Яковенко Мстислав Владимирович
Яковенко
Мстислав
Владимирович
Майор, военврач II ранга

История солдата

Яковенко Мстислав Владимирович, 13.11.1889-6.04.1974.

Воспоминания дочери, Миры Мстиславовны Яковенко:

Отец мой был человеком высокого роста, вероятно, около 185 см. Он был хорошо сложен и в юности строен, с годами стал плотнее, шире, но тучным никогда не был. В лагере, при тех харчах, которые там были, прежняя худоба и стройность вернулись к нему. Держался он прямо.

У него были выразительные, живые и умные темно-карие глаза, довольно крупные, мужественные и гармоничные черты лица. В юности темные густые волосы его круто вились, но уже к 26 годам он их потерял, волосы остались только венчиком вокруг блестящей и летом прокаленной до коричневого цвета лысины. Потерял он волосы после фронта Первой мировой войны, когда в конце своего пребывания там он заболел нервным истощением с сильной слабостью и дистрофическими явлениями. У него была своеобразная нервная система, сильная, но одновременно после крутых напряжений проявлявшая свою ранимость, хрупкость. Пройдя через трудные испытания, которые нес по-богатырски, он вдруг сдавал потом: терял цвет волос, терял сами волосы, терял здоровье. Цвет волос пропадал у него и каждую весну после трудового года в городе. Сильный духом и сильный физически человек, он обладал очень чувствительной нервной системой. На этой почве и развилась у него впоследствии язва двенадцатиперстной кишки, она началась у него в самом начале войны 1941-45 гг., когда он, переутомляясь, рыл в нашем дворе траншеи, чтобы нам с мамой было куда укрываться от бомбежек, так как бомбоубежища у нас не было. Иногда он мог потерять сознание в духоте, например, или при ослаблении сердечной деятельности (в последние годы жизни, после инфарктов).

Он был деятелен, энергичен, хорошо тренирован физически, азартен, смел. Загорался увлечением от всякого настоящего рискованного мужского дела: переход через фронт, побег из плена, интересное путешествие. Больше всего он презирал трусов, трусость считал самым постыдным недостатком. Высшей похвалы, чем «смелый человек» для него не существовало, когда он рассказывал о ком-то.

Хорошая физическая закалка была в нем заложена с детства. Он вырос на приволье прекрасной украинской реки Псёл, притока Днепра, среди лесов и лугов ее долины. Страстно любил природу, особенно эту, родную, украинскую. Был прекрасным азартно увлекающимся охотником и рыболовом. Дружба его детства с сыном бывшего лесника, Тихоном Ивановичем Кузьменко, продлилась всю его жизнь. Папа всегда восхищался тем, как Тихон Иванович умеет читать книгу природы, например, определить по мельчайшим признакам, какая рыба отдыхала здесь на мели и удачна ли была охота выдры на нее, какие животные проходили тропой и какие птицы мастерят себе гнездо.

Папа хорошо ходил, соперничая с молодыми, будучи уже 50 лет (побеги из плена), метко стрелял, хорошо плавал, хорошо ездил верхом и снисходительно посмеивался над изнеженными городскими людьми, которым все это трудно (таким изнеженным человеком он считал и Орлова). Орлова он дважды вывел из плена, Орлов без папы не смог бы преодолеть все трудности.

Вырос отец в революционной семье. Его отец, мой дедушка, Владимир Иванович Яковенко, – один из основоположников русской психиатрии, именем которого названа 2‑ая Московская областная психиатрическая больница, находящаяся в селе Мещерском Чеховского района. За революционную деятельность дедушка был снят с директорства построенной и организованной им больницы. От ареста и тюрьмы его спасла революция 1905 года и вынужденная для царского правительства амнистия. Он был дружен с А. П. Чеховым, В. Г. Короленко, был хорошо знаком с Луи Пастером, к которому возил в Париж на первые в мире прививки покусанных бешеной собакой крестьян. У него 13 раз за его жизнь были обыски, но, умелый конспиратор, он ни разу не попался.

