Из вопоминаний самого  деда.

В середине августа меня протезировали и направили к семье в село Воеводское Алтайского края. Адрес их я узнал, написав запрос в Бугуруслан. В этом городе тогда собирали адреса всех жителей нашей страны. Посадили меня на поезд, следовавший в Новосибирск, снабдили аттестатами, билетом, и я поехал за Урал. В итоге я воевал ровно 100 дней, а потом 316 – лежал в госпиталях.

Наконец, добрался до Бийска. Узнал, что  до Воеводского - еще километров сорок и что в городе есть изба, где останавливаются люди, приехавшие по делам в Бийск. Нашел эту избу, поговорил с хозяйкой и она сказала,  что у нее сейчас остановилась с подводой женщина, которая вечером поедет в Воеводское.

Женщина эта ушла на базар, а на дворе осталась привязанная к телеге лошадь, непоеная и некормленая. Я подождал часа два, напоил лошадь, расспросил дорогу, запряг и сказал – буду ждать хозяйку километрах в трех от города на правом берегу Бии, где покормлю коня.

Там распряг лошадь, стреножил и пустил пастись. К вечеру прибежала хозяйка с котомкой. Ничего, кроме спасибо за сытого коня не сказала. Запрягли и поехали. На следующий день прибыли в Воеводское. Подводчица знала, где живет моя семья и показала дом. Домик отдельный, с небольшим огородом. Очень уютно выглядел. Жена на работе, дочка в школе, дома только Ольга Андреевна. Скоро вернулась дочка. Выглядела вполне нормально, удивилась встрече. К вечеру я вышел из избы покурить – смотрю, идет жена. Увидев меня, заторопилась, заулыбалась. Наконец мы обнялись.  «А я думала, ты на костылях будешь».

Отдохнув в кругу семьи несколько дней, прошел в Бийске медкомиссию, определившую мне III группу; получил год отпуска, после чего должен был быть зачислен на нестроевую должность в запас второй очереди. Тут я стал подумывать о работе.

Когда ездил на медкомиссию, жена попросила кое-какие тряпки выменять на козу, чтобы у нас было свое молоко. Козу я выменял, но ехать с нею - это чистое мученье. Сперва привязал ее за подводой. Несколько километров она кое-как бежала, а потом уперлась всеми четырьмя ногами и волочилась, вспахивая дорогу. Полагая, что она капризничает потому, что не доена, я вежливо подоил ее. Надоил около стакана молока, выпил, потом посадил ее рядом на подводу и повез  дальше.

Коза нас отчасти молоком снабжала, но из-за поведения непредсказуемого, мы уж не рады были ее молоку.

В феврале 1943 стал работать председателем планового отдела при Марушинском Райисполкоме. Приходилось ездить по району.

В марте Военкомат назначил меня начальником карантинного лечебного пункта в Сверчковский и Сухо-Чемровский сельсоветы. Это мероприятие стало реакцией на начавшийся падеж конного поголовья в больших масштабах. По распоряжению ГКО (Гос. Комитет Обороны) были приняты меры – через Военкоматы направить командиров запаса для лечения лошадей и подготовки их к весенней посевной кампании.

Мы имели право останавливать на дороге любую подводу и, обнаружив чесотку или плохое состояние коня, забирать подводу, а коня ставить на излечение.

Кроме того, имели право мобилизовывать людей послепризывного возраста на казарменное положение, брать питание из складов колхоза, а так же сено в необходимых количествах.

Приехав в назначенный сельсовет, организовал ремонт конюшни и завоз сена. По правилам должен был сразу же осмотреть с моим заместителем – ветеринаром все поголовье и нуждающихся в лечении – а это процентов 80 – поставить в конюшни. О количестве изъятых коней каждые пять суток посылать отчет в РВК. Я послал два отчета, в которых был ноль лошадей. Через пару дней прибыл рассвирепевший райвоенком и хотел сделать мне ковер, но за эти два дня я уже успел набрать около сорока голов. Они стояли в отремонтированных конюшнях сытые, получившие лечебные процедуры и обеспеченные сеном. А поить их водили в ручей неподалеку.

Увидев такую картину, он признался, что собирался снять меня за безынициативность, но теперь видит, что все в порядке. А потом рассказал, что начальник карантина лечебного пункта  в другом сельсовете сразу же прислал два отчета о большом количестве собранных лошадей.  Но так как их некуда было ставить и нечем кормить, пришлось через несколько дней развести всех обратно.

Всего мы собрали около восьмидесяти голов. Семь из них пало, т.к. еще в своих конюшнях они держались на веревках, подведенных под брюхо. Остальных мы вылечили и подкормили, чем подготовили их к посевной. Эта кампания заняла 39 суток, после чего вернулся в Воеводское и продолжал работать  в Райисполкоме, откуда уволился в июне 1943 по болезни.

В августе РВК предложил мне работу начальника АХЧ (администативно-хозяйственная часть). Я согласился и был принят.

