Мой отец, Ухличев Георгий Петрович, 17-летним мальчишкой пошел добровольцем на фронт. Вступил в Ярославскую коммунистическую дивизию в ноябре 1941 года. Прошел от Костромы до Берлина. В первом бою в марте 1942 потерял почти всех одноклассников, с которыми пошел на войну. Дважды был тяжело ранен. Закончил войну в Германии. Был награжден медалями, в том числе, «За Отвагу». Долгие годы отец избегал рассказов и воспоминаний о войне. Так остра и тяжела была всегда для него эта тема. В начале двухтысячных, в какой-то момент, я убедила папу, что надо рассказать о его боевом пути. Мы провели вместе много часов. Он, волнуясь, рассказывал, а я, почти слово в слово, записывала. Я тоже волновалась, писала, положив тетрадь на колени… Волнуюсь и теперь, переживая заново часы и минуты, проведенные с отцом… Начало войны. Я учился в 1 школе в городе Костроме на ул. Лагерной. Мои одноклассники - Ханин Володя, Разумов Евгений, Панкратов Леонид, Степанов Георгий, Литов Николай, Ковриго Витя, Дементьев Юрий. В феврале 1941 года меня приняли в комсомол. В марте 1941 года мне исполнилось 17 лет. Когда началась война, все мальчики решили: немцы получат свое. В сентябре 1941 года сели за парты в 10 классе. Немцы подошли к Москве. Рассматривали в бинокли Кремль. В это тяжелое время ЦК партии принял решение о параде войск на Красной площади. Наша комсомольская организация объявила о возможности пойти на фронт, записаться добровольцем. Из нашей школы решили записаться 8 человек. С нами пошел и директор школы Луппо Вячеслав Петрович. Мне вскоре пришла повестка явиться 11 ноября в военкомат на призывной пункт. Все ученики школ, студенты текстильного института собрались на Лагерной у военкомата. Пешком через Волгу 20 или 25 км шли на Песочную. Нас зачислили в 6 роту. В Песочной нас одели в одежду костромского производства: ватники, сапоги, шерстяные гимнастерки, ватные бушлаты, шапки-ушанки. Зима была морозная, снежная. Нас учили ползать по-пластунски, учили строевой подготовке: «Взвод, в наступление!» Когда сформировалась Ярославская коммунистическая дивизия, ее принимал командир. Это было в конце декабря. Дали по винтовке. Один раз вывели на стрельбище. Я попал в «десятку». Все стреляли по одному разу. В баню ходили в Кострому. 30 или 31 декабря пришли в Кострому и наша рота разместилась в Березовой роще в 2х-этажном здании, совсем рядом с нашим домом! Я сумел сбегать к родителям. На фронт! 1 января отправились в Москву, на Можайское направление. Меня направили на курсы снайперов, но я уже оголодал, ослаб и отстрелялся плохо. Вернули обратно. Мы были во 2ой линии обороны Москвы. Сторожевая служба, в морозы стояли, охраняли сами себя, тк немцы только что были разбиты. Пробыли там до середины февраля. Командование просило дивизию направить на фронт. В марте нас повезли из Москвы. Один вагон – взвод 40 человек. В Бологое поезд встал. Мы услышали немецкие самолеты. С самолета немцы дали очередь по вагону. Мы выскочили и я побежал дальше от поезда к лесу. – 100-150 метров. Из батальона (около 900 человек) вышло из строя 80… Именно тогда был убит Юра Дементьев, мой одноклассник. Об этом я узнал позже. От Бологое поехали в направлении Калинин-Клин, на Торопец. В Торопце нас высадили и мы пошли пешком, строем до самого места боя, правее Вышнего Волочка. Прочищали дорогу. Снега было очень много. Рыли траншею. От Торопца до Старой Торопы так и шли пешком. Приходилось пробивать дорогу. Шли только ночью. Днем прятались по домам. С нами не шли ни артиллеристы, ни