Его старшая дочь и папина сестра Вера стала профессиональной революционеркой. Она была связана с «Московским Союзом борьбы за освобождение рабочего класса», затем в 1903 г. была одним из организаторов подпольной типографии Северного комитета РСДРП, попала в тюрьму, где бы, вероятно, умерла от болезни, если бы родители не добились взять ее на поруки. Первый муж ее, Александр Алексеевич Ван(н)овский, был одним из девяти участников Первого съезда РСДРП в Минске в 1898 г., участником декабрьских боев в Москве, одним из руководителей саперного восстания в Киеве и Московского Военно-технического бюро. Вторую часть своей жизни Вера была превосходным врачом, а второй муж ее – выдающимся инженером.

Дядя моего отца, Евгений (мой двоюродный дедушка), был близок к кружку Александра Ульянова, при подготовке к покушению на царя доставал необходимое, а затем много лет провел в ссылке. Впоследствии он был хорошим врачом, много работал в Херсоне и Херсонской области, был одним из первых медицинских статистов в России. Второй дядя, Валентин, был сотрудником в издательстве и другом Павленкова в Петербурге, затем Павленков сделал его своим душеприказчиком. Четырнадцать раз арестовывался за революционные издания и революционную деятельность. Был замечательным переводчиком и автором многих книг.

Выросший в такой семье папа, младший сын Владимира Ивановича, в 1905 году на Малой Бронной был дружинником, изучил тактику уличного боя (ему тогда было 16 лет), и эти навыки и вкус к открытым смелым действиям остался у него на всю жизнь.

Ему, вероятно, не надо было становиться врачом, у него не очень лежала душа к спокойной врачебной деятельности. Ему тягостно было жить в городе. Он расцветал в летние отпуска, когда уезжал с нами – молодежью – в путешествия или в свое родное украинское село Шишаки, на реку Псёл, которая на всем своем течении проходит лесными долинами Сумской и Полтавской областей. Там он тотчас воскресал, нервное истощение проходило, он попадал в среду еще знакомых с детства рыбаков и охотников и жил полной жизнью, сливаясь с природой. Ему бы быть путешественником! Или инженером! Очень способный к технике, он всегда увлекался ею и, хотя не имел специального образования, давал много ценных предложений в этой области.

Однако когда ему привелось заниматься врачебным делом, он показал себя как хороший врач, имел большое влияние на больных. В зиму 1924 года мы жили возле Шишак на своей «Бутовой горе». Папа принимал там больных и даже устроил нечто вроде стационара, больные валили к нему валом, чрезвычайно почитая его за помощь. Он обладал талантом гипноза[1] и, когда лечение требовало этого, применял с пользой, что очень хорошо действовало на больных нервными болезнями. Рожу он лечил облучением, когда этого еще нигде не применяли[2], делал несложные операции, всегда удачные.

Особо стоит вопрос о математическом факультете Университета, откуда он ушел после первого курса. И это при очень ясной голове и хороших математических способностях. Мне думается, что отвлеченность математической теории в ее чистом виде показалась ему сухой и скучной, и он стал искать чего-то, что ближе к жизни.

Он перешел на медицинский факультет. Он просто не знал, куда его влечет. Папа всегда немного упрекал своего отца, Владимира Ивановича, что тот не руководил детьми. Будучи очень занятым организаторской и научной работой (у дедушки было свыше 70 научных работ), Владимир Иванович не имел времени подолгу заниматься своими детьми. Кроме того, он искренне считал, судя по себе, что каждый человек сам находит свое призвание, и никак не хотел давить на детей. А папе нужен был тогда совет более мудрого человека, который бы понял его склонности лучше, чем он сам[3].

Папа обладал большим чувством юмора, шутил или поддевал, не смеясь, и умел очень хорошо объяснять непонятное и вообще рассказывать. В родном селе Шишаки его уважали, любили и считали, что он все знает, авторитет его там был безграничен. Он, действительно, интересуясь всем на свете во всех областях, знал и помнил (прекрасная память!) много интересного и умел это эффектно подать, так что слушатели глядели на него загоревшимися глазами, он умел увлечь. Я признательна ему за развитие моей дочери Оли, которой с детства он много рассказывал и очень много дал. Главное – он развил в ней ее природную любознательность.

Студенческая компания моих друзей еще в довоенное время прочно сплотилась вокруг нашей семьи – отца моего и моей матери, – которые уже в возрасте 48/43 лет всюду ездили и ходили с нами: на лодках по Белой, в туристические походы по Кавказу. Причем не мы, молодые, а они – отец и мать – были нашими предводителями во время путешествия, они же были инициаторами этих поездок и их организаторами. Друзья до сих пор держатся нашего дома как некого центра нашей с годами ставшей просто родственной близости, и за эту большую дружбу я должна благодарить отца и мать.

Отец мой – это вечно юная, так и не состарившаяся душа. Уже, будучи старше 80 лет, он не оставался равнодушным ни к чему на свете! До последнего дня своей жизни папа читал с увлечением все новое, что мог найти в «Науке и жизни» и других журналах и книгах (а читать приходилось одним глазом, во втором произошла отслойка сетчатки, которую уже нельзя было оперировать). И умер он внезапно (84 лет, полгода не дотянув до 85), смотря по телевизору заинтересовавший его научно-популярный фильм.

Знания свои он не оставлял для себя. Мы, студенты, выросли и превратились в пожилых людей, дочь моя, Оля, окончив университет, уехала работать по «физике моря» на Сахалин. Но к отцу и матери приходили соседские дети, и теперь уже им щедро раздавали мои родители накопленные ими духовные богатства. Приходили и взрослые, в ком была «живая искра», приходили послушать, спросить о заинтересовавшем, а к маме – просто излить свои беды или посоветоваться.

Папа любил просветительскую деятельность, был хорошим популяризатором. Он производил большое впечатление на слушателей и пользовался успехом у женщин, зачаровывая своей мужественностью и интересным содержанием. Но своим успехом он не злоупотреблял, хотя ему и нравилось это. Ему было приятно оказываться в центре общества и захватывать внимание увлекательным рассказом.

Отец хорошо говорил на литературном украинском языке, так же, как и на русском, говорил и на языке простонародном.

Хочу подчеркнуть – несмотря на несомненный дар подать ярко и увлекательно свой рассказ слушателям (он, как уже ясно, был бы отличным преподавателем), папа не был от природы краснобаем. Он был, прежде всего, человеком действия, действия энергичного и смелого. Он всегда посмеивался над «трепачами».

Хочу добавить к прежде уже сказанному, что папина семья происходила из запорожских казаков, и у него, вероятно, было много черт от смелой той вольницы. А когда он бесшумно скользил на челне по реке (он очень ловко им правил и развивал большую скорость), это его глубоко украинское было ярко выражено.

Боюсь, что по моим описаниям получится у Вас впечатление, что папа в передрягах окружения, плена и побегов был чуть ли не спортсмен-олимпиец. К сожалению, нет! Конечно, закалка и навык к физическому движению – все это было, но ему было 53-54 года и, несмотря на всю энергию его, истощение, язвенная болезнь, тиф на ногах, начавшее сдавать сердце и т.д. уже начинали уносить его силы, нередко он терял сознание. Но огромна была его воля к действию, к возвращению к своим, к победе над обстоятельствами. Вот эта воля нервно приподнимала его и вела через все препятствия на гребне напряжения всех сил. Ни колебаний, ни эгоистических расчетов, ни малодушия. Ни разу даже не мелькнула мысль, что можно неплохо устроиться, помогая немцам, и понравиться им (а его вид им импонировал), чтобы отпустили на частную практику. Ни разу! Вот уж истинно был человек прямых путей и чистой совести.

Поэтому и зачитывались они с мамой повестью Вершигоры, которая так и называется: «Люди с чистой совестью» о партизанах Ковпака.

О том, что папа был отличным товарищем и преданным патриотом, Вы, наверное, уже знаете. Помню его глубочайшее омерзение перед всяким предательством и презрение к нему. Тут он был несмягчаем, хотя вообще к людям и животным был очень сострадательным, внимательным и человечным и всегда защищал и жалел слабых.

Он умел быть дипломатичным и терпеть не мог ссориться, но с трусами и предателями был резок и нетерпим. С мерзавцем был вспыльчив и, сгоряча, мог ударить и даже, может быть, убить. К счастью, этого не случилось.

