дежурных солдат притащил в вагон 2 бочонка вина. Мы пили вино, а закусывать было нечем.
Когда эшелон пришёл на территорию Украины, нас обстреляли бандеровцы. Обстрелы продолжались всё время, пока мы ехали по Западной Украине.
Из ста солдат бригады, в число которых вошёл и я, ещё в Венгрии была образована полковая школа сержантов. Под Киевом, в городе Фастове наша бригада была расформирована, а сержантская школа осталась.
У меня обострились отношения со старшиной школы Тимченко, о котором я уже упоминал ранее. За войну он заработал две медали, хотя всем было известно, что перед поступлением в нашу бригаду он, находясь на оккупированной территории в Одесской области, служил у немцев полицаем.
Тимченко почему-то сильно невзлюбил меня (может быть, за мой высокий рост, поскольку сам он был маленьким, или, может быть, за мою порядочность) и постоянно ко мне незаслуженно придирался. Чтобы оградить себя от его придирок, я решил выяснить, действительно ли он служил у немцев полицаем.
Я послал запрос в Одесскую область. Оттуда к нам в летний лагерь приехали офицеры НКВД. Тимченко был арестован в красном уголке. Учитывая его боевые заслуги и две полученные медали, ему дали только 10 лет тюрьмы. Начальник Особого отдела нашей части упрекнул меня за то, что я не сообщил о Тимченко ему. Но это была только поза – он не мог не знать того, что знали все.
Потом я в звании сержанта попал в Шостку, где был расположен дивизион 283-миллиметровых пушек, Каждый снаряд весил до 300 килограммов.
Моя последняя командировка была из Шостки в Киевский военный округ. Поездом из Шостки мы (командир дивизиона подполковник Колпаков, старший лейтенант Матиаш и я) приехали в Киев, где были встречены представителями военного округа. На следующий день после получения подполковником Колпаковым секретных документов по использованию имевшихся орудий нас посадили в купированный вагон, и мы поехали до станции Терещенская. В Терещенской мы находились в кабинете начальника станции и ожидали поезда в сторону Шостки. Там к нам пытались присоединиться офицеры из нашей части, которые ездили в город Глухов для получения партийных документов. Однако подполковник Колпаков приказал мне не пускать их в кабинет. И я с автоматом в руках охранял дверь.
По приезде в Шостку меня на другой же день демобилизовали, чтобы я никому в части не мог рассказать о секретности поездки, хотя я до сих пор не знаю, в чём заключался этот секрет.
Вот и всё о моём участии в Великой Отечественной войне. Остаётся только добавить, что я не убил ни одного человекаи не ограбил ни одного дома И этим горжусь.
Нашим же солдатам отпуска могли только сниться. У нас о людях начальники думали меньше всего. Я читал потом, как наши взяли в плен одного немецкого генерала и устроили в его честь банкет. На банкете наши генералы спросили у немецкого, как он оценивает боеспособность Красной Армии.
– Армия у вас хорошая, – ответил немец, – только вы почему-то не жалеете своих солдат. Создаётся впечатление, будто вы командуете иностранным легионом.
Немцы-то своих солдат жалели. На восточном фронте их погибло только 3 миллиона против наших 30-ти миллионов.
Соотношение один к десяти ! В финскую , как вы можете проверить, на 30 тысяч погибших финнов пришлось 300 тысяч русских солдат и офицеров.
Никогда не забывайте, что основную тяжесть войны вынес на своих плечах русский народ!