Я родилась 13 августа 1923 года в Мценском районе Орловской области, в деревне Ильково. До девяти лет жила в деревне, но после того как все мои деды были раскулачены, наша семья была вынуждена уехать из деревни в Мценск. В это время мой отец был арестован (по 58 статье, которая считалась политической), за какие проступки его арестовали, я не знаю, он четыре года отсидел где-то в Гулаге на Севере, в 33 году вернулся, а 20 октября 37 года его опять арестовали, и пропал он без вести. Мама очень долго пыталась его найти, но поиски были безрезультатны. А маму просили, чтобы она официально отказалась от отца, чтобы этот отказ был напечатан в газете, но она не хотела, наоборот, она просилась, чтобы её отправили к мужу. Но работник НКВД говорил о том, что если уж вас и отправят, то в противоположную сторону. Мама очень боялась за семью, за детей, но нас не трогали, мы остались на месте. В 1958 году я пыталась ещё раз попробовать найти отца, оказалось, что он умер в 1942, где именно, так и не узнала. Вообще у меня очень много родственников было репрессировано. Мамину сестру с пятью сыновьями выслали в Котельнич. Там она ещё родила четверых детей. После окончания семи классов я два года не училась, потому что не было средств, мама была одна, детей у неё было двое. Я как дочь «врага народа» очень трудно пробивалась в комсомол. Помню, после семи классов первый раз сдавала экзамены, но меня не приняли. После долгих усилий я всё-таки вступила в комсомол. В 1939 году поступила в педагогическое училище, закончила только два курса, так как началась война. О войне я узнала в 1941 году, как раз после выпускного вечера третьего курса. Это было 22 июня 41 года, около одиннадцати часов меня разбудила тётушка и сказала, что на нас немец войной пошёл. И уже на следующий день мы с подружкой пошли в военкомат, просили, чтобы нас взяли на фронт. Тогда нас военком выгнал, сказав, что мы насмотрелись фильмов о Чапаеве и думаем, что война это прогулка по тому городскому саду, что у нас был. В конце августа 1941 года я уехала в Тулу к своему дядюшке, тогда мне уже исполнилось восемнадцать лет. Помню, перекопали всю Тулу, потому что немец очень быстро от Орла к Туле пришёл. Тула же была вся заминирована, и мы копали окопы. Перекрёстки всех улиц были перекопаны. Всё нами, по существу, молодёжью. Тогда у молодёжи был патриотический дух, я не чувствую этого у современной молодёжи. А мы были готовы на всё что угодно, о чем бы нас ни попросили. Скорее, наоборот, — мы сами просились. Одно время, ещё во времена учёбы в педагогическом училище, была мода освоения Дальнего Востока, и я никогда не думала, что останусь в Мценске, буду там учительствовать, напротив — я мечтала уехать на Дальний Восток. Но впоследствии всё сложилось по-другому. Через некоторое время я поступила на оружейный завод, работала сверловщицей. Как раз в это время мне предложили и я сразу же согласилась пойти на курсы медсестёр. Тогда рабочий день был с до 19, поэтому курсы проходили в вечернее время, правда, из-за курсов нас с завода отпускали на час раньше. Работали на заводе практически без выходных, давали нам выходной — воскресенье, но его мы полностью посвящали военной подготовке. Недалеко от Тулы в сторону Курска есть станция Косая Гора, в этом месте мы с подружками проходили военную подготовку: приходилось много бегать, ползать по-пластунски, на четвереньках и т.д. И за воскресенье уставали до изнеможения. Я проучилась на курсах медсестёр полгода, и меня направили в госпиталь, в котором мне работалось очень нелегко: раненых было много (они прямо с фронта прибывали, им сразу же оказывалась первая помощь). Я с непривычки не могла переносить всю эту атмосферу, запахи от ран, которыми наполнялись помещения госпиталя, особенно в летнее время. Иногда я по трое суток не выходила из госпиталя, работала, и если выдавалась свободная минута, то мгновенно засыпала. Тогда на заводе уже не работала, работала только в госпитале и училась. Я постоянно просила своего начальника курса, чтобы с первым набором на фронт меня направили в любую часть. Помню, сначала был набор в батальон аэродромного обслуживания (БАО), но меня не призвали. А вот 12 июня 1943 года меня уже отправили на фронт. Наверное, потому, что мы с подружками постоянно ходили в военкомат и просили, чтобы как можно быстрее нам выписали повестки. У нас в военкомате был знакомый мальчик, нам всё организовали. Таким образом, я до 43 года работала в госпитале, донором была, крови сдала около шести литров, сдавала ежемесячно большие нормы по 450 грамм, один раз перенесла прямое переливание. И вот привезли меня куда-то под Калугу, станция Сергеев-Скит, если не ошибаюсь, сейчас она называется Калуга-2. Это было 12 июня 1943 года, привезли меня в палаточный лагерь, который находился в лесу. Помню, там уже было три девочки из Алексина, и я приехала с подругой, т.