В начале 1943 написал на имя И.В. Сталина письмо, в котором просил оказать содействие  в мобилизации меня в армию на нестроевую должность. В конце августа получил ответ - обратиться в штаб Сибирского Военного округа.

Прибыв в Новосибирск, принялся за хлопоты, которые, однако, ни к чему не привели. Подполковник Ковальчук стал меня уговаривать: «Вы принесли достаточную жертву Родине, теперь отдыхайте».  Я настаивал на своем.                     Он предложил преподавать топографию в пехотном училище. А это значило много ходить и ходить целыми днями. Сразу же  отказался и объяснил, что я – дешифровщик аэроснимков. Так мы с ним и не дотолковались. Он дал мне направление обратно в Воеводское.

Примерно в октябре 1943 неожиданно получаю письмо от своего бывшего начальника Савицкого, в котором он пишет, что сейчас работает в 43 топографическом отряде СЗАГП (Северо-Западное аэрогеодезическое предприятие) и находится в Зюкайке – километрах в десяти от станции Верещагино Молотовской области. И что приглашает меня на работу.

 Подумав, мы с женой решили принять его предложение. Ликвидировали наши дела, продали козу, попросили одну старушку переработать махорочные листы с нашего огорода в махорку и в декабре переехали в Зюкайку, где и приступил к работе.

Хотя и работал по специальности, но все время думал о Ленинграде и о возвращении туда.

Надо было доставать продукты. Семья состояла из четырех человек - я, жена, дочка и теща. Собрали кое-какое барахло, и решил съездить в деревушку неподалеку. На казенной подводе вместе с кучером мальчишкой поехали туда.           К вечеру добрались. Ничего выменять не удалось. Устроились на ночлег у председателя колхоза.     Он недавно женился на ленинградке, по эвакуации попавшей в эту деревушку. У нее был ребенок, а первый муж погиб на войне.

Переночевав, поехали обратно. По дороге подстрелил голубя – все-таки харч. Проехали километров двадцать, и вдруг лошадь занервничала: прядет ушами, сбивается с шага, фыркает. Смотрю, справа от дороги что-то странное. Пошел посмотреть и обнаружил коровью голову, ноги, потроха, все это в крови. Видать, волки похозяйничали. Мы с кучером все это погрузили, я дал ему заднюю ногу.       Он был очень доволен. Остальное привез и сдал жене. Она тоже обрадовалась.

У меня была мечта и цель вернуться и подать заявление в Академию Художеств. Для этого  договорился с Савицким, и он отправил меня в командировку в Ленинград. Но сперва надо было заехать в Ростов Ярославской области оформить документы.

 Сел в Сыктывкаре на пароход и по Вычегде добрался до Котласа. Семью временно оставил в Сыктывкаре. В Котласе пересел на пароход до Вологды, а оттуда поездом до Ростова Великого. Отработав в ростовском отряде СЗАГП недели две, вернулся в Ленинград. Там поступил в СЗАГП и  подал документы на искусствоведческий факультет Академии Художеств.

Прибыв на квартиру, совместно с председателем домового комитета снял печать и вошел в нашу комнату, где не был три года. Вернулся я домой в июле 1944. Еще шла война.

Стал готовиться к экзаменам в академию. Ходил в Публичную библиотеку, конспектировал по целому тому в день. Подошли экзамены. Сперва – собеседование, которое прошел успешно. Экзамены сдал на отлично, кроме географии. История и география еще со школы мои любимые предметы. На экзамене по географии ответил на все вопросы билета, а преподаватель задала последний, дополнительный: «Как называется хребет, проходящий с севера на юг через весь материк?» Я, не задумываясь, ответил: «Кордильеры». «А какое второе название?» Второе я знал не хуже, но в тот момент оно выскочило у меня из головы. Сижу и напряженно вспоминаю, но никак не могу вспомнить. Подождав, она медленно вывела мне четверку. И тут я выпалил: «Анды!». Она кивнула головой и вернула мне документ с единственной четверкой. Но в Академию я был принят. Потом начались занятия.

Это было очень-очень интересно, но в материальном отношении убого.      Мои пенсия и стипендия - процентов на сорок меньше заработка жены (она получала рублей 700, а буханка хлеба стоила 30). Приходилось подрабатывать. Когда подрабатывал – отставал академически, нажимал на учебу – страдал карман.

 Зимой 1945-46 по рекомендации нашего преподавателя, профессора-египтолога Н.Д. Флитнера, меня приняли в Эрмитаж на временную работу художником-реставратором. Поручили рассчитать количество золота для позолоты орнаментов. Сделал чертеж перил балкона, поврежденного артиллерийским снарядом. Балкон этот выходит на улицу Халтурина (ныне Миллионная).

В марте подал заявление в Нефтяной институт, куда меня сразу приняли на должность старшего инженера.

В апреле 1946 командировали  начальником топографических работ Ленинградской  экспедиции. Хотя экспедиция и называлась Ленинградской, но она включала Ленинградскую, Псковскую, Новгородскую области и всю Прибалтику.  Побывал в Коростыне, на Ильмене и в Белебелке на Полисти, а потом инспектировал и принимал работы от топографов в Эстонии, Латвии и Литве.

В тот же год вступил в партию.

Один раз по пути из Валмиеры в Таллин поднял руку наш рядовой с автоматом и попросил подвезти. Он сел в кузов и примерно через полчаса постучал по кабине. Шофер остановил машину, пассажир выскочил и сказал: «Ну, спасибо! Если б вы не остановились, я б вас из автомата угостил бы». В Прибалтике тогда орудовало много различных банд, и стояли войска для борьбы с ними. И, хотя мне выдали пистолет, от автомата он бы нас не защитил.

В марте 1947 года меня перевели в Союзмаркштрест начальником партии. Работал в районе Сланцев и Попковой горы.

По возвращении в Ленинград меня несколько раз отправляли в Прибалтику за продуктами для сотрудников Нефтяного института. Привозили картофель, реже мясо.

В сентябре 1947 снова перевелся в Эрмитаж художником-реставратором. Директором тогда был Иосиф Абгарович Орбели.

Мне поручили реставрировать карту Советского Союза из камней-самоцветов.  Карта эта имела размер около 28 квадратных метров и состояла из отдельных плит в границах трапеций по меридианам и параллелям.

 Границы Советского Союза были довоенные, поэтому требовалось привести их в соответствие с современными, снять устаревшие условные знаки и поставить другие.

Исправляя границы, обнаружил, что официальной границы между СССР и Японией в районе острова Кунашир нет, как нет и Курильской гряды.

Обошел много магазинов карт, был в ГУГКе – нигде этих границ не нашел.    А оставить такую карту без официальных границ для экспозиции невозможно. Доложил обстановку Иосифу Абгаровичу. Вскоре получил соответствующие документы в министерстве иностранных дел и вылетел в Москву. Там  выдали карты м 1:500 000 (в 1см 5км) с недостающим участком границы. Карты отправили спецпочтой в Эрмитаж.

Иосиф Абгарович был единственным начальником, которого дед не только уважал, но и любил и даже сделал портрет его пятилетнего сына.

Однажды, когда мы  работали над картой, пришли корреспонденты газеты «Вечерний Ленинград» в сопровождении главного архитектора Сивкова. Они нас сфотографировали, и в субботу 14.02.48 снимок напечатали.

Работа по реставрации карты подходила к концу, и в апреле она уже встала на свое место в Георгиевском зале.

На 2 мая назначили открытие. Приглашены были все участники реставрации и телевидение.

Карту изготовили в 1936 году, затем  переделывали.

До 1988 находилась в Эрмитаже. Теперь - в Геологоразведочном музее на Васильевском острове.

В 1937 году СССР удивил весь мир роскошью, величием и блеском ювелирного богатства. На Всемирной выставке в Париже в Советском павильоне, было впервые продемонстрировано огромное драгоценное панно – карта СССР, выполненная из рубинов, алмазов, аметистов и множества других драгоценных и полудрагоценных уральских камней. Панно размером 5910 х 4500 мм      (26,6 м кв) – это точная географическая карта СССР масштаба             1:1 500 000 (в 1см 5км), состоит из 98 секций, членение которых произведено по линиям параллелей и меридианов с шагом в 10 градусов. Секции закреплены на каркасе, состоящем из 27 дюралюминиевых тюбингов. Вес карты – 3,5 т.

 Мозаичный набор выполнен из 45 000 пластин яшмы, лазурита, амазонита и родонита, изначально наклеенных на текстолитовую основу. Города и населенные пункты обозначены позолоченными серебряными звездами со вставками из искусственных рубинов. Линии параллелей, меридианов, железных дорог и все географические названия выполнены из платинированного серебра. В накладном декоре использованы ограненные аквамарины, искусственные рубины, топазы, фенакиты, горный хрусталь, благородный опал.

Панно выполнено в технике флорентийской (территория СССР) и русской (территории зарубежных стран и акватории) мозаики. Пластины цветного камня толщиной 4-6 мм, изначально были наклеены на текстолитовую основу толщиной 20 мм.

На карте ограненными и кабошонированными ювелирными и ювелирно-поделочными камнями были обозначены все крупные промышленные объекты Советского Союза. Камни были оправлены в позолоченные касты из платинированного серебра; из этого же металла выполнены все географические названия, железные дороги, линии параллелей и меридианов.

На Всемирной выставке в Париже в 1937 году получила гран-при (также как и скульптура В.Мухиной "Рабочий и колхозница"). Идея создания карты принадлежала Г.К.Орджоникидзе (нарком тяжелой промышленности СССР).

После окончания реставрации карты мне предложили место художника в археологической экспедиции в Пенджикенте. С удовольствием согласился и летом выехал на место работ.

Пенджикент расположен на левом берегу реки Зеравшан, а место раскопок – километрах в трех выше в горах. За два месяца сделал  14 работ, из которых одна – копия стеклянной росписи размером 362х120см. Все они хранятся в отделе Востока Эрмитажа.