«На формирование в Москву я приехал 15 августа 1942 года. Нас, прибывших, сразу стали распределять по орудиям и батареям. Я был назначен наводчиком установки.
Пока формировался полк нас один раз в Малый театр возили. Мы все преимущественно деревенские ребята были… ничего не видели… Театр произвел большое впечатление.
При формировании полка в Москве кормили плохо. На день выдавали 500 грамм хлеба. На завтрак - селедка, в обед - суп с капустным листком и две ложки каши, на ужин две ложки каши, кусок селедки и чай. Есть хотелось….
Зимой 1942/1943 гг. двинули нас на фронт. Он тогда Юго-Западным фронтом назывался. Из Москвы ехали на сразу установках. Как только на фронт прибыли (это было на реке Северский Донец, в районе города Изюм) - сразу артподготовка была, а мы ее обеспечивали. В Москве на учебе по-настоящему не стреляли; нам только показывали, что и как делать надо. Мы, в основном сплошная молодежь, испугались первого выстрела - звук, свист, рев - разбежались все. Потом конечно привыкли…
Бывало, как только приедешь на установках к месту назначения в первую очередь роешь так называемые аппарели – укрытия для машины. Копаешь глубокую канаву и выезд из нее, чтобы сверху замаскировать и чтобы при бомбежке установку осколками не повредило. Это хорошо если дадут закончить аппарель, а то новый приказ. Рыть бросаем, по машинам… и едем дальше. Только отстрелялись, зарядились, на стоянку прибыли и опять за лопаты…
Бывало, что успеешь себе землянки выкопать. Живешь в ней, спишь… Иногда и по неделе жили, когда оборона сплошная идет и «Катюши» не требуются. В землянке делали накат из бревен, засыпали землей, чтобы легкая бомба не пробила. Слой где-то с полметра получается. А внутри буржуйка горит или из патронов больших коптилку сделаешь - тоже тепло идет. В буржуйке жгли все что можно… Бывало танки подбитые стоят, а у них на гусеницах катки резиновые. Резали эти катки и жгли. Смрад конечно, да кто обращал на это внимание. Главное - тепло было! А если в деревне стояли, то расчет в домах располагался, но на установке обязательно часового оставляли. Когда зима была и землянки не было, то спали так: натаскивали из лесу лапника, снимали юбку (чехол с установки), клали на лапник, расчет ложился в юбку, а часовой закрывал всех с головой. Каждый час часовой будил и мы бегали, чтобы не замерзнуть, и снова сон на час.
В полку было три батальона, в батальоне по три батареи, а в каждой батарее по четыре установки. Все установки были на базе машины «Студебеккер». На формировании в Москве нас сразу прикрепили к своей установке. Я был наводчиком на третьей установке нашей батареи.
Командир батареи находился на нашей машине. У нас была двухосная машина с лебедкой ведущими задними колесами. Остальные машины батареи были трехосные со всеми ведущими колесами. Оказалось что наша машина гораздо быстроходнее. Мы всегда впереди ехали. Лебедка не раз помогала. У нее трос больше ста метров был. Вот только забуксовал - втыкаешь лом в землю под углом, цепляешь тросом - лебедка вытаскивает. Расчет установки составлял семь человек. В кабине ездил только шофер, а у нас еще и командир батареи. Расчет на лавочках с обеих сторон от установки располагался, а командир орудия стоя на крыле ездил. Шофером у нас был опытный водитель. Перов его фамилия.
Вот приехали «Катюши» на огневую позицию. Расставили установки. Орудия надо навести. Для этого машины ровно по цели ставят. А на орудии калиматор стоит. И мне задают: «Высота такая-то. Угломер такой-то». Комвзвода по топографической карте уже сделал расчет куда он стреляет. А еще буссоль для всех установок метров за пятьдесят стоит - точно цель показывает. Я свой калиматор подвожу под эту буссоль. В нем прорезь, а на буссоли светлый огонечек горит. Как только навел, кричу: «Третий готов». Ну и дальше: «Первый готов. Второй готов…». Если комбат захочет проверить, подбежит, глянет, чтоб не ошиблись. Ну и потом команда: «Расчеты в укрытие». Остается только командир орудия. В машине справой стороны расположен барабан как у телефона. Шестнадцать номеров на нем. Круг сделаешь - летит один снаряд. Если пристрелку делаем - крутанул один раз, разведка впереди докладывает: «Цель!». Комбат – его машина обязательно впереди стоит - командует: «Огонь!». Или «За Родину! За Сталина! По фашистским варварам огонь!» Ну и пошли снаряды… А потом команда: «Отбой»! Разворачиваются машины, на ходу орудие опускают, расчет одевает юбку (чехол). Не успеешь отъехать, как немцы уже кладут снаряды в то место, откуда мы только что сами стреляли. Фашисты всегда пристреливались хорошо.
Были, к сожалению, случаи когда «Катюши» били по своим. У нас тоже такие случаи были. Разведка не доложила... Наши продвинулись вперед, а данные не дали. Так один раз по своим и сделали залп.
У командира орудия была задача не допустить попадания установки к врагу – взорвать ее. На установке стоял тол - целый ящик шашек. У командира орудия - коробок спичек и бикфордов шнур. Этот коробок спичек каждый день проверяли, чтобы был сухой, чтобы? не дай бог, ты оттуда ни единой спички не взял - наказание суровое получишь.
В 1943 году сильно гоняли нас от дивизии к дивизии для поддержки…. В 1944 году стало полегче - почти каждая дивизия имела свой полк «Катюш». Гоняли нас уже меньше, да и беречь стали поменьше. После формирования из Москвы все в белых полушубках поехали и в валенках. Потом полушубки сняли с нас, уравняли со всеми солдатами-артиллеристами.
А потом помню было на Днепре. Переправа. Наши войска там плацдарм захватили, километра полтора-два... Ночью наши две установки переправили на правый берег реки. Маленький катерок подхватил плот и потащил нас на тот берег. А берег крутой был, чтобы мы заехать смогли солдаты сделали специальный выезд. Заехали в какой-то сад, замаскировались. Было у нас всего по 16 снарядов на каждую установку - запасов на плацдарме не делали.
Немцы не ожидали никак, что появятся наши «Катюши». Утром мы дали по ним залп. А к этому времени наши войска уже переправу подготовили и после залпа началась переправа... Кто на бревнах, кто на чем на тот берег поплыл... Понтонный мост навели, танки пошли, артиллерия и наш 301-й полк «Катюш». За это мне дали медаль «За отвагу».
Помню когда по Украине шли в районе Кривого Рога – копали аппарели. Ни ломом, ничем землю не возьмешь - пластами лежит металлическая руда. В Кривом Роге мы стояли прямо в городе вскоре после его освобождения – все в нем было разбито и уничтожено, как и по всей Украине.
Наш полк сразу гвардейским формировался и над нами смеялись: «Гвардейцы, знаете, с усами должны ходить, а у вас на лицах нет ничего». И мы стали бриться, чтобы усы скорее отросли.
На Днестре раз чуть в окружение не попали. Углубились в расположение противника километров на сорок. Поддерживали танковый корпус – он вперед ушел, ну а мы с ним. Корпус без горючего остался и у нас оно на исходе. А там почему-то в каждом саду бочки с водкой оставлены были. Может специально чтоб мы напились… У нас все канистры были пустые, мы заполнили их этой водкой и она помогла. Наливали ее в бак - бензин поднимался выше водки и его хватало еще на несколько километров. Когда из горловины окружения выскакивали, оставалось немцам сомкнуться километра полтора. Все установки заряжены, мы едем на них, а танки стали нас охватывать. Прямо на нас прут. Мы остановились и стали по ним прямой наводкой стрелять, чуть подняв установку над кабиной, чтобы не задеть. Подбили ли кого – не помню, но танки отступили. Оно и понятно – снаряд-то фугасный, 47 килограмм. Гранаты кидают и то танк загорается…
В общем, мы выскочили, а танковый корпус там остался. Спланировали операцию неправильно. Тыловые части не успели обеспечить их бензином. И нас тыловые части тоже не обеспечивали бензином, не кормили и не спали мы пятеро суток… С ног валились… Когда на постой нас распределяли первого часового только на один час выставили, больше бы никто не выстоял.
Командиром орудия у нас был Иван Старцев из Воронежской области (Березовский район). Где-то в августе 1944 года его поставили командиром взвода управления, а меня назначили командиром орудия.
Наш полк принимал участие в освобождении Тирасполя, в нем же мы отмечали годовщину полка. В Тирасполе оказалось что я в рубашке родился - шальная пуля чуть меня там не убила. А дело было так: получили мы свои сто грамм (в Тирасполе шефы полка вино приносили), яблок много было и все начали ими бросаться. А мы с Иваном Старцевым лежим на боку, подперев голову рукой. И вдруг мне что-то как даст по голове! Я себе думаю: «Какая-то зараза…яблоком треснула…». Поднимаюсь, а мне Иван Старцев: «Вася, да у тебя кровь!». Оказалось шальная пуля: зашла под кожу, чиркнула по черепу и через несколько сантиметров вышла.
Потом была Яссо-Кишеневская операция. Мы обеспечивали полуторачасовую артподготовку. Действовали так: отстреляемся, съездим на склад километров за пятнадцать за снарядами, зарядимся и снова стреляем с новой огневой позиции. Уничтожили большое скопление немецкой техники. Как сейчас помню: проезжали какую-то долину, а там много техники разбитой было и немцев погибших. Всех мы перемесили. Может они наступление какое готовили? Наверное, нет. Просто убежать не успевали, мы очень активно наступали им на пятки.
В Румынию наш полк уже не попал, его сняли и отправили на Дальний восток. Но это я уже не застал. Меня ранило 29 августа 1944 года под Кишиневом. У водителя Перова было зрение ночью слабое и вместо него посадили другого водителя. Он свалил машину в овраг и когда она падала, я успел отпрыгнуть, но турелью мне ногу перебило. Подошла лебедка, подняли машину... А меня в Тирасполь в госпиталь, из Тирасполя в Одессу, а из Одессы самолетом в Днепродзержинск в эвакогоспиталь № 5807. Лечиться я прибыл почти туда, где мы полком Днепр форсировали.
По госпиталям я маялся до 15 января 1945 года. Потом, получив отпуск, поехал домой. В военкомате в с. Лунино (райцентр) оставили на службе в структуре НКГБ СССР, где я служил до 1953 года, с 1946 года по 1953 год в Литовской ССР (г. Тяльшай). В полк уже не вернулся.
После войны из однополчан переписывались с Иваном Старцевым до 1960-хх годов».