Здравствуйте, Алексей Александрович!

Наверное, меня можно назвать «внучкой войны» по аналогии с названием организации «Дети войны». Как-то очень близко эта война ко мне, чувствую ее остро, хотя ни деда, ни бабушки я не застала в живых. О войне рассказывала мне мама и двоюродная бабушка, которые и воспитывали меня.

Дедушка Данил Николаевич Возгривцев пропал без вести. Сами понимаете, какие последствия были для семьи, молодой жены Анны Ивановны и дочки (моей мамы). Даже после смерти Сталина маму тщательно проверяли при приеме на работу на УОМЗ, так как она была «из семьи пропавшего без вести». Естественно, никаких наград, никаких льгот бабушка не видела, прожив 30 лет в комнате в деревянном бараке, а потом еще лет 15 в коммуналке.

Ну, да не об этом наши заботы. Мама всю жизнь хотела найти хоть какую-нибудь весточку о своем отце. Понимаю, что теперь, когда и ее нет в живых, они встретились у Господа. Но мне кажется, что она будто бы передала эстафету поисков и ожидания весточки мне.

Расскажу попорядку.

Итак, в 1941 году, оставив жену и грудную дочку, Возгривцев Даниил Николаевич попросился на фронт добровольцем, так как с 1924 года он имел квалификацию младшего командира Красной армии. Анна Ивановна всю жизнь потом вспоминала тот последний день, когда она видела мужа. До того она была убита горем, что когда Данил собирался и складывал вещи, она, не помня себя, стала его торопить «ну, что ты копаешься?!» - «никогда себе не прощу, что поторопила его!».

Сначала многомесячное обучение в числе тысяч солдат, которые, лежа на нарах в бараках под Чебаркулем, мечтали скорее уехать на фронт, разбить врага и вернутся в мирную жизнь к своим родным.

Как и большинство, он писал домой, что кормят маловато, всего два раза в день, а особенно не хватает «курьева». Из-за дороговизны и дефицита табака Данил даже бросил курить: так хотелось сэкономить денег и послать домой. Но сделать это удавалось редко, так как на сэкономленные деньги покупались продукты, молоко, картофель и хлеб.

К октябрю стало совсем холодно, хотя солдатам выдали теплую одежду. «Сажусь писать и дрожу от холода». Утром лужи покрывались тонкой корочкой льда, которую сапогами разбивали солдаты во время утренней зарядки. Дело близилось к зиме, учение затягивалось, но надежда, что тебя вот-вот отправят на фронт, все равно оставалась.

Анна сфотографировалась с дочкой и отправила карточку Данилу, но то ли химикаты были плохого качества, то ли цензура замазала, но фотографию Данил получил размытую, ничего не было видно «одна желтая бумага с надписью на обороте и больше ничего нет». Два раза Анна посылала абрис с ручки Эли, чтобы отец видел, как растет его дочь. Так получилась, что Данил помнил Элю такой, какой видел в последний раз дома.

2 марта 1942г. письмо пришло уже из Куйбышева:

«Вчера вечером полковой оркестр сыграл нам последний прощальный марш, и под звуки оркестра мы отправились на фронт. Пишу тебе это письмо в ужасной обстановке, в лежачем положении».

…Письма приходили часто, ведь они были единственной ниточкой, связывающей солдат с домом и его воспоминаниями о мирной жизни.  Данил часто писал, что во сне, как говорят его товарищи, он повторяет имя «Аня», что скучает неимоверно, что хочется, как и всем, поскорее разбить фрица и отправится домой. Писал о том, как они воюют, а между строк читается -  «душа болит за вас. Скоро ли я дождусь вре­мени нашей встречи». Мирная жизнь казалась уже такой далекой, как будто и не было ее. Воспоминания о доме  всплывали целыми картинами, словно солдатам показали кино. Перед глазами возникала родная улица и Анна, идущая домой с работы. Или дочка, прыгающая на коленках под песни отца. Многое возникало в памяти у солдата, живущего в холодном блиндаже и каждое письмо писавшего вроде бы оптимистическое и как будто последнее.

Куйбышев, Харьков, Воронеж, Сталинград – вот география войны для моего деда. Самые ужасные бои, самые большие потери.

В таких условиях  мысли о былой мирной жизни выручали и не давали сникнуть и расклеятся:

«Наступают самые решительные моменты войны. Враг отдает все силы. Всю технику. Он боится ответственности за все злодеяния. Но мы с нетерпением ждем открытия второго фронта. В 42году должен быть конец войны. Самые трудные месяцы июль, август. А потом, можно сказать, на 60 процентов жизнь гарантирована»

 «…во всех случаях я не забываю про тебя. Даже в такую трудную минуту,  когда жизнь была, как говорят, на волоске. Если я все это пере­живу, и нам придется встретиться, история нашей жизни должна будет изменить этот тернистый путь и борьбу. Ведь я всю жизнь несчастливый. Воспитывался без матери. Рос в чужих людях. Я и юности не видел ласки и в детстве не помню. Когда мы с тобой построили семейный очаг, мне опять же не пришлось пожить так, как я строил в своих планах. И вот я думаю, не будет ли мне счастья в последнем и трудном этапе моей жизни?».

Письма из-под Сталинграда шли вроде бы о скорой победе, но будто бы и прощальные. Описать, что там происходило, не позволяла цензура, которая тщательно замазывала нежелательные высказывания солдат, но догадаться не трудно. В одном из писем Данил написал, что при таких боях гарантий на жизнь практически не остается. Мысли были только о том, чтобы родные смогли выжить и устроится.

Данил служил сначала рядовым, хотя это не совсем понятно, ведь во время финской войны он уже был командиром конной разведки. Но потом, как впоследствии написал его начальник  Ф.Никонов, «за образцовую службу (в одном из боев он уничтожил 13 немцев) по защите нашей Родины был выдвинут на должность командира» и даже представлен к правительственной награде. Но в архивах мы не нашли ни слова о награждении, видимо, не успел пройти приказ. К тому же в одном письме Данил написал, что про него в какой-то военной газете написали и отметили хорошую службу: « немцы зиму боятся, а мы обогревать их собираемся из всех видов оружия сокрушительным огнем».

«Ты, Аня, спрашиваешь, как мы отдыхаем? Когда как, неопределенно, зависит от выполне­ния задачи. В настоящее время, с 29.10 в боях, так что на отдых рассчитывать не приходится и еще долго не придется. Радио у нас нет в окопах, его невозможно установить. Газеты получаем. Праздники встречаем с раннего утра выстрелами. Так же проводил всех своих знакомых, нет никого, один остался, не знаю, на долго ли? На праздник получили подарки - мне достался кусок курятины.

Там, где мы находимся, были поставлены против нас румыны, так мы наложили их, как дров по горам, многие сдаются в плен. Успехи, хотя небольшие, но есть.

Аня, я нарисовал бы что-нибудь для Эли, но боюсь, что из-за этого письмо не дойдет». Вот оно – действие цензуры – даже рисунок для дочки не прошел бы, да еще могли бы и срок влепить за шифровку какую-нибудь.

Последнее письмо датировано 7 декабря 1942г. Пришло из 799 ппс., часть № 256:

«…Очень рад за вас, что вы живете сравнительно ничего. Я так же пока ничего, но холодновато, погода стоит очень скверная, а мы расположены под открытым небом. За последние дни немножко простыл и сильно кашляю. С удо­вольствием сейчас поспал бы где-нибудь на соломе да под сараем, не говоря уже о комнате. Вот пишу тебе письмо, а руки, как грабли, да, кстати, не мыты уже дней десять. Одеты неплохо, выделили нам валенки, но в этих степях ничего не спасает. Фрицы по­немножку бегут. Надеемся, что в недалеком будущем мы их столкнем, и нам будет легче. А вообще напрягаем все силы на быстрейшую общую победу. Вчера меня немножко осколком задело в левую яго­дицу. Ну, вот я сегодня сижу в овраге, в бою не участвую, что-то покажет завтра? Если саднить не будет, то буду активно участ­вовать в бою. Бои в настоящее время идут почти ежедневно. Все стараемся покончить быстрее с врагами и по домам. Кто жив будет - тот счастлив. Каждый из нас мечтает попасть домой, уви­деть жену и детей или же знакомую девушку, отца и мать, каждый жаждет теплого приюта. Но, наверное, близок тот час. <…> Пока все – окончательно замерз. С приветом ко всем. Целую, Даня».

В первых числах января (8-9) Данил был ранен осколком в грудь и голову. Как писал Ф. Никонов, когда Данила отправляли в госпиталь, они разговаривали, и он обещал вернуться, чтобы воевать дальше. Дальше его следы теряются. Довезли ли его до госпиталя? Что случилось по дороге? Как он пропал? Не известно.

Извещение о том, что Данил Николаевич Возгривцев пропал без вести, пришло в начале зимы 1943г. Анна заглянула в почтовый ящик, прочитала бумагу. Никого рядом не было. Часто хотя бы почтальоны в первые минуты успокаивали получавших похоронки. Тут она стояла в подъезде одна и плакала. И хотя похоронки все же оставляли надежду на то, что муж вернется, что это всего лишь ошибка или он попал в плен, как это часто бывало, разделить горе Анне было не с кем.

Эле было три года, когда ее отец пропал без вести. Анна писала в часть командиру Ф. Никонову, чтобы хоть что-нибудь узнать о судьбе мужа. Тот прислал два письма, похожие друг  на друга. Да и что он мог написать, что он мог знать о Даниле после отправки того в госпиталь? Все, что он мог, - это поддержать жену фронтового товарища, пообещать отомстить за смерть и горе всех людей Советского Союза и дать надежду, что может быть Данил еще и найдется.

Надежда осталась почти на всю жизнь. Война и  несколько лет после прошли в постоянном ожидании, что вот-вот появится весточка о Даниле или появится он сам, пусть покалеченный…любой, но придет.

В конце войны каждая победа наших войск, каждый взятый город отмечались праздничным салютом. Моя мама помнит, что салюты были очень часто. Потом наступил и День Победы, но для нашей семьи, как и для многих, он был очень горьким.

Потом моя мама делала запросы в архив Волгограда, но никаких следов в этих архивах не было.