кухня…Кормили рожью. Хочешь, жуй, хочешь – вари! Ели сухую. Ночью шли цепочкой один за одним. Спали на ходу. Просыпаешься, если оступишься или свалишься в снег. Было тяжело… 50 км за ночь, винтовка, боезапас. Я отстал, потом догнал свой взвод. Нас сделали взводом разведки. Тащили лыжи, военные, тяжелые. Так шли до 27 марта. Первый бой мальчишек. У хутора наша рота остановилась. Я был в ночном охранении. Был сделан бугор из снега. Каждый куст казался немцем. Наступило 28 марта. Утром нас выстроили в шеренгу вдоль дороги, развернули и строем мы пошли в наступление на деревню Савостино напротив деревни Заречье. Деревня оказалась пустой. Нас вернули, мы пошли вдоль деревни на Заречье. Поднялись на бугор. Прямо перед нами домик. Казалось, в деревне никого нет. Но из окон снизу по нам ударил пулемет… До пулемета было метров 30 – 40. Можно было бросить гранату. Я бы докинул! Но гранат у нас не было. Ни у кого. Нам бы надо было развернуться, а мы поднялись все кучей! Я увидел, как из ватника впереди ползущего вырвало клок ваты, попал кто-то из своих. Я ругнулся: «Что, с зажмуренными глазами кто-то стреляет?» Поднял голову. Видимо, немец меня заметил. Немцы стреляли по нам разрывными пулями. В меня пуля шла прямо в голову, но попала в приржавевший штык. Осколок касательно попал в голову. Я пошел назад. Мне наперерез шел Женька Разумов. Он хотел кому-то помочь, но ему попало по мякоти обеих ног. Тогда мы повернули и с помкомвзвода повели Женьку в дом. В доме был больной и голодный мальчик-подросток. Отдали ему всю еду, которая у нас оставалась. Мы перевязались все трое. Потом нам встретился пленный немец с упряжкой немецких лошадей. Женьку отправили в госпиталь. Когда бой закончился, почти весь взвод лежал на снегу: почти все, около 40 человек, были либо ранены, либо убиты… Помкомвзвода сказал, что убили Дементьева Юру и Митю Пошехонова. Также 28 марта погиб и Коля Литов. Первое ранение, первый госпиталь. В медсанбате меня раздели, сделали укол, перевязали и сказали, чтобы двигался в направлении Старой Торопы. Помкомвзвода вернулся, а я пошел в госпиталь дальше в Старую Торопу. Оттуда меня на машине отправили в госпиталь в Торопец. Там мне сделали первую операцию, тк я был ранен в плечо разрывной пулей и осколки разошлись: в спину, вниз по руке и дальше. В эшелоне раненых меня отправили до Москвы. Здесь в эшелоне я испытал единственный страх за всю войну. Навстречу поезду шли немецкие самолеты. Поезд встал. С самолета полетели бомбы. Паника, страх! Видимо, из-за того, что поезд встал, бомбы упали мимо или их сбросили раньше. Самолеты прошли над нами и улетели! В Москве в госпитале на сортировке меня направили в Казань, куда я прибыл в конце апреля, спустя почти месяц после ранения. Там в Казани из меня извлекли осколки, но один остался, возник свищ, рана не заживала. Я пролежал до октября, пока на обходе профессор, проверявший госпиталь, не обнаружил и не удалил осколок. Тогда свищ сразу прошел!

Учеба на курсах (Вишняки) и дальнейшая служба. В конце октября меня отправили на курсы младших лейтенантов в Вишняки под Москву. Ходили на полевые занятия. Я учился на командира стрелкового взвода: «Длинным – коли!», «Коротким – коли!» Была холодная зима 1942 -1943 года. Здесь я обморозил ноги. Целый день в снегу, а на ногах ботинки с обмотками. С ногами ничего не делал, хотя из-под ногтей текло. Выходил на занятия каждый день. Закончил учебу в марте 1943 и был направлен на Юго-Западный фронт – Старобельск, Купельск – под Воронеж. На фронте. Я попал в