К памятнику погибшему солдату в селе Макарьевка меня привел дед, Дмитрий Руфович Виниченко. Я был еще совсем мал и не умел читать  и дед поднес меня прямо к мокрой от дождя плите со столбцами фамилий и указал на три из них. Два его брата и племянник значились в этом горестном списке. Так  я впервые соприкоснулся с военной историей моей семьи. Дед был замкнут, молчалив, постоянно курил папиросы «Север». Изредка покашливал. Помню его похороны в марте 1974 года – резкий контраст между глубиной весеннего неба и мрачной строгостью старого погоста.

Дед родился в 1910 году и был призван в действующую армию в конце 1941 года. Он служил в 9-й армии, оказавшейся к маю 1942 года на южном фасе Барвенковского котла.

17 мая 1-я танковая армия Клейста нанесла удар в тыл частям Красной Армии. Немецким частям уже в первый день наступления удалось прорвать оборону 9-й армии Южного фронта и к 23 мая отрезать советским войскам пути отхода на восток. В результате  значительная часть войск ударной группировки Красной Армии оказалась в окружении в треугольнике Мерефа – Лозовая - Балаклея. С 25 мая начались отчаянные попытки попавших в окружение бойцов Красной армии вырваться из окружения. Немцы сосредоточили на этом участке фронта кроме танковых соединений  хорошо подготовленных горных стрелков. Их командующий генерал Ланц вспоминал о чудовищных атаках советских солдат большими массами пехоты, идущей прямо на пулеметы. Такие попытки продолжались до 31 мая на небольшом пространстве в районе Барвенково. Попытки прорвать окружение с востока блокировались упорной обороной немцев при активной поддержке авиации. Стояла сильная жара. Дед рассказывал, как под ураганным огнем приходилось ползать к болотистой речушке, чтобы набрать воды для пулеметов. Немцы подползали с противоположного берега, до них было не более 30 метров, но никто не стрелял, расползались мирно. Несмотря на все усилия наших войск, вырваться из «барвенковской западни» удалось не более десятой части окружённых. Советские потери составили 270 тыс. человек, из них 171 тыс. — безвозвратно. На одном из поисковых сайтов я наткнулся на воспоминания деда о его земляке, призванным в мае 1942 года Пресногорьковским РВК Николае Григорьевиче Бутенко(1922г.р): « В 1942 году под Харьковом орудийный расчет, наводчиком которого был Бутенко, был уничтожен прямым попаданием в него снаряда. Дмитрий рассказал, что удалось найти только руку с часами (а часы могли быть как раз у наводчика орудия), которая возможно была частью останков Николая. Похоронить погибших не смогли, так как оставшиеся в живых, в том числе и Виниченко Дмитрий, были взяты в плен. После освобождения из плена и последующего осуждения уже на родине и отсидки на Колыме Дмитрий и рассказал родственникам Николая о тех событиях». К концу мая практически закончились боеприпасы. Однажды над нейтральной полосой краснозвездные самолеты раскидали какие-то ящики, некоторые из них удалось отбить у фашистов. Удивлению не было предела – измученные бойцы, вскрыв ящики, обнаружили… валенки. Пошел слух об измене командования. Оказавшись как-то в развороченном бомбой блиндаже деду удалось уснуть на пару часов. Очнувшись, в непривычной тишине он услышал музыку. Против блиндажа стоял танк с крестами. Сидящий на башне немец играл на губной гармошке. Из окопов поднимались бойцы, не имея возможности оказать сопротивление, израненные, с бесполезным без боеприпасов оружием. Так начался плен.

Дед оказался в страшной Уманьской яме. Из воспоминаний пленного А.Колесникова: «Вот и Умань. Нас загнали в глубокую яму, из которой кирпичный завод брал глину. Яма была метров  7  глубиной, метров 300 шириной и около одного километра в длину. Нас не кормили, воды не давали. Все лужи повыпивали. Начали есть глину, потом эта глина в желудке сбивалась в комок и человек умирал в тяжелых муках. Фашисты каждое утро выбрасывали на край ямы мертвых пленных и тренировались в стрельбе из автоматов и пистолетов до тех пор, пока им не надоедало. Через несколько дней начали организовывать питание. На возвышении поставили несколько трофейных кухонь. Только кухни задымились, голодные люди начали бросаться на них. А немцы открыли огонь из пулеметов. С первых же дней немцы брали на машины по несколько групп для «очистки города». Но потом оказалось, что эти машины были душегубками, в которых задыхались от выхлопных газов. Однажды прошел холодный дождь. Все начали вырывать в стенах небольшие ямки, чтобы согреться. Но потом все это обвалилось и кто не успел выбраться из своего укрытия, того ждала страшная смерть».

Дед познакомился в Уманьской яме с Николаем Лавриновым, учителем  из Пресногорьковки, были вместе недолго (я встретился с известным зауральским писателем и поэтом Н.Г.Лавриновым лишь в 2001 году). Деда повезли в Польшу. Пленные в вагонах-теплушках стояли, плотно прижавшись друг к другу, во время следования  не выпускали из вагонов, некоторые так умерли и стояли, пока поезд не пришел в Польшу. Отсюда бежать было уже невозможно.  Этап пригнали в чистое поле, огороженное колючей проволокой. Дед вспоминал, как разгребали грязь руками и ложились спать прямо на землю. Утром примерзали к земле, многие не вставали, их трупы выносили в ров за лагерем. Начались мытарства по лагерям Польши и Германии. Однажды заключенным выдали новую полосатую робу и береты, посыпали песком дорожки в лагере - стало ясно, что ожидают прибытия какого-то высокопоставленного лица. Так и случилось: пленных построили  на плацу, появилась группа военных, среди которых выделялась своим ростом фигура офицера в очках. Он заговорил на чистом русском языке. Это был печально известный своим предательством бывший генерал Власов. Он призывал красноармейцев на службу в РОА («русская освободительная армия»), обещал всем, кто выйдет из строя на утренней поверке тут же накормить колбасой и напоить шнапсом. Этой ночью несколько человек в бараках были удавлены. На поверке к Власову вышло совсем мало людей. В воспоминаниях дед упоминал Рудольфа Гесса. Не могу припомнить в связи с какими обстоятельствами, но знаю, что последний занимал должность начальника концлагеря Освенцим. Дед как-то рассказал о пытке, которой подвергался за неповиновение несколько раз. Его, совершенно раздетого, запирали в небольшой железный ящик, в котором можно было только стоять на одной ноге. Туда запускали крысу. Поймать ее было невозможно и пытка эта продолжалась, пока пленный не терял сознание. Одно время дед работал в крематории – грузил в вагонетки тела умерших. В 1945 году немцы стали обращаться с пленными мягче – чувствовали скорый конец рейха.

В апреле 1945 года по личному приказу Гиммлера около 5000 советских пленных привезли в концентрационный лагерь Дахау.  Они должны были быть уничтожены. Последний месяц войны эсэсовцы не кормили заключенных. Смертность в лагере была ужасающей – были случаи людоедства. Дед вспоминал, что однажды в бараке не услышали лая немецких овчарок, стали выползать и увидели неизвестные танки, ломающие заграждения и вышки. Это были американцы. Заключенные, способные ходить, стали искать в толпе надзирателей, которые выделялись своим упитанным видом, но переоделись в лагерную робу, чтобы спастись. Поймав такого, рвали его  как могли. Американцы вначале возмутились таким самосудом, но, увидев крематорий, принялись сами расстреливать арестованных. По различным источникам удалось восстановить общую картину освобождения.

Прежде чем американцы вошли в концлагерь, они обнаружили за его пределами 40 вагонов без крыши, полных истощёнными трупами на поздних стадиях разложения. Больше мёртвых тел было обнаружено непосредственно около лагеря. Некоторые из них были мертвы в течение нескольких часов или дней до захвата концлагеря и лежали там, где они умерли. Солдаты сообщили, что видели ряд цементных строений, содержавших комнаты, полные сотен обнажённых и едва одетых трупов от пола до потолка, угольные крематории и газовые камеры.

Совсем недавно мне удалось прочесть воспоминания узника  Г.А.Рара (ум. В 2006 году)   который так описывает освобождение Дахау: «В Дахау привезли только в самом конце войны. Я был в Бухенвальде. 5 апреля нас погрузили в товарный состав, в вагоны с высокими стенками без крыш, и повезли. Причем, из-за состояния дорог, из-за бомбардировок везли долго. 27 апреля нас доставили в Дахау, поместили в карантинный блок № 26 , там мы ждали, что будет дальше. Уже на следующий день, 28-го числа, началась стрельба вокруг лагеря, а 29-го к шести вечера за оградой лагеря появились первые американцы. Они выключили ток, но из лагеря нас не выпускали, потому что у нас были две инфекции: дизентерия и сыпной тиф. Нас было более 32 тысяч заключенных, нас никуда не выпускали. Не только из-за того, что мы были заразные, но и потому что вокруг лагеря еще шли бои, и мы могли попасть в руки нацистов, которые бы нас сразу прикончили.

Начиная с 30-го апреля, началась новая жизнь в лагере. Был создан международный комитет заключенных, с которым американцы имели дело, отдавали свои распоряжения, указания. Предоставили продовольствие, главным образом, консервы, тушенку, которые были еще в эсэсовской части лагеря, у охраны».

Деду пришлось пройти через американские фильтрационные лагеря, в которых ему предлагали остаться на Западе, но он мечтал вернуться на родину, увидеть детей. Наконец он попал на транспорт, шедший из Франции вокруг Скандинавии на родину. В порту Мурманска ждали автозаки и конвой. Тех, кто служил когда-то во 2-й ударной армии тут  же сажали в них и увозили отбывать длительные сроки. Дед все же добрался до родного дома глубокой осенью 1945(или 1946?) года. Николай Дмитриевич Виниченко вспоминал: «Мне было 12 лет, когда наступил день Победы. Помню, очень горько плакал от сознания того, что отец больше никогда не вернется домой. Пропал без вести он еще в 1942 году, а мы считались семьей пропавшего без вести, что было равносильно добровольной сдаче в плен. Бывало, запряжет мама корову, едем с ней ночью в лес, спилим ручной пилой березу и нет сил ее погрузить на сани. Сидим на снегу, плачем. Сроки лагерные тогда за распил давали большие. И вот осенью один демобилизованный солдатик говорит при встрече маме: «Видел, мол,  вашего мужа, тетка Настя, на станции Лебяжье, домой идет». Запряг я единственную колхозную лошадь и помчался ночью на станцию. В лесу меня кто-то окликнул, я напугался и не поехал на окрик. Потом оказалось – отец это был». Пришел дед домой, постаревший, худой, в американских ботинках и шинели. Не успел осмотреться - вызвали в Пресногорьковское НКВД, арестовали и в лагеря. Оказался на Колыме, несколько лет провел там, откуда не возвращаются. Все же вернулся  и до смерти вождя народов только выходил в огород картошку копать, более нигде не показывался. Как-то рассказывал, что после прибытия очередного этапа ночью многих находили убитыми – бывшие полицаи и пособники таким образом убирали свидетелей. Лагерь располагался на берегу огромного озера с прозрачной водой. На другом берегу стоял большой поселок. В водах озера водилась жирная огромная рыба, но ни зэка, ни вольные рыбу не ловили, по той причине, что питалась она сброшенными с обрыва телами заключенных. В безветрие, глядя с обрыва в воду, можно было увидеть горы человеческих костей.

В  середине  50-х годов деда вновь вызвали в Пресногорьковку, почему-то в военкомат. Бабушка собрала ему вещмешок, поехали на телеге в райцентр, всю дорогу бабушка плакала. Вышел Дмитрий Руфович Виниченко из военкомата без конвоя и сказать ничего не может, только протянул Анастасии Егоровне орден Отечественной войны I степени за героизм, проявленный под Харьковым. Память о нашем деде и прадеде навсегда сохранится в наших сердцах.

Виниченко Сергей Николаевич.