Из воспоминаний И.Г. Жекова:

Я родился 29 июня 1919 г. в болгарском селе Большой Буялык (позднее - село Благоево) Одесской области. Мои предки – выходцы из Македонии, были вынуждены в начале XVIII века из-за резни между турками и болгарами покинуть свою родину. В 1802 г. часть болгар прибыла в Российскую империю и основали болгарскую колонию Большой Буялык, находящуюся в 50 км севернее Одессы.

В начале 30-х годов многие болгарские и украинские семьи были раскулачены и высланы за пределы Украины. Эта беда не обошла и нашу многодетную семью (у отца и матери было 6 детей). Волею судьбы в январе 1930 года мы оказались в городе Архангельске. В мае этого же года нашу семью переселили в таежный Плесецкий район Архангельской области. Все вместе строили для себя жилье (шалаши, землянки, а затем бараки) с тем, чтобы не умереть от голода и холода. Мужчины и женщины занимались на лесозаготовках вырубкой и раскорчевкой. Все это проходило под постоянным надзором комендатуры НКВД. Из-за плохого питания, а приходилось есть одно пшено с небольшим количеством муки и протухшей селедкой, многие болели цингой и дизентерией. Иногда в сутки умирало по 20-25 человек. Летом было полегче, так как собирали грибы и ягоды.

В течение 3-х лет построили бараки, столовую, магазин, пекарню, амбулаторию, комендатуру. Начиная с 1933 года, когда была открыта школа, дети начали учиться. В одной комнате занималось сразу 4 класса с первого по четвертый с одним учителем.

В 1937 году я закончил 7 классов и поступил в Архангельскую трехгодичную фельдшерско-акушерскую школу. 7 февраля 1940 года меня забрали на финский фронт и я не смог защитить диплом. До окончания школы оставалось 3 месяца.

На фронт я не попал, так как 12 марта 1940 года закончилась война с финнами. Нас расквартировали в город Полоцк (Баравуха-2) Белорусской ССР. Я был зачислен в 240-й Отдельный зенитный артиллерийский дивизион 126-й Стрелковой дивизии.

8 июня 1940 года нас подняли по тревоге и отправили в поход. Куда и насколько – никто тогда не знал. Впоследствии, когда перешли старую русско-польскую границу, выяснилось, что мы идем выполнять интернациональный долг – освобождать прибалтийские государства. Свою материальную часть – орудия – тянули на конной тяге. Все шли пешком, проходя от 40 до 80 км, а в последний день – 105 км в сутки. Эта изнурительная пешая ходьба выбивала людей из сил. Ноги у всех были стерты в кровавые мозоли, а спать приходилось при марше на ходу.

22 июня 1940 года мы пришли в Латвию в город Крустпилс и находились там целый год, вплоть до начала Великой Отечественной Войны. Я был зачислен в санчасть санинструктором с воинским званием «старшина медицинской службы». Войну встретили в 7-и км от границы Литвы с Германией в Шауляевском направлении.

Передний край нашей обороны немцы бомбили вначале с помощью авиации, вслед – дальнобойными орудиями, затем пошли танки и мотопехота. От нашего переднего края почти ничего не осталось. Кто остался в живых, через 2 дня вернулись на зимние квартиры в Крустпилс. Стали собирать людей всей дивизии и отходить под натиском врага.

Во время обороны города Мадона (40 км от Риги) я был контужен артиллерийским снарядом. Вторично меня контузило у поселка Гулбене (Латвия). С 4 на 5 июля нам пришлось оставить город Псков. С разрозненными частями с боями отходили в сторону Ленинграда и так до Луги. В Луге нас собрали вместе, сформировали воинскую часть, получили снаряжение. Из Ленинграда прибыло подкрепление (артиллерия, танки, людской состав – в основном выпускники военных училищ). Дальше Луги немцев не пропустили. Были ожесточенные бои не на жизнь, а на смерть. Впоследствии эти сражения назвали Лужским рубежом.

Ввиду того, что было много тяжело раненных, меня отправили с ними сопровождать их в госпиталь № 94 ГОПЭП (головное отделение полевого эвакоприемника). Я сдал раненых в госпиталь и собирался ехать обратно в часть. Из-за малочисленного состава медперсонала и большого наплыва раненых начальник госпиталя № 94 главврач II ранга тов. Тонков меня не отпустил, зачислив к себе в санинструкторы. Так, с 15 июля 1941 года до 15 октября 1941 года я находился на службе в госпитале.

С 8 на 9 сентября во время полного замыкания блокады в Ленинград прибыло 3 парохода с ранеными. Из 60-и, вышедших из Таллинна судов, 57 было потоплено в Балтийском море. Нашему госпиталю пришлось эти 3 парохода выгружать, сортировать раненых и отправлять по госпиталям Ленинграда.

Работая в госпитале, вспоминается один случай. На хирургический стол положили тяжело раненного моряка – богатыря. Я давал ему наркоз, но он его не берет. Доложил хирургу, что уже дал необходимую для операции дозу. Хирург дал команду: “Давай еще”. В это время наш морячок приподнимает голову и плечевой отдел, хотя был привязанный. Мы все растерялись, я подошел к нему сбоку. Своей головой ударил его в голову, и он «утихомирился». После этого ему еще дали наркоз, сколько – не помню, потому что я сам под воздействием этого наркоза потерял сознание и упал у хирургического стола. Проспал я тогда 18 часов. Не мог проснуться, и меня не могли разбудить, т. к. организм был сильно истощен из-за того, что работали по 18-20 часов в сутки.