резерв офицерского состава фронта и был там до мая. В мае попал в 362 стрелковую дивизию. Меня назначили в батальон, который был в тылу. Там я занимался с солдатами. Потом нас направили на линию фронта, которая проходила по Северному Донцу. На лодке высадили на полуостров. Земля – вровень с водой. Наделали защитных стенок из дерна. Слева и справа был высокий берег. Надо было на этом высоком берегу подготовить окопы. Стояли там неделю или две и я заболел малярией… Однажды ночью немцы напали на соседний взвод. После этого комроты приехал проверять меня, после проверки меня отправили в полк. Там меня ругали! Я заплакал и сказал: «Почему же за все время ни разу комроты не побывал у меня и не потыкал носом? Ему только бы бабами заниматься!» После этого меня направили в другой батальон. Не успел познакомиться с народом, меня отправили с разведчиками, они шли за «языком». Я должен был отвлечь на себя огонь противника, обеспечить проход. Вошли в лес. Никто не проинструктировал, мы через лес прошли, я со взводом вышел на дзот, но там никого не было. Перед дзотом спираль Бруно 10-15 м. Стрельбы из дзота нет. Справа в лесу одиночные выстрелы, может, снайпер. Мой ординарец лег на кочку, с нами не пошел. И еще один солдат с ним. Когда взяли языка, я за разведчиками последним иду. Вижу, те, кто не пошел, оба лежат убитыми. Командиру разведроты я сказал, что ординарец убит. Потом я догонял свой батальон, который уже ушел в наступление. Догнал своих. С группой офицеров и медработников нас повел комполка. Шли несколько дней в дождь, по чернозему, с мокрыми ногами. Подошли к широкой балке с крутыми берегами. Внизу речка или ручей. На правом берегу село Михайловское. Мы беспечно шагали по дороге в балке. Вдруг выстрел! На склоне балки кто-то начал по нам стрелять. На берегу речки, протекавшей по балке, пуля ударила мне в коленный сустав. «Я ранен!» С комполка пошли через речку.… Я шел с автоматом, дулом вниз, по грудь в воде, с пулей в колене. Командиру пулеметной роты, старшему лейтенанту, пуля попала в спину. Но он тоже перешел речку. С этим старшим лейтенантом мы поднялись вверх и увидели палатку медсанбата. Нас на повозках повезли дальше, в какой-то деревне положили ночевать на солому в избе. Утром лейтенант умер… У меня поднялась температура, нога раздулась, черная, грязная. Терял сознание. Очнулся на операционном столе. Надо мной две женщины, врачи. «Ампутировать надо!» Вторая пожалела, возразила: «Такой молодой, красивый, попробуем сохранить ногу!» Ампутировать не стали, ногу распахали, под местным наркозом. Матюгался, нарывающая нога не давала дотронуться. Отправили в город Чугуев. В деревне на соломе штабелями раненые…Три стола на улице. Мужчина-врач с огромным шприцом запустил иглу мне под коленную чашечку, выкачал 2-3 шприца гноя. Промыли, положили реваноль. Около Ростова-на -Дону со станции Чертково – в лихорадке, с температурой – отправили в госпиталь в город Энгельс напротив Саратова. Пролежал до 1 января 1944 года. Выписался ограниченно годным. Потом отправили в Резервный полк в Саратов. Был в резерве недели две. Запомнился запах гнилых щей, гнилой капусты. Я решил удрать! Приехал представитель Юго-Западного фронта вербовать. Я решил ехать на фронт. Пришел к нему, показал документы. Не взял. Приехал представитель из Тамбова и я согласился поехать на курсы переподготовки артиллеристов. Это было в феврале 1944 года. Так я попал на курсы переподготовки офицерского состава. На курсы артиллеристов! Из Саратова ехал поездом. Приехал, записали. На курсах было человек 60. Преподавали, начиная с материальной части, затем мы изучали организацию огневой стрельбы, способы поведения, организацию точки стояния и многое другое. У меня там было два товарища: Борис Бельгольский из Днепропетровска и Партолин Алексей из Казахстана. Мы были почти одного возраста. Учились на отлично. Нас всегда ставили в пример. Тренер по физподготовке сказал мне тогда: «У тебя лучшая структура мускулатуры, но она нуждается в тренировке». Ходили на пулевые занятия стрелять. Стояли в караулах. Однажды в карауле я сильно заболел – острая боль в животе. Сходил в медсанчасть, там что-то дали, боль прошла. Но через некоторое время боль повторилась. Когда сказал об этом, меня еще раз осмотрели и отправили в госпиталь в Тамбов в госпиталь офицерского состава. В госпитале женщина-врач, осмотрев меня, сказала: «Что же Вы так плохо к себе относитесь, я даже операцию сейчас Вам делать не могу: у Вас острый воспалительный процесс. Только через 19 дней мне сделали операцию аппендицита. Операцию делали под местным наркозом. Было такое ощущения, что на меня наступил слон! Других ощущений не было. Я только скрипел зубами. Операция прошла хорошо. Врач сказал: «Молодец, ни одного звука не проронил!». Еще с месяц после операции меня продержали в больнице. Когда выписали, дали отпуск на 10 дней! Я вернулся в училище. Все оставшиеся курсанты были направлены уже по местам. Командир взвода настаивал, чтобы я остался доучиваться. Но я категорически отказался. Попросил дать направление на 10 дней к родным в Кострому. В Костроме обследовался в госпитале, отпуск мне продлевали еще два раза. Только тогда узнал, что старший брат Витя погиб под Смоленском… Он был танкистом. Снова на фронт. В середине октября поехал на фронт. Попал в артиллерийское соединение, в артиллерийский корпус резерва Главного командования. Стояли на плацдарме реки Нарев. Здесь мы занимались подготовкой бойцов. Народ в этой части давно воевал вместе! В этом лагере я был до 15 декабря. Затем нас вывели на огневые позиции. Грунт был мерзлый, твердый. Мы вкопали миномет. Но сумели этот грунт выкопать только на 60 сантиметров. Сами спали в транше, перекрытой ветками, плащ-палатками. Подстилали солому, свои вещи… Потом выкопали землянку. Однажды мы уже провели пристрелку, навели орудия в нужное направление. Окапываемся. Укрепляем позиции. Иногда подвозили кухню – поедим! Через 2 дня - смотрю, все наше поле, сколько видит глаз, заставлено орудиями разных видов. Пушки, минометы… Готовилось наступление. Приближался Новый Год, 1945… 31 декабря мы лежим, как мышки, не шевелимся, не стреляем. И вдруг, в ночь с 31 на 1 января звонит мне командир батареи: «Батарею к бою!» По голосу слышу, командир пьяный! Я отвечаю: «Стрелять не буду!» Он мне шумит в трубку: «Я тебя застрелю!» Повторяю: «Стрелять не буду!» На этом разговор закончился. Я позвонил в штаб дивизиона и доложил, что мне Петухов приказал стрелять, а я стрелять отказался! На этом Новогодняя ночь закончилась. Если бы я открыл огонь, то немцы тоже стали бы стрелять, а орудия здесь были разные, и пушки в том числе, и стрельба могла сорвать наступление. До 14 января все исчерпалось: питание, боеприпасы… Начали заниматься подвозом необходимого и подготовкой к боевым действиям всего состава. 