Жарков Пётр Семёнович (1924-2006 г.г.)

Ему достался очень длинный боевой путь: Сталинград, Курская битва, Днепр, Днестр, Бессарабия, Румыния, Венгрия, Югославия, Австрия, Вена.

«За все это время сколько раз было так, что сантиметры и минуты, а то и секунды, отделяли от рокового конца. Больше всего таких моментов было под Сталинградом (и даже на операционном столе, где 5 минут был в состоянии клинической смерти, и только богатырская сила и решимость хирурга Истомина вернули меня к жизни). Там, под Сталинградом, я пробыл в боях больше месяца, и у меня зародилась уверенность, что мне судьбой после всего испытанного предписано пройти всю войну и вернуться с неё живым; правда, с четырьмя ранениями и двумя осколками металла в теле», - вспоминал Пётр Семёнович.

Человек этот сполна хлебнул военного лиха. Награждён двумя орденами Отечественной войны 1 степени, орденом Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За Победу» и ещё несколькими медалями.

Когда объявили о начале войны с Германией, Пётр только закончил 9 класс. Их, семнадцатилетних, которые до войны ещё немного не доросли, мобилизовали на «колхозный» фронт. «Служба» там известная: пахать, возить зерно на лошадях, вязать снопы, работать на молотилке.

 С юности Пётр полюбил Оренбургские просторы. И потом, на войне и после войны, мысленно постоянно возвращался к родным местам, о которых он складывал замечательные строфы:

Здравствуй, милая малая Родина,

Ясный, чистый простор голубой.

Много стран и дорог в жизни пройдено,

Но повсюду была ты со мной.

В феврале 1942 года, когда Пётр и его товарищи учились в 10 классе, в станице Краснохолмской собрали тысяч пять ребят (был среди них и Пётр Жарков) и образовали пехотное училище. В августе 1942 года ему присвоили звание лейтенанта и вместе с другими вновь испечёнными командирами погрузили в эшелоны и – на запад, а потом – на юг.  Именно там, под Сталинградом, решалась тогда судьба России. На станции Ртищево эшелон разбомбили «юнкерсы». Но вагон, в котором ехал Жарков, остался цел. Судьба хранила Петра и в тот день, и потом – не раз и не два. Трёхсоткилометровый марш-бросок под Сталинград и вот 18 октября Жарков – на переднем крае. В подчинении – взвод, три «максима», три пулемётных расчёта. А через восемь дней – первый бой. Их корпус, подошедший с севера, должен был отрезать немцев, вышедших клином к Волге. Всю ночь накануне взвод не сомкнул глаз – бойцы искали удобное место для начала атаки. Выбрали наконец балку, которая вела в сторону немцев, закрепившихся на небольшой высоте. Утром – атака. Впереди – танковая группа, а по овражку – стрелковая рота, к которой был придан пулемётный взвод Жаркова. И вдруг ухнул вражеский снаряд прямо в гущу переднего взвода. Человек десять сразу полегло. А у бойцов-новобранцев, бегущих вслед, только «А-а-а» из горла рвётся – то ли от ужаса, то ли от того, что положено «Ура!» кричать.

Выбили тогда немцев с высотки с помощью мощных залпов «Катюши». Вечером нашли подходящие окопы, где можно было бы отдохнуть. Вроде бы и измотались за день, и сено снизу сухое, можно бы и вздремнуть. Да так и не заснул, вспоминает Пётр Семёнович. Как глаза закроешь – перед мысленным взором – картины боя. Много в той атаке полегло боевых друзей. Вечером Жарков обходил передний край, слышит: «Ребята, пристрелите». Смотрит – бойцу ногу перебило, сдвинуться с места не может. Кликнул Пётр двух ребят, уложили раненого на плащ-палатку, оттащили к своим.

Прошло несколько дней. «Перед нашими бойцами ставится задача – занять находившуюся впереди сельскохозяйственную станцию, - вспоминает Пётр Семёнович, - было принято решение сформировать штурмовую группу, которая должна была пересечь полуторакилометровое поле и атаковать немцев. Попал в бригаду и наш пулемётный взвод. И вот сижу я в ночь перед боем в окопе. Ночь тёмная, а в небе звезда горит – яркая-яркая. Сиду и думаю: «Наверное, последний раз я тебя, звезда, вижу. Ну что же, помирать – так с музыкой. Такая, видно, наша доля.» Светает. Вот уже сзади моторы наших танков зашумели, готовые к атаке. И тут как начали немцы по нам лупить. Прибегает связной: наступление отменяется».