е. всего в части тогда было пять девушек. Я попала в 32-й мостовой железнодорожный батальон, входящий в первую железнодорожную бригаду, которая приблизительно равнялась дивизии, на Западный фронт. Командиром батальона был Вейцман Самуил Гдальевич, начальником штаба — Троянский. Мы передвигались в основном по железной дороге, восстанавливали все мосты, переправы, так как наши отступали — взрывали, немцы восстанавливали, отступали — тоже взрывали. Я помню некоторые населённые пункты, которые мы пересекали: Сухиничи, Думиничи, Людиново, Жиздра, Дядьково. Нашим солдатам было очень тяжело работать, потому что они работали всегда с оружием, ожидая нападений, напряжённо. Тогда в воздухе свирепствовала немецкая авиация, как только наши что-то восстановят, немцы налетали и всё разрушали. Мне кажется, тогда наши орудия ПВО были немного пассивны или их не хватало. Попала я вместо медсестры машинисткой. Я умела печатать и, увидев в штабе, как солдат ужасно печатает, решила ему помочь, меня заметил начальник штаба и решил оставить в штабе. Мне очень хотелось работать медсестрой, вот я в госпитале не хотела, а в части у меня было огромное желание. Я плакала, жаловалась, но все мои причитания оставались без ответа. Помню, приезжал к нам в часть начальник санитарной службы бригады, он был москвич, уже пожилой человек, я ему жаловалась, он начинал командира ругать за использование медиков не по назначению. Меня на два дня отправляли в санчасть, а как только он уезжал, опять сажали в штаб за машинку. Наши соединения всегда занимали заминированные места, у нас было очень много сапёров-специалистов, даже собаки были, которые им помогали. Часто собаки подрывались и люди подрывались. Несколько раз меня посылали дежурить с минёрами. Наши войска пошли по московско-киевской дороге. Следующая запомнившаяся мне остановка — станция Палики, когда едешь по дороге, можно было видеть большое количество разминированных противотанковых мин на расстоянии метров 20 друг от друга. В Паликах мы стояли в лесу. Иногда нас отправляли в тыл, например, перед взятием Брянска, затем мы возвращались обратно в Палики. Через некоторое время прибыли в Брянск. В первых числах ноября 1943 года мы попали под Смоленск, в деревню Бочаровщина, это станция Приднепровская. Там Днепр не очень широкий, но с очень быстрым течением. Между Брянском и Смоленском мы останавливались в большой деревне, названия не помню, помню косогор большой, это был как раз конец года, в этой деревне мы встречали Новый год. Я возила в Смоленск раненых под бомбёжками. Немцы сбрасывали 1000-килограммовые бомбы, если яму от бомбы наполнить водой, то получилось бы маленькое озеро. По пути к Смоленску проезжали Рославль. Я не точно помню когда, но в районе Смоленска разделился фронт, мы стали третьим Белорусским. Смоленск был очень сильно разрушен, на него страшно было смотреть: на окраинах трубы, печки от домов стояли. Сам Смоленск мы миновали. Далее мы двинулись в Западную Белоруссию. Проезжали Оршу, Витебск обошли стороной, Минск. Всё это время я работала машинисткой. Машинистки ценились тогда на вес золота, причём штатной единицы машинистки не было, нас держали или связистами, или путейцами, кого как — всё по приказу. Где можно было держать лишнего человека, то там тоже штат соблюдался. Летом 1944 года мы прибыли в Борисов. Как раз в это время пришёл приказ из штаба первой бригады, в котором говорилось о моём переводе из штаба 32-го мостового железнодорожного батальона в штаб самой бригады, в оперативно-строевой отдел. Я очень не хотела. Начальник оперативно-строевого отдела подполковник Соколов, когда получал документы из батальонов, смотрел, как машинистка печатает: грамотно ли, как располагает материал. Я ему понравилась, я грамотная была (русский язык и литература были моими любимыми предметами). Поэтому меня перевели в оперативно-строевой отдел, а он был одним из главных отделов после политотдела. Соколов был очень строгим начальником. Служила у него девушка по фамилии Куликова, калужанка, он её обожал, а меня заставлял до двух часов ночи печатать весь материал. По прошествии некоторого времени мы с ним стали друзьями. Командиром первой бригады был полковник Дугин, он был ленинградцем, начальником штаба бригады — Тымчук. В бригаде было восемь батальонов. Следующая запомнившаяся мне станция — станция Лида, большой железнодорожный узел, это был июнь или июль 44 года. Фронт был настолько близко, что очень хорошо слышны были орудия. Вот мы проехались по Белоруссии. При быстром наступлении машины с продовольствием очень часто запаздывали, и мы терпели голод. Нам давали по два сухаря на день и два раза в день кормили затирухой: мука, смешанная с водой. Вообще, Белоруссия для меня осталась как сплошное болото. Я всегда удивлялась, как там проводили железную дорогу: едешь — слева болото, справа — болото, сколько едешь — всё болото да деревья поваленные. Но вот в Западной Белоруссии, там, по-моему, было немножко посуше. За Белоруссией следовала Литва. (В Литве мы пробыли почти до конца 44 года.) Осенью 44 года в ноябре мы приблизились к границе с Польшей. Мне кажется, это был город Эйткунен. В Литве останавливались в городах Мелькемен, Друскининкай. Многие пересекаемые литовские города уже не помню. В некоторых местах останавливались на неделю, а иногда и меньше. Меня даже не интересовало, в каком месте мы остановились, сидишь — работаешь, было бы тихо и спокойно. Помню одно: бригада стояла недалеко от Каунаса, в местечке Панимуни. Польские города: Коршин, Сувалки, Козлоруды. А уже 8 марта 1945 года мы стояли в Инстербурге (переименован в Черняховск), тогда как раз был штурм Кенигсберга, бои были страшные. В Инстербурге штаб нашей бригады располагался в конноспортивной школе, я жила на втором этаже. Бывало, ездили за продуктами в Кенигсберг, там продовольственные склады горели. На складах были огромные обгоревшие куски сахара, мы их обрубали и прекрасно потребляли. 9 апреля 45 года наши войска взяли Кенигсберг. Я не помню, как далеко мы были от него, но гул слышался на многие километры. Как только Кенигсберг был взят, часть батальонов первой бригады отправили куда-то на восток. Я закончила войну в Инстербурге. День Победы, 9 мая 1945 года, встречала здесь; потом оставалась в Инстербурге ещё недели две. Оттуда мы выехали в первых числах июня. Ехали до Омска. Сейчас я не могу вспомнить, какие места мы проезжали. Ехали в поезде, очень мало останавливались. Первая остановка — город Эйткунен. Останавливались в Свердловске, ехали до него примерно две недели, приехали в первых числах июня. В Свердловске ещё с довоенных времён стоял железнодорожный корпус. В Горьком стояли до тех пор, пока не накупались в Волге. Вот мы прибыли в Омск, наш эшелон встречали командир 64-го батальона, который уже стоял в Омске, ленинградец Степанов Евгений Иванович и Огоновский — мой будущий супруг. В управлении дороги сказали, что можно разгружаться. Нам предоставили место для расположения штаба бригады, я жила в комнате. По прибытии в Омск меня попросили подежурить на кухне, там тоже медики дежурят. 24 июня 45 года я вышла замуж за Огоновского, с ним я была давно знакома. Я служила в штабе бригады, он — в 64-м батальоне. И в Омске мы случайно встретились. Гулял весь наш батальон с оркестром — у нас свои музыканты были. Тогда муж снял отдельный домик в Омске, на улице Ярославского. В 1974 году я искала эту улицу, оказалось её уже там нет. Нашу бригаду в Омске остановили, она дальше не поехала. И до сих пор первая железнодорожная бригада стоит в Омске. Меня демобилизовали 29 ноября 1945 года. Демобилизовалась я в Мценск. Мне кажется, что меня демобилизовали позже всех остальных, наверное, я нужна была как машинистка, некем было заменить. В документе мне написали подразделение — санчасть, должность — санинструктор. Я закончила войну в звании ефрейтор. После демобилизации я десять лет не работала, в 46 году родился сын, в 48 — дочь. На руках у меня был ещё племянник, которого я привезла к себе, и прожил он с нами 23 года. Через некоторое время я решила устраиваться на работу, машинисткой идти было бессмысленно, так как платили им тогда очень мало. И мне посоветовали идти работать в сберкассу. Я заочно окончила финансовый техникум и работала уже заведующей сберкассой. Выдвигали меня выше, на заместителя заведующего центральной кассой Бауманского района, но райком не утвердил — я беспартийная была. Но два года я занимала должность исполняющей обязанности. Отработала заведующей сберкассой 24 года. Когда внучка отказалась ходить в группу продлённого дня, меня уговорили остаться дома, вот таким образом