14 января по сигналу «Катюш» мы открыли огонь. Мы были приданы мотопехотному соединению. Командир батареи всегда находился в мото-пехотной части со взводом разведки. Они засекали и корректировали наш огонь. Возможно, мы стреляли по пустым окопам. Скоро снялись и пошли в обход Кенигсберга. Никаких карт у меня как у старшего батареи не было. Не доходя Вислы, заняли огневые позиции и приняли участие в бою вместе с пехотой. Бой был не длительным и через 1-2 дня мы двинулись вперед через Вислу по сохранившемуся мосту. Справа был брошен город Грауденц, весь забитый немецкой техникой. Дальше прошли без боев до дамбы, которая ограждала Вислу. Когда покидали дамбу, нам пришлось догонять пехоту. Сели на машину, вроде бывшего Зила-5. На машине было много женщин, они возвращались из неволи. Они с радостью бросились к нам! Мы немножко с ними поговорили, попрощались и поехали дальше. Недалеко от дамбы с другой стороны был сухой дом и сухой хозяйственный сарай для скота. В доме расположился наш дивизион. А в торце сарая, развернув ее в сторону немцев, я поставил свою батарею. Меня почему-то не покидало чувство опасности. На 2 этаже в светелке нас было человек десять. Мы выскочили с молодым писарем умываться. Прилетел снаряд, ударил в нашу светелку. Отлетевшим осколком насмерть убило молодого паренька. Погибли и часть ребят в светелке. Батарея убывала. Я отделался испугом. Однажды собрали офицерский состав, командиров батарей. Я был старшим. Мне из разведки командуют: «Беглый огонь!» Это значит, надо быстрее выпускать снаряд за снарядом. Стою около своего орудия. Наводчик – узбек - мальчишка, шустрый. Подносчик – казах Кударов. Кударов бросил снаряд в ствол. Но я заметил, что выстрела не было. Он бросил второй снаряд. Я скомандовал: «Отставить огонь!» Было двойное заряжение! А командиров батарей собирали как раз по такому же случаю: в бригаде было 14 двойных заряжений! Нам повезло: старший сержант, - украинец, опытный, подошел к миномету: «Давайте, наклоняйте орудие!» - Достали вторую мину с помощью проволоки 4 мм. Украинец вставил загиб проволоки, мина пошла, мы ее вытащили. Что делать дальше? Аккуратно подняли ствол, командую: «Поставить на искусственный запуск!» Прогнал всех в укрытие. Дернул за веревку, мина улетела, но не взорвалась. О происшествии рассказал командиру батареи Фаддею Фаддеевичу Чухомину. (Из Барнаула!) Здесь у нас боев больше не было. Дали задание идти от побережья Балтийского моря на некотором расстоянии, чтобы отрезать немцев и не пускать их на соединение с частями, оборонявшими Берлин. Отрезали Северную Померанию. Оказались в каком-то городе и вдруг паника: в городе немцы! Жуков бросил часть войск к морю и «померанцам» уходить стало некуда. Мы пошли в направлении Гданьска (Данциг). Было много войск, авиации. Мы наступали лесом. Авиации было работать сложно, но наступление шло быстро без особого сопротивления немцев. еее Подъезжаем к городу N. На въезде у города костел. Справа подъем, лес. В городе население 15-20 тысяч. Костел для нас в диковинку, красивый. Подбежали к костелу, вошли, добрались до органа, рассмотрели. Наступление продолжалось. С бугра из леса по нам ударила скорострельная пушка. Развернул батарею на лес. Видим, через поле скачут на лошадях наши. Они захватили пушку. Некоторое время мы тут еще стояли. Дальше мы соединились с нашими войсками и начали наступление на Померанию. Данциг. Дошли, взяли, нам команда: перейти в войска 1 Белорусского фронта. Фронтом командовал Жуков. Далее был Кюстрицкий плацдарм. На правом берегу Одера - Кюстриц. Напротив него поселение. Остановились. Не доезжая Кюстрица, в лощине заняли оборонительные позиции. Немцы не дожидались потерь. Уходили вглубь к Берлину. Наша пехота идет пешком. Здесь, на пути до порта Данциг, мы наступали лесом. Войска смешались. Связь особой роли не играла. Время меняло обстановку. Мы вернулись на Данциг, чтобы уничтожить оставшиеся группировки немцев. Когда Жуков отрезал 2 фронт и вышел к морю, Черчилль и Рузвельт удивились, что русские взяли Берлин в кольцо. Они были этим недовольны! Мы были в 3 артиллерийском корпусе резерва главного командования. Нас Сталин отдал Жукову. Подъехали почти к самому Одеру со стороны Кюстрица. Было начало апреля 1945 года. Заняли огневые позиции. Я впервые увидел здесь громадные самолеты, которые тащили истребители наверху, были как этажерка. Немцы такими штуками пытались разбомбить мост. Но у нас уже было громадное преимущество. Хотя однажды над нами летели немецкие самолеты и сыпали пачки ракет. Но нас найти было непросто. Разрушить мост немцам так и не удалось. Мы окопались и начали тщательно готовиться к наступлению на Берлин. 13-14 апреля нам приказ: «Провести артиллерийскую разведку боем!» Большинство ответственных огней возлагалось на мою батарею. Батарея была хорошая! В ней было 6 орудий – 36 человек, 2 студебеккера, те 2 водителя, 3 командира взвода, я, старший на батарее, и человек 7 разведки, затем повар, старшина… Те всего около 50 человек. Вблизи передовая. Прицельно бьет пулемет. Нам дано 5-6 снарядов на орудие. Пулемет уничтожили. Пехота продвинулась километра на три. Мы тоже среди бела дня стали менять огневые позиции. По нам начал стрелять снайпер. Орудия закопали, некоторые бойцы отошли к срубам и лежащим около них бревнам. Меня вызвали в полк. Ночью по сигналу «Катюш» – наступление. Поставили задачи. Особенность наступления – в большом количестве самолето - вылетов нашей авиации – около 5000. Потом установили прожекторные установки, направленные на немецкие позиции. Объявили бойцам, что если кто-то потеряет боеспособность, оглядываясь, его будут считать дезертиром. Зрелище, которое я увидел при наступлении на Берлин, никогда не забуду. Необыкновенно высокая плотность огня, тк орудия стояли близко, яркий слепящий свет множества прожекторов – все это было для немцев неожиданным, посеяло панику и страх. На обратном пути из штаба полка увидел, что почти под каждым деревом - или танки или самоходные пушки. Только забрезжил рассвет, заиграли «Катюши», ударив по Зееловским высотам. У нас тоже были подготовлены огни, по каждому рубежу достаточное количество снарядов. Я на батарее между 1 и 2 минометом – в полный рост. Слушаю: выстрел или разрыв – не поймешь! 1 миномет замолчал. Убит старик Новгородов, наводчик. И у миномета никого. Зову: Такиуллин!!! Молоденький солдат, испугался. Я Такиуллина заставил стрелять из орудия. Бой стал стихать. Мы продвинулись. Но на Зееловские высоты нам было не подняться. Наши танки полезли, но бой был наверху очень тяжелый. Я с батареей поднялся туда только на второй день. Много убитых, и наши, и немцы… Площадка всего около 0,5 км на 0,5 км. Но на ней машин 50 и наших, и немецких. Тихо. Из подбитых машин лес черного дыма. Мы прошли. И стали продвигаться дальше. 15 апреля. До Берлина - 70 километров.

Заключение. Дальше диктовать отец не мог… Сказал только, что очень тяжело вспоминать, ночью нет сна, переживания… Потом мы еще возвращались к памяти о его боевых друзьях, я искала сведения о них, места захоронения, и все время поражалась, как точно помнил отец своих однополчан за время войны. Отца не стало в ноябре 2014 года. А я продолжаю думать о тех, о ком он рассказывал, и порою мне кажется, что я знаю их всех и тоже помню…