До замыкания кольца блокады враг приблизился к фронту. Все ленинградцы поднялись на защиту родного города. Взрослые мужчины и женщины стали пополнять ряды воинов, т. е. организовали дивизии народного ополчения (ДНО). Молодые девушки стали поступать в санитарные дружины. Многие из них дежурили по госпиталям, ухаживая за ранеными. Другие сандружинницы при авианалетах тушили пожары от фугасных и зажигательных бомб.

Враг ежедневно подвергал город авиабомбежкам, сбрасывая фугасные и зажигательные бомбы. Как только самолеты приближались к городу, части воздушной обороны сиренами и по радио подавали сигналы «воздушная тревога». Сандружинницы отправляли людей в бомбоубежище и находились вместе с ними до отбоя воздушной тревоги. Это означало, что враг был отогнан от города нашими частями. Воздушные нападения продолжались по несколько часов. Иной раз только отогнали самолеты противника и дали отбой воздушной тревоги, как снова налетала авиация и начинала бомбить город.

По радио постоянно передавали призывы к ленинградцам быть бдительными и сплоченными, так как в городе часто появлялись шпионы и корректировщики, которые подавали врагу сигналы, где необходимо бомбить.

Так в сентябре при бомбежке города загорелись Бадаевские склады, где хранились запасы продуктов для всей области. От большой температуры сахар растворился и тек ручьями. Голодные ленинградцы собирали эту массу вместе с землей в свою посуду.

В районе Малой Колонии напротив нового мясокомбината по Московскому шоссе из-за частых обстрелов и бомбежек не могли собрать урожай капусты. В ноябре-декабре замерзшую из-под снега капусту стали собирать, невзирая на артобстрелы. По этому полю ходили лошади, при артобстреле некоторых убивало. Люди снимали с убитых лошадей шкуру и делили между собой конину. Даже наши бойцы принимали участие в разделке туши и сборе капусты. Когда командиры узнавали об этих случаях, бойцов строго наказывали. Но голод не «тетка», поэтому командиры взвода или роты сами принимали участие в «трапезе» по употреблению конины.

Враг находился очень близко к городу: от Кировского завода – 4 км. Люди на заводе работали круглые сутки, находясь на казарменном положении и месяцами отсутствуя дома. За этот труд они получали по 250 грамм хлеба в день. За станками работали в основном 12-летние подростки. Непрерывные обстрелы завода со стороны немцев уносили сотни человеческих жизней.

С 15 октября 1941 года я был отправлен в санчасть 705-го артполка на передовую на пушкинский меридиан «Средняя рогатка». С 6 на 7 ноября командование фронта решило пойти в наступление на врага в районе областной психоневрологической больницы «Форель». Стянули войска: танки, артиллерию, морскую пехоту. Впервые применили «Катюши». Под натиском такой громадной силы враг отступил на 10 км на этом участке фронта. Были убитые и много раненых. Меня как санинструктора откомандировали сопровождать раненых в госпиталь на Обводном канале 17/19 (бывшее здание школы). Мы сдали раненых и собрались ехать обратно на передовую. Проехать мы не могли из-за остановки всего автотранспорта. Не могли понять, в чем дело. Люди, которые стояли впереди нас нам разъяснили, а потом мы и сами видели.

На Обводном канале находилась мукомольная мельница им. Ленина, и под ней развелось много крыс. Хотя их травили, но полностью не смогли уничтожить. Это стадо крыс (не одна сотня) с мельницы через дорогу трамвайной линии пошли на водопой. Как только стадо прошло, движение возобновилось. Старожилы – ленинградцы рассказывали, что еще до революции были такие случаи. Но движение трамвая не возобновлялось. В стаде есть вожаки, которые ведут его и охраняют. Трамваи стали давить крыс, но из-за того, что они были жирными, они наматывались на колеса, трамвай буксовал и не мог двигаться дальше. Тогда крысы набрасывались на людей, лошадей и транспорт. Было издано строжайшее постановление, в котором было предписано, что при переходе крысами дорогу на водопой, движение транспорта нужно прекращать.

В зимний период положение горожан ухудшилось. Город погрузился во мрак: голод, холод, отсутствие света, воды и тепла. Чтобы истопить печь и согреть воду люди были вынуждены ломать на дрова собственную мебель. Воду носили в бидонах, чайниках и флягах из Невы. Враг часто из самолетов разбрасывал листовки с призывом сдаться. В листовках было написано: «Чечевицу доедите и Ленинград нам сдадите». Наряду с листовками немцы сбрасывали и продуктовые карточки, уже прикрепленные к магазинам. Но к чести ленинградцев люди держались стойко, и ни на какие провокации не поддавались, хотя жили очень и очень тяжело.

К зиме через Ладожское озеро была проложена «Дорога жизни». Из Ленинграда в тыл вывозили детей из детских садов и школ, рабочих завода вместе со станками и другим оборудованием. Обратно с Большой Земли в блокадный город везли продовольствие и боеприпасы. Дорогу бомбили с воздуха, лед на озере трескался, и многие машины уходили под воду.

Когда положение на фронте резко осложнилось, ленинградцы и военные приуныли. Тогдашние члены Военного Совета Ленинградского фронта Ворошилов, Жданов, Кузнецов принимали все меры, чтобы не сдать город врагу. Но по прибытии Жукова в Ленинград Ворошилова отправили в Москву. Жуков возглавил Военный Совет фронта.

Как всегда Жуков делал все возможное и невозможное. Взяв  в свои руки управление фронтом, было много сделано для обороны Ленинграда. И военные на фронте, и жители блокадного города воспрянули духом. Укрепилась дисциплