Утро 22 июня 1941 года. Оле только-только минуло двенадцать. Рядом, то и дело цепляясь за подол платья, семенила Маша, ее младшая сестренка, с кукольным личиком и широко распахнутыми глазами. Пионерский лагерь под Лугой дышал свежестью соснового бора и безмятежностью летних каникул.

   Прогулка по тенистой аллее шла своим чередом, наполненная детским смехом и беззаботными разговорами, пока небо вдруг не заполнилось утробным ревом моторов. Оля, задрав голову, первая заметила строй самолетов, рассекавших лазурную высь. Маша, повинуясь ее жесту, тоже запрокинула голову, разглядывая серебристые силуэты, летящие куда-то, словно стрелы, пущенные невидимой рукой. В их полете чувствовалась какая-то неумолимая целеустремленность, что-то чуждое мирному лагерному быту.

     Оля и Маша еще не знали, что этот рёв, этот стремительный полет предвещает не просто перемену погоды. Они еще не подозревали, какая буря надвигается на их страну, на родной город, и, самое главное, на их собственные, такие маленькие и хрупкие, жизни. Впереди маячила неизвестность, полная тревоги и страха, но пока, в этом залитом солнцем лесу, детские сердца еще бились в унисон с тишиной, не ведая о грядущей катастрофе.

     Июнь 1941 год. Летний лагерь, еще вчера наполненный детским гамом и радостным визгом, вдруг опустел. Тревога, словно густой туман, окутала всё вокруг. Вожатые перешептывались, взрослые суетились, и повсюду слышались отрывистые фразы, полные беспокойства. Одна за другой от лагерных ворот отъезжали машины и повозки, увозя детей подальше от нависшей угрозы.

     Олю и Машу забрала мама. Ее лицо, обычно такое ласковое и улыбчивое, сейчас было напряженным и сосредоточенным. Она молчаливо обняла дочерей, крепко прижав к себе, словно пытаясь укрыть от надвигающейся беды.
Из далеких воспоминаний прабабушки Оли, словно сквозь пелену времени, пробивались отдельные обрывки: «Помню, что вокруг все суетились и уезжали кто куда, в разные стороны. Но нас мама повезла в Ленинград».

   29 марта 1942 года. В четыре часа утра Ленинград вздрогнул. Мощный взрыв, словно раскат чудовищного грома, сотряс землю и выбил стекла в окнах домов. Эхо этой катастрофы донеслось до самых отдаленных уголков города, поселив в сердцах жителей первобытный ужас. Эпицентром разрушения оказалась станция Ржевка, расположенная в пятнадцати километрах от вокзала, жизненно важная артерия, питавшая умирающий от голода город по «Дороге жизни».
Причиной трагедии стала преступная халатность. Бесчисленные вагоны, набитые аммотолом, смертоносным порохом для минометных мин, скопились на станции по вине безответственного начальника НИМАП. Вражеская артиллерия, выявив этот зловещий груз, нанесла сокрушительный удар, вызвав цепную реакцию чудовищной силы. Взрывной волной смело с лица земли вокзал, разворотило в щепки поезда, стоявшие на путях, превратило в руины жилые дома поселка.

     В одном из этих домов, в маленькой квартирке, словно в хрупком гнездышке, находились Олина мама с дочерью Машей и маленьким Толей. В тот роковой миг Толя погиб мгновенно, сраженный осколками. Мама и Маша, израненные и окровавленные, лежали под обломками рухнувшей стены. Машу, с глубокой раной на голове, санитары посчитали мертвой. Не тратя драгоценного времени на проверку, ее, словно безжизненную куклу, погрузили на санитарную машину и повезли в морг больницы Раухфуса.

     Тьма, холод и запах смерти... Маленькая Маша очнулась в этом жутком месте, среди окоченевших тел, и от ужаса закричала. Ее крик, полный боли и отчаяния, пронзил леденящую тишину морга. Санитары, пораженные нечеловеческим воплем, бросились к девочке. Оказав первую помощь, ее срочно перевезли в больницу.
Дни, проведенные в больничной палате, тянулись бесконечно. Но однажды дверь отворилась, и на пороге, бледная, измученная, но живая, появилась мама. Она бережно взяла Машу на руки, прижала к себе, словно к величайшей драгоценности, и унесла из этого проклятого места. Впереди их ждала долгая и тяжелая дорога, полная лишений и страданий, но они были вместе, а значит, у них оставалась надежда.

      С 29 июня 1942 года – по сентябрь 1944 год. Дни катились один за другим, сливаясь в серую череду голода, холода и непрекращающейся тревоги. От 29 июня 1942 года и до самой осени 1944-го, пока не стихла канонада, Оля, совсем еще девчонка, работала на Научно-испытательном морском артиллерийском полигоне, что располагался на Ржевке. Уже не та беззаботная девочка из пионерского лагеря, а повзрослевшая, сломленная горем, но не сломленная духом, маленькая труженица.

     Ее руки, еще недавно заплетавшие косички куклам, теперь бережно и сосредоточенно покрывали лаком смертоносные снаряды. Каждый из них, словно безмолвный свидетель войны, нес в себе боль, страх и надежду на скорую победу. Именно эти снаряды, лакированные ее руками, отправлялись со станции Ржевка на передовую, неся возмездие врагу. Оля была маленького роста, хрупкая, почти невесомая. Чтобы дотянуться до станка, чтобы ровно и аккуратно покрыть лаком тяжелый снаряд, ей род ноги подставляли старый ящик. Стоя на этом шатком пьедестале, Оля становилась выше, сильнее, причастной к великому делу защиты Родины.

      Зима 1942-1943 год.  Лютая зима 1942-1943 годов сковала Ленинград в смертельной хватке. Голод, холод и темнота стали неотъемлемой частью жизни, превратив город в ледяную могилу. Машу, едва оправившуюся после ранения, отправили по тонкому льду Ладоги, по «Дороге жизни», вместе с другими детьми из осиротевшего школьного интерната, на Большую Землю, в безопасное место. Там, вдали от бомбежек и голода, она дождалась долгожданного снятия блокады, живя в казенном интернате, мечтая о возвращении домой.

       Отец, сильный и немногословный, служил в морской пехоте, защищая город в составе военной части на Ржевке. Оля с мамой тоже остались жить на Ржевке. Скрюченные от голода, они каждый день шли на Ржевский полигон, где в полутьме и холоде лакировали снаряды, приближая долгожданный час победы. Крохотный паек исчезал в мгновение ока, оставляя после себя лишь сосущую пустоту в желудке. Им приходилось выживать. Они брели по окрестностям, вглядываясь в промерзшую землю, выискивая хоть какую-нибудь траву. Находкой считался подорожник, зеленый островок надежды в этом мертвом царстве. Но чаще всего они собирали лебеду, горькую, словно сама жизнь. Пропускали ее через старенькую мясорубку, добавляли столярный клей, выменянный на что-то ценное, и пекли из этой смеси подобие лепешек. Лебеда жгла горло, но они ели, не морщась, потому что это была жизнь, хоть и такая горькая, такая мучительная.

     Так они и жили, эти две маленькие точки в огромном, замерзающем городе. Работали, собирали траву, пекли горькие лепешки и ждали. Ждали, когда закончится война, когда вернется отец, когда Маша приедет домой. Они продолжали жить, трудиться и бороться, доказывая своим существованием, что ни голод, ни холод, ни смерть не сломят дух ленинградцев, не погасят огонь надежды в их сердцах. И этот огонь, едва тлеющий, но неугасимый, помог им выстоять и дождаться снятия блокады Ленинграда.