Во время окружения, плена, побегов, скитаний и потом уже, работая врачом в лагерях, папа встречал много людей, у которых, когда дело дошло до серьезных испытаний, проявились малодушие, предательство, эгоизм и другие низкие качества. Помню, с каким отвращением папа говорил о них.

Сейчас, когда читаешь произведения о тех годах, создается впечатление, что все были настоящими патриотами и советскими людьми. На самом же деле, в ужасных условиях лагерей таких оказалось немного. Поэтому высокой похвалой в папиных устах было о ком-то (в частности, о Петрове[4]) сказать, что он – советский патриот. Это понятие включало честность, верность, принципиальность, нравственную основу и еще, конечно, товарищество. Тут папа имел еще одну высокую оценку: «он – хороший товарищ». Такие, повторяю, встречались не часто.

Папа очень ценил в людях товарищество, будучи сам добрым товарищем, который всегда делился последним (в тех условиях это было очень нелегко). Он старался помочь, чем мог. Он был добр в лучшем смысле, не в смысле сентиментальных «ахов», а активной помощью, поддержкой людям.

В группе бежавших из лагеря тоже не все оказались на высоте, были люди эгоистичные и готовые ничем не поделиться с идущим рядом голодным человеком. Тем ценнее названные ранее качества у тех, кто в самых тяжелых условиях их не растерял.

У него не было (или почти не было) шор на глазах, он не был закован никакой догмой. В немецком плену он чувствовал себя русским человеком, советским человеком, так как советская власть олицетворяла его Родину.

Но это не мешало ему помогать своей хозяйке на Сырце, муж которой где-то недалеко скрывался, так как сотрудничал с немцами при оккупации Киева. Это обстоятельство не заставило папу чураться этой женщины как зачумленной, он видел в ней трудно живущего человека и помогал ей.

Его мировоззрение не было примитивным, оно было простым и ясным. Это было мировоззрение патриота своей Украины, а во время войны с немцами – всей страны. Это у него крепко осталось еще со времени Первой мировой войны. Измена, ложь, шкурничество были ему чужды.

Будучи патриотом перед лицом иноземных захватчиков, он, однако, очень болезненно переживал аресты у нас и все то несправедливое, что творилось. Но, понимая с чем имеет дело, был очень осторожен, старался не выдвигаться на работе (как прекрасный организатор он мог сделать карьеру), так как знал, что все торчащее над общим уровнем, может быть жестко срезано. Мужественный физически человек, он панически боялся нашей тайной полиции. Разоблачения так называемого «культа личности» приветствовал всей душой, как честное восстановление истины.

Папа рассказывал, как во время войны многие верили (и он, в том числе, да, кажется, и врач НКВД Ежов) и ждали, что после войны будут большие перемены в смысле демократизации и уничтожения лжи, затопившей наше общество, несправедливости и жестокости.

Относясь несколько недоверчиво к правде, когда она исходила из-за рубежа (тут вот были у него какие-то «патриотические» шоры), он горячо принимал ее, если она была, по его мнению, достоверной и исходила от бесспорных свидетелей (своих).

Он был добр, повторяю, предан братству людей, то есть, тому самому добру и взаимопомощи, которые, может быть, и являются в страшный наш век единственной надеждой человечества…

В заключение добавлю, что он очень тосковал по семье во время разлук, во время плена, в частности. Он пронес через всю войну ключ от входной двери нашего дома и, когда вернулся, отворил дверь этим ключом. Позже в фильме «Жди меня» я увидела эту деталь, вероятно, совершенно независимо найденную Симоновым у какого-то другого преданного своей семье человека.

[1] Как мне говорил дед, он знал медицинский гипноз, которому их обучали. Однако, все же у него, видимо, были к этому и способности. Так, он рассказывал историю, что в ранней молодости (до обучения на медицинском факультете) – ему было лет 16-18 – он шел по улице и вдруг испытал лютую неприязнь к идущему впереди человеку, которого совершенно не знал. Человек в ужасе на него оглянулся и пустился бежать [прим. ОИЯ].