я вырастила трёх внуков, а на правнука уже здоровья не хватает. Многие родственники принимали участие в войне. Я знаю, что два двоюродных брата (из тех, которые были репрессированы в Котельнич) были на штурме Сталинграда и там погибли. Вообще, до войны у меня было около сорока двоюродных братьев и сестёр, я видела только нескольких человек, а остальных не знала. Среди моих наград одна боевая — «За боевые заслуги». Меня награждали летом 44 года в местечке Ораны, это, по-моему, Польша была. Кто-то приезжал из штаба фронта, но вручал медаль командир нашей бригады Дугин. Меня к награде представляли дважды, но первый раз Соколов, начальник оперативно-строевого отдела, отклонил, потом, видимо, согласился. Я думаю, меня наградили за безупречную работу. Какого-нибудь героического поступка, как мне кажется, я не совершала. Но работа в оперативно-строевом отделе была нелёгкой: круглосуточная, никогда нет полной ночи, очень часто приходилось по ночам подписывать командировки и т. д. Кроме медали «За боевые заслуги», у меня есть и другие награды: орден Отечественной войны 2-й степени, медаль «За взятие Кенигсберга», медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», медаль «20 лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», медаль «30 лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», медаль «40 лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», медаль «50 лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», медаль «60 лет вооружённых сил СССР», медаль «70 лет вооружённых сил СССР», медаль Жукова, медаль «В память 850-летия Москвы», медаль «Ветеран труда», знак победы «Фронтовик», медаль «150 лет железнодорожных войск России». В 1943 году произошел забавный случай. Мы стояли, по-моему, в Людиново. Эти места были уже захвачены немцами, но при наступлении наших войск они отошли. Немцы занимали эти территории почти два года, ими были разбиты шикарные лагеря. Тогда штаб батальона располагался в землянке, причем каждая землянка была очень хорошо оборудована, прекрасно отделана. Однажды я легла немного отдохнуть и заснула. Через некоторое время слышу какое-то тиканье. В то время очень много людей подрывалось на минах. У меня нервы были настолько напряжены, что я даже от такого глубокого сна моментально очнулась и, можно сказать, «поставила на уши» весь штаб, сразу бросились выносить документы и т. д. К счастью, взрыва не произошло. Оказалось, мне под голову положили штаны, чтобы мягче было спать. В карманах этих штанов лежали огромные кировские часы, которые и тикали. Этот случай хорошо отложился в памяти, и даже в 1974 году, когда проходила встреча первой бригады, о нём вспоминали. В нашем батальоне были свои музыканты. Руководил ими москвич Саша Орлов. Они делали пародии на немцев, разыгрывали всевозможные сценки, пытаясь поднять боевой дух солдат. Без участия музыкантов из взвода не проходил ни один праздник. В Литве, на границе, как только приезжали наши машины с продовольствием и с другим грузом, так сразу же налетали немцы и всё бомбили. Так продолжалось три или четыре дня. Особый отдел начал искать причину. Штаб располагался в доме, в котором жила хозяйка с сыном. Оказалось, что её сын был немецким шпионом, он постоянно докладывал немцам о времени прибытия наших машин. После этого случая мы стали выселять всех жителей из тех домов, в которых собирался расположиться штаб. Неприятный инцидент произошёл между станциями Думиничи и Сухиничи в 1943 году. Мы разбили палаточный лагерь; штаб батальона располагался в палатках, которые были длинные, с одним окном. Я работала в палатке для начальника штаба и его помощника. Мне соорудили стол из подручных материалов и поставили машинку, я печатала. А перед палаткой рос большой дубовый куст. Видно, дерево давно спилили, и за много лет от него выросло множество отростков. Очень часто мы проводили свободное время рядом с этим кустом на траве. Однажды ко мне пришёл старший лейтенант Гапонов и попросил сходить к командиру, чтобы тот подписал ему командировку. Когда я приносила документы командиру лично, он их сразу же подписывал. А с ним мог бы ещё поговорить. И как только я вышла из палатки с подписанным командировочным удостоверением, раздался взрыв. Смотрю, Гапонов в крови лежит, ему задело ногу, но рана была лёгкая. Гапонова сразу же перевязали и отправили в госпиталь. Дальнейшей его судьбы я не знаю. Но я очень часто думала о том, что у каждого из нас был шанс подорваться на мине, которая лежала прямо под ногами.