Степан был в семье младшим из пяти мальчиков. По семейной легенде, такое имя ему дали в честь старшего брата Степана, который уже умер, так как хотели тем самым как бы помочь судьбе избавить бедную, крестьянскую семью от еще одного рта. На войну ушли все пять братьев, вернулись двое, в том числе и Степан. Из всех детей он прожил самую долгую жизнь, до 88 лет. После войны женился на Марии Кулиной, у них было трое детей, пятеро внуков и шестеро правнуков.

В 2000 году его внучка Елена Татаринцева сделала аудиозапись рассказа дедушки о войне. 

РАСШИФРОВКА АУДИОЗАПИСИ:

«Я родился в 1923 году. В армию меня взяли в 41-м году 9 сентября. Добровольцем. Нас было в семье пять сынов: Николай, Егор, Василь, Максим, Степан. Призывался в Новочихинском военкомате. От Поспелихи нас посадили в товарный вагон и повезли до Бийска. В Бийске мы три месяца проходили солдатскую подготовку.

В 41-м году 12 декабря нас повезли ближе к фронту – в Ярославль. Тут мы пробыли, может, месяц, а может, меньше, получили боевое оружие, и отсюда повезли нас по направлению к городу Крестцы. От Крестцов мы высадились из вагонов, и тут немцы встретили нас воздушным боем. На лыжах мы прошли за сутки 70 километров. В деревне переночевали в землянках, там уже до нас были люди.

Потом нас перевели на настоящие передовые позиции. Ночью подошли мы к немцам, командование нам отменило делать атаку. Вывели нас в березовую рощу, уже рассвет был. Тут пошли наши танки. И немец стал бить по танкам, обстреливать нас. Снарядами из пулеметов, не с винтовок. Условия там, под Старой Руссой, – леса, болота, снег. Зимой мы траншеи не копали, они были со снегом. Потом днем нам дали приказ, только вышли на это озеро, немецкие истребители налетели, мы в белых халатах были, тут же лыжи побросали, всё, они уже не нужны были. И давай нас на озере прочесывать. Наш был отдельный 75-й лыжный батальон – с нашего батальона было ранено пять человек на этом озере. Когда вернулись в свою колею, пригибаемся, те солдаты, которые раньше нас там стояли, говорят нам: «Привыкните дня через два, через три».

Больше месяца мы там находились, не доходя Старой Руссы 6 километров. Там есть такой городишко, Парфино назывался, он фанеру выпускал. Вот тут мы слабый бой от немцев приняли, и вся сила наша не зашла в городок, а расположилась вдоль линии железнодорожного полотна: мы на этой стороне, а немцы – там. Кто жадный был на водку, пошел туда, там нажрался, выйдет на полотно – его немец чук и гек. Второй пьяный идет, тянет его – и этого ранят, понятно. Сутки была такая история. Потом завел нас командир батальона, и сам не знает куда. Питались мы там честно, благородно: найдешь конину мертвую, не знаешь, кишки там или что, костры не разрешалось разводить, вот разведешь чуть-чуть, только котелок зашипел с тем, чего отрубил, – и в рот.

После этого мы три дня в таком окружении пробыли, и меня ранило. И мы поехали на подводе в госпиталь. Нас привезли в город Крестцы, назад же, в госпиталь, здесь формировался поезд на отправление в тыл. Где-то недели 2 мы ехали. Сперва нам дали направление в город Бологое, потом туда отменили, вроде как там ближе к фронту, нас отправили в город Горький. В Крестцах кормили ужасно плохо, на полу и вши, и всё, а здесь условия были такие: разместили в здании трехэтажной школы, всех в баню, врачи обработали раны – кому перевязку, кому синькой, покормили вечером. Коек нам не было, в Красном уголке расстелили матрасы, и вот мы один к одному улеглись, а утром сестра ставила градусники: сама поднимет руку, воткнет, как мертвые все лежали, спали. Потом уже, на второй день, мы маленько ознакомились, с этого Красного уголка нас перевели в палату. Назначили лечение. Письма в деревню писали: одно письмо идет целый месяц до места, и назад месяц.

После госпиталя нас отправили в Горьковскую область. После Горьковской области послали на младший командный состав, потом – на Дальний Восток. А оттуда уже в 43-м – на фронт. По дороге нас немец разделил: допустим, было нас 170 человек, все старшины, кто вправо ушел, кто влево, я и еще несколько человек дошли до запасного полка, и там нас всех тех, кто отбился от части, не знал, где находится, забрали в действующую армию: 37-я армия, 6-й корпус, 10-я дивизия, 24-й полк, 1-й батальон.

Я туда прибыл в чине старшины и мне сразу дали роту. С ротой тут нас проутюжили: готовили прорыв к Третьему украинскому фронту, по нам и танки пускали, и всё. Три месяца нас хорошо фуговали. 23 августа 44-го года нам, Третьему украинскому Фронту, дали приказ прорвать линию обороны. Семь линий обороны мы прошли, выбили Румынию – тогда она против нас воевала, закончили Ясско-Кишеневскую группировку, где я и получил Орден Красной звезды.

Потом пошли мы по направлению к Болгарии, в Болгарии освобождали город Сливень. После освобождения города Сливень нашу 37-ю армию остановили на болгаро-турецкой границе. Тут мы пополнили и живую силу, и боеприпасы.

Нашего командира корпуса, генерал-лейтенанта, переводили из 37-й в 57-ю армию. Он сказал: «Если дадите мой любимый корпус, я пойду». Он нас с собой забрал в 57-ю армию. 37-я армия осталась охранять турецкую границу с Болгарией. Когда с города Сливня нас перевели в 37-ю армию, сразу же отправили в Югославию поездом. Югославия нас встречала исключительно хорошо. Все движения трамваев и автобусов были остановлены, пока мы шли к помещению, оно было большое-большое, переночевали и шагом марш форсировать Дунай. Дунай мне пришлось форсировать три раза: Румыния, Югославия и Венгрия. Вот мы с Югославии в Венгрию переправились на ту сторону через Дунай. Посадили нас на баржу. А Дунай не то, что Алей… Баржу тянет, а он буль-буль-буль, соскакивает. Дунай, он же глубокий. На берегу подъем – гора крутая. Винтовкой пробуешь, дно достаешь, тогда с этой баржи прыгаешь в воду и на берег, мокрый, лезешь на эту гору.

Зашли в деревню, немца нет. Тут мы остановились, часа четыре побыли, и получили приказ идти дальше по направлению уже к Австрии. На территории Венгрии мы ночью шли и напоролись: левее нас был третий батальон, а мы правее шли, ночью третий батальон сбился с маршрута, мы считаем, что это немцы идут, а они считают нас немцами. А немцы – по дороге ехал транспортный обоз. И тут уже мы стали стрелять… Одного человека потеряли так, выкопали тут яму, закопали его на поле.

В деревню зашли… А приказ был такой, что нас деревня эта встречала. Деревня смешанная была: там и цыгане, и разные. Церква большая. А на горе – немецкие окопы, но немцев уже там не было. Мы окопы заняли, и был приказ посушиться, в хату зайти, и чтобы там хозяин или хозяйка печку затопили. Но тут нашему русскому солдату не повезло: мальчишки в возрасте 12-13 лет, у них четверти были замотаны лозою, они носили нашему брату в эти траншеи вино, закуску. Кто в деревне сушился, а кто там уже водку-вино это выпил, греет же. И вот после боя, когда заняли эти траншеи, нам дали приказ опять идти вперед.

В Венгрии мы с немцем стояли. В одной стороне, скажем, в правой, самое много – на 70 метров – немцы кричали: «Комрад, не стреляй, мы будем ужинать!». И мы кричали: «Русиш не стреляй, мы будем тоже ужинать». Никакой стрельбы не было, как раньше, гранаты не бросали. С их стороны перешел к нам один солдат, сам по национальности румын, и сказал: «Вы меня никуда не отправляйте». Раньше-то на войне сначала в полк, потом в дивизию. «А то, говорит, на вас немцы пойдут». У нас, видишь, каждому железяку на пузяку. Наши отправили его в батальон, из батальона – в полк. Они, немцы, на рассвете поперли на нас. Вывели нас с траншей, где мы окопались, забрали у нас всю еду и махорку, что было, и назад ушли. И мы тут потеряли пять человек: командира роты тяжело ранило, в полость живота.

Пошли и дошли до венгеро-австрийской границы, нигде сопротивления нам немец не давал. В одной, там не деревня, а так, два домика было, зашли – у него приемник работает. «Где немец («цурик» значит)?» «Цурик ушел». Мы пошли, радио слушаем, прошли, может, километра полтора от деревни, видим: машина горит, легковая. И немцы так покатились… Мы зашли в Австрии в город Грац.

В городе Граце уже слухи шли, что война кончилась. У танкистов-то радио, они шепотом, чтобы панику не создавать, говорили: «Война кончилась». И на рассвете 9 мая нам сказали, что война кончилась. Вывели нас, 24-й полк, на лужайку, чтобы все разместились там, и солдаты, и командиры полка. На руки солдатский паек, 150 водки. И мы здесь, в городе Граце, еще стояли между английскими и советскими войсками: нейтральная зона была, чтобы никого ни туда ни отсюда не пропускать, мы тут простояли, может, месяц, а может, два. И нас отправили назад ближе к России. Мы шли 1100 км пешком, только ночью, днем никакого движения не было. И дошли до Румынии, назад вернулись.

В Румынии мы расположись в городе Юбельбах (?). Тем, кто с 41-го года служил в армии, отпуск в 45-м году давали – и мне дали. И я тут, может, как растерялся, – приболел. Три дня, по-нашему, по-крестьянски, лихоманка меня била. И я был в роте первый с 41-го года, мне дали билет и отправили домой. На целый месяц. В сентябре приехал домой, матери дома нет, думаю, двери ломать? Окошко выставил. А бабушка, моей матери мать, слепая была, но слышала хорошо. Говорит: «Кто там?» Я: «Вот я, такой-такой». «Так Марфы дома нет». «Я уже послал за Марфой…» У нас огород был на километр дальше от нашей усадьбы, где мы жили. Мать приехала на кобелю, на собаке: «Ох, ох, ох». Тут я картошку помог выкопать, перевезти, по-хозяйски.

Когда дома матери помог, поехал обратно в армию.  Приехал в город Юбельбах (?), нашей части там уже не было, ее перевели в город Констанция. Я приехал туда в свой полк, роту. После этого стали расформировывать пехотинские части, и я попал в город Сливень, Болгария, старшиной зенитно-пулеметной роты. Тут, 16 апреля 1947 года, вышел указ о демобилизации. Всего я отслужил с 41-го по 47-й год. 30 апреля 1947-го вернулся домой.»