[2] Мама неправа, т.к. облучением рожу лечили очень давно, дед этому научился на фронте у одного фронтового фельдшера – не было других методов. Таким способом дед лечил даже рожистую флегмону. Дед поджигал квач из ваты, намоченной спиртом (или керосином), и облучал пораженное место так близко к поверхности, как терпеть можно. Конечно, единственное условие было – кожа должна быть чистой: без волос и слоя грязи или мази [прим. ОИЯ].

[3] Мне дед говорил, что его отец сам пробивал себе дорогу и просто не понимал, что другие могут не уметь поступать так же. Дедушка считал, что отец должен был настоять, чтобы он не бросил математический факультет, тогда он со временем мог бы стать инженером-математиком, чего ему всегда хотелось. Впрочем, уже в его преклонные годы, когда, собственно говоря, я с ним «познакомилась», он не жалел о том, что стал врачом. Он выбрал санитарную медицину, стал одним из крупнейших специалистов Москвы по ртутному загрязнению предприятий, и с увлечением рассказывал мне, как находил технические решения для разных заводов, цехов, или иных помещений, чтобы избавиться от этого загрязнения или предотвратить будущие [прим. ОИЯ].

[4] Александр Прохорович Петров, бежавший вместе с дедом из лагеря [прим. ОИЯ].

 

 

 

 

Регион Москва
Воинское звание Майор, военврач II ранга
Населенный пункт: Москва

Боевой путь

Яковенко Мстислав Владимирович, 13.11.1889-6.04.1974.

22.07.1941. Военврач II р., командир взвода 13 Медико-санитарного батальона С-Д Народного ополчения, г. Москва.

Октябрь 1941 г. Вяземский котел.

Октябрь 1941 - август 1943 г. Плен и пребывание в Дулаге  № 126  в г. Смоленске

Сентябрь 1943 г. пребываение в пратизанском отряде Вишнева, Смоленская обл. Оттдуа вывезен на Большую землю.

1943-1944 гг. - МВЯ прошел проверку в С/лагере № 174 НКВД.

1944 г.  откомандирован врачом в лагеря для немецких военнопленных №№ 163 и 62. В ноябре 1944 г. был комиссован по состоянию здоровья.

 

Наград, видимо, не было при такой военной истории.

 

 

 

 

Воспоминания

Внучка, Ольга Игоревна Яковенко, по записям Мстислава Владимировича Яковенко

Яковенко Мстислав Владимирович, 13.11.1889-6.04.1974.




В сентябре 1935 г. Мстислав Владимирович организовал Отдел промышленной гигиены при Центральной санитарно-гигиенической лаборатории Мосгорздрава и был заведующим отделом до июля 1941 г., когда он был призван в ряды Красной Армии начальником санвзвода медсанбата 13-ой стрелковой ополченческой дивизии (32 армия).




В октябре 1941 г. западнее г. Вязьмы дивизия попала в окружение при наступлении фашистских армий на Москву. После неудачной попытки прорыва наших частей, Мстислав Владимирович вместе с несколькими безоружными работниками медсанбата сделал попытку прорваться на грузовой автомашине. Машина была подбита, и все оставшиеся в живых взяты в плен.



С группой захваченных пленных немцы отвели его в лагерь в Холме-Жирковском, где вместе с другими врачами, попавшими в плен, Мстислав Владимирович оказывал хирургическую и иную помощь пленным красноармейцам. Затем его перевели в г. Смоленск, в так называемый «лагерь смерти» – дулаг № 126 и, затем, в его отделение на Рославском шоссе, расположенном в погребах сожженного Мединститута. Здесь он перенес тяжелую форму дизентерии. При ликвидации немцами этого южного отделения лагеря (поскольку более половины пленных умерло от дистрофии, сыпного тифа и др. заболеваний, возникших вследствие нечеловеческих условий существования) в начале 1942 г. его перевели в лазарет для русских военнопленных на окраине Смоленска. Здесь Мстислав Владимирович вначале вел две сыпнотифозные палаты и на ногах перенес легкую форму сыпного тифа (первое заболевание сыпным тифом было у него в 1921 г.). Он не хотел показать, что болен, опасаясь лишения работы и отправки обратно в лагерь № 126. Затем Мстислав Владимирович стал работать санитарным врачом лазарета, разработал план санпропускника и добился его постройки. При этих работах выявилась возможность организации массового побега через заложенный камнями и кирпичами туннель паропровода разрушенной котельной, расположенной за проволокой лазарета. При побеге пленные рассчитывали попасть к партизанам, т.к. переход через фронт без помощи партизан был почти немыслим.