Не раз Пётр Жарков был на волосок от гибели. Одних ранений – четыре. Первое – под Сталинградом. «В одном из боёв немцы вытащили на брусвер две противотанковые пушки и давай бить беглым огнём. Заставили залечь. Я – за пулемёт, взял ленту с бронебойными патронами и начал строчить по этим пушкам. Смотрю, два фрица отбежали, других, наверное, я уложил. Наши поднялись и немцев с той высотки сбили. И вдруг слева – что-то вроде маленького взрыва. Потом – справа. Я прикрыл лицо пулемётом. И тут – страшный удар, как будто кувалдой по лбу. Первая мысль – убили. Вторая – раз так подумал, значит, живой. Ощутил: по лицу течёт кровь. Парень, санинструктор, перевязал голову. А я думаю: как же так, раз пуля попала мне в голову, она должна была меня убить. Потом смотрю: под рукояткой заряжения у пулемёта – большое, медного  цвета пятно. Немец стрелял разрывными пулями. Стрелял бы обычными – рикошет – и готов. А так – три осколка в лицо попали, а четвёртый – в руку. Через три дня меня привезли в армейский полевой госпиталь. Рана на лбу стала сильно болеть, образовался абсцесс, весь правый глаз заплыл. Хирург немедленно приступил к операции. «Операционная в отдельной хате. Электричества, конечно, нет. На столе – гильзы от 45-миллиметровых пушек, и в них фитили горят. В углу – топчан из неструганных досок. Положили меня на тот топчан. Слышу: «Лейте хлороформ. Дыши». Дышу. Проходит время. Руки, ноги немеют. Хирург окликает по фамилии – я отзываюсь. Значит, сознание работает. Лют хлороформ, окликают –  отзываюсь. Льют ещё. Хлороформ прямо по губам течёт. Момент ухода в небытие я не почувствовал. А очнувшись, слышу: «Хорошо, что у вас врач такой большой и сильный.» Как мне потом рассказали, от большого количества хлороформа началось резкое падение сердечной деятельности. Хирург сделал искусственное дыхание, но потом дыхание опять прекратилось. Пять минут я был в состоянии клинической смерти. И что делал хирург? Он поднимал меня и бросал изо всей силы на топчан. Пока я не очнулся. И тут, после рассказа медсестры, я вспомнил: когда я очнулся, подо мной вместо топчана были только сломанные доски».

Летом 1943 года Пётр Жарков в составе 68-й Гвардейской стрелковой дивизии принимал участие в Курской битве, потом был командиром пулемётной роты при наступлении у Днепра. Лето 1944 – Бессарабия. Потом Венгрия, Австрия. Труднее всего пришлось под венгерским городом Секешфехерваром. Были здесь и рукопашные бои. Удалось однажды взять в качестве «языка» молодого немца, раненного в бою.

А закончилась война для Петра Семёновича в Австрии 8 апреля 1945 года. Очередное ранение – осколок от миномётного взрыва угодил в левую ногу, раздробив кость. В госпитале сделали операцию, подлечили.

«Как-то по палатам прошёл слух: в городской Венский театр приезжают наши артисты, и не просто артисты, а звёзды Большого театра, включая балерину Галину Уланову, пианиста Льва Оборина, скрипача Давида Ойстраха, певицу Наталью Шпиллер, виолончелиста Святослава Кнушевицкого. Вот бы попасть! И что же – один дружок, Яшей звали, неведомо какими путями умудрился достать билеты, и несколько наших офицеров сели в электричку и – в Вену». Тот концерт стал, пожалуй, одним из самых ярких впечатлений Петра Жаркова за всю жизнь. После звуков и картин войны – увидеть и услышать такую красоту….

После войны Пётр Жарков, выдержав огромный конкурс, (фронтовикам, между прочим, никакого предпочтения не оказывалось), поступил в военно-юридическую академию, после окончания которой возглавлял военные трибуналы. Он не хотел работать в окружном суде.  «Знаете, почему? Потому что они смертные приговоры выносили, а мне после войны этого не хотелось», - откровенно сказал Пётр Семёнович.