Нас было шестеро: Александра (1915), Николай (1919), Иван (1922), Нина (1925), Алексей (1927) и я (1930). Мне 85, я последняя из нашей большой семьи храню память о нас. Нас было шестеро…

Коля родился в 1919 году. Был вторым ребенком у матушки Екатерины Матвеевны и отца Ивана Прохоровича. Отец наш был инвалидом с гражданской войны, хромал. Работал он конюхом в совхозе. Жили мы в деревне Бреньково Мологского сельсовета Ярославской области.

Мологская земля была чудесная! Я плохо помню, слишком мала была, но сестра Шура рассказывала, какие там были заливные луга, какие просторы! Уже много позже я узнала, что в нашем Мологском уезде вырабатывалось до 85% ярославского масла, значительную часть которого отправляли в Европу. А сена сколько заготавливали! Пишут, что ежегодно собирали до 8 млн. пудов (128 тыс. тонн)! Но вся наша идиллия кончилась в один момент, когда 14 сентября 1935 года на совместном заседании ЦК ВКП(б) и СНК СССР было принято решение о строительстве гидроузлов в районе Углича и Рыбинска. Тысячи жителей вынуждены были уйти с обжитых земель, оставить хозяйства, возводимые столетиями, оставить могилы предков… Потом в документах напишут: «Ушла под воду и была изъята из хозяйственного оборота 1/8 часть Ярославской земли (!), в том числе 80 тыс. га лучших в области (и во всем Поволжье) драгоценных пойменных заливных лугов, травы которых по своему качеству не уступали травам с альпийских лугов, более 70 тыс. га веками возделываемой пашни, более 30 тыс. га высокопродуктивных пастбищ, более 250 тыс. га грибных и ягодных лесов и самая северная в России уникальная дубовая роща площадью 2 тыс. га, а также клюквенные и суходольные сенокосные болота». Но все это будет потом, много десятилетий спустя. А сейчас на дворе 1935 год. Деревня зашевелилась, люди поднимаются с насиженных мест. Наша семья должна была отправиться вместе с совхозом Лужки в деревню Ломы, но не суждено было. Отец обезножил – открылись старые раны. Мы остались в Бреньково на зимовку. Нам дали подъемные, которые наша большая семья успешно проела за зиму 1936. Уезжали мы весной 1936 года почти последними… Многие разбирали дома и переплавляли их, но мы не смогли, помочь было некому, мы оставили наш дом там, в затопляемой зоне.

Люди уезжали кто куда. Основным местом переселения назначили окруженную непроходимыми лесами и болотами деревеньку Лосево. Она находилась на левом берегу Волги в 10 км ниже Рыбинска. Рядом была судоверфь и рабочий поселок, названный «Слипом». Почвы здесь были глинистые, липкие и вся эта местность, особенно в пору распутицы, представляла сплошное месиво из грязи. На месте приема переселенцев не было ничего: ни жилья, ни электричества, ни колодцев, ни проезжих дорог, ни транспорта. Более того, поначалу не было даже медпункта и продуктового ларька. А в газетах в это время рапортовали: «на глазах у рыбинцев растет другой город – Новая Молога. Место для нее отведено во всех отношениях удачное, возвышенное, с широкими видами на окрестности, в семи минутах ходьбы от Волги. Отсюда Рыбинск видно как на ладони. Жители Новой Мологи получат массу выгод, которые возможны лишь при застройке новых социалистических городов. Новая Молога в недалеком будущем свяжется с Рыбинском новым мостом через Волгу». Недалекое будущее для нас наступило всего лишь спустя 27 лет…

Ну а мы отправились всем семейством в деревню Грибаново к маминому племяннику Андрею Савельевичу Щипакову, который уехал туда в колхоз. Дорога до нового дома была долгой. Сначала приехали в Мологу, там переночевали прямо на пристани, потом сели на пароход и поехали в Рыбинск (32 км). Помню, ночь была, огоньки везде светятся, красиво до чего – глаз не отвести! Я все на эти огоньки смотрела. А второе яркое воспоминание этого переезда – украденная кошка. И как я по ней убивалась, как ревела, жалко было животинку.

Приехали мы в Рыбинск и разбились на две группы: я с родителями осталась ждать багаж, а Шура как старшая сестра поехала с нашим детским садом вперед. Шура рассказывала: «Пришли на вокзал-то, я всех рассадила по лавкам и строго наказала – никуда не уходить! Сама пошла покупать билеты на поезд. А они что, сидят на лавке, ножками болтают да по сторонам глазеют». Приехали они в Шестихино, а от станции еще 6 км идти. «Идем по деревне-то, – Шура рассказывает, – а навстречу нам мальчонка бежит голопопый в короткой рубахе. Бежит и улыбается. Это оказался Вовка Щипаков (1934)».

Потом и мы приехали на новое место. Жили у Андрея Савельевича долго. Дом был на две семьи. Отец – на все руки мастер – сложил печку. Жили хорошо, дружно. Спустя 2 года, в 1938, мы возьмем ссуду и купим новый дом по соседству с семьей Щипаковых. Дом будет большой, стены с потолком отштукатурены, а половицы – большие, крашенные…

Николай в этот год уйдет служить в армию.

Николай окончил 7 классов и работал медником на Государственном заводе № 26 им. В.И. Павлова в 8 цехе. Жил он тогда вместе с сестрой Шурой в городе. Шура работала на фабрике-кухне. У них там все очень строго было! Чистишь картошку, следи, чтобы снимать не больше 1 мм кожуры. Сначала взвешивали поступивший картофель, потом – очищенный и количество очисток. Зато как Шура научилась картошку чистить – одно загляденье было на нее за работой смотреть!

В то время дисциплина была превыше всего! Однажды Николай проспал на работу и опоздал на час – отлучение от работы на заводе на 3 месяца. Отец Иван Прохорович тогда сказал: «Тебе осенью в армию идти, чего тут и ждать-то. Увольняйся с завода да и работай до осени в колхозе». Так Николай и сделал. А как осень подошла, ушел в армию. Служили тогда 3 года, вернуться он должен был осенью 1941…Матушка нас даже не разбудила, чтобы с ним проститься. Мы на печке спали, проснулись утром, а его уже и нет, он на поезд до рассвета ушел. Так мы с ним и не простились.

Служил Николай танкистом в Литве. Писем он много писал. Вот в одном из них, помнится, сообщал: «Мы всех самураев разбили!» Это он о японцах, мы так поняли. А потом оказалось, что это он нам Хасанские бои описывал (серия столкновений в 1938 году между Японской императорской армией и РККА из-за оспаривания Японией принадлежности территории у озера Хасан и реки Туманная. В Японии эти события именуются «инцидент у высоты Чжангуфэн»).

Ночью чёрной, ночью тёмной

Был приказ по фронту дан,

Завязался бой упорный

Возле озера Хасан!

Звёзды в небе не светили

Но пылала кровь огнём

Мы не раз японцев били

И ещё не раз побьём!

С.Алимов.

Началась война, письма прекратились. А потом пришло извещение: «Ваш сын заболел и умер, похоронен на Пискаревском кладбище». Заболел и умер…

Чуть позже мы получили письмо от медсестры Маруси Грязновой. Она писала, что Николай был сильно обожжен, она за ним ухаживала, а потом ее отправили на фронт за ранеными, а когда она вернулась, Николая в госпитале уже не было. Спрашивала, жив ли Николай, а мы так и не собрались ей написать, так и не ответили…

Николай похоронен на Пискаревском кладбище в братской могиле №174 (запись в архивной книге №62, порядковый номер 5).

Записано со слов любимой бабушки Поздняковой Веры Ивановны (24.09.1930).

В статье использованы материалы:

* Лукьяненко В.И «Об исторической целесообразности и нравственной необходимости воссоздания мологской административной территории»

* https://ru.wikipedia.org/wiki/Хасанские_бои_(1938)