27 июля 1943 г. через подкоп ушло 36 человек, в том числе группа сбитых в боях летчиков, попавших в плен и находившихся на излечении в лазарете. Беглецы ушли по разным маршрутам. Мстислав Владимирович вместе со своей группой пошел к месту явки партизан, которую им сообщили заранее. Шли только ночью, без продуктов, не заходя в деревни[1]. Около указанного места не оказалось ни места явки – домика лесника, ни партизан. Тогда они решили попытаться перейти через фронт самостоятельно. Однако, дойдя до последней степени голода, после 13 дней пути без пищи, Мстислав Владимирович и профессор А. Ф. Орлов из Краснодара решили попросить еды в деревне, зашли в село Голынки (по ж. д. Витебск-Смоленск), и были арестованы полицаями, выданы немцам и направлены временно в лагерь военнопленных при деревне Переволочье (около ж.д. станции Рудня). Здесь им удалось договориться с заключенными относительно организации побега, и ночью 28 августа 1943 г. их новая группа из 25 человек перерезала ряды колючей проволоки, прихватила с собой охранявшего это место полицая (заранее обработанного) и ушла, разбившись на две части.



После ряда приключений, через два дня они встретили разведку партизан, которая привела их в 24-ую партизанскую белорусскую бригаду т. Вишнева, где Мстислав Владимирович был назначен врачом II отряда. Однако отряд не нуждался в большом количестве врачей, и, после двенадцатидневного пребывания в отряде, группу бежавших врачей отправили на самолете на «Большую землю».




После прохождения проверки[2] Мстислав Владимирович в начале февраля 1944 г. был направлен в организуемый для немецких военнопленных лагерь НКВД № 163, формирование которого вскоре было прекращено, а затем начальником санитарного отдела лагеря для немецких и иных военнопленных № 62 НКВД СССР, откуда, согласно его прошению в июле 1944 г., был переведен врачом-инспектором управления спецлагеря № 0201 НКВД СССР того же профиля. Работа в лагере для военнопленных и вообще в системе НКВД была для Мстислава Владимировича крайне неприятной, он несколько раз просился на фронт, но ему прямым текстом было сказано: либо сам сядешь, либо работай. Из его устных воспоминаний о работе с военнопленными я помню, что он поражался, как хорошо мы содержали немцев: кормили их сытно, работать не заставляли, а вот к другим, например, итальянцам и румынам относились иначе, заставляли много работать, кормили хуже. Если итальянцы саботировали работу, то им запрещали ловить для еды лягушек. Как он говорил, ему повезло, что при сносных условиях питания, у него опять обострилась язва, хотя при голоде в немецких лагерях он о ней практически забыл. Это позволило ему демобилизоваться.



Ввиду плохого состояния здоровья, Мстислав Владимирович в 1944 г. был отчислен из армии и вновь зачислен на должность заведующего Промышленным отделом Центральной санитарно-гигиенической лаборатории Мосгорздрава.





[1] Местные жители обычно выдавали бежавших немцам.




[2] Мстиславу Владимировичу повезло в том, что он сначала попал к партизанам, а потом в действующую армию, иначе его судьба сложилась бы иначе, и маловероятно, что он остался бы жив. Он и другие, бежавшие вместе с ним врачи, были наказаны за пребывание в лагере и побег из него кто отправкой в штрафные батальоны (напр. Александр Прохорович Петров, который, к счастью, там выжил, т. к. был врачом). В нашей семье всегда говорили, что дед был разжалован, однако я нашла бумагу, датированную 1944 г., о том, что военврач II ранга М.В. Яковенко направляется в распоряжение ОК УПВИ НКВД СССР, г. Москва. В ней написано, что майор м/с М.В. Яковенко прибыл в УПВИ. Был ли он разжалован, понижен в должности, не имел должностного роста или я просто чего-то не поняла в рассказах? [прим. ОИЯ].



Автор страницы солдата

Страницу солдата ведёт:
История солдата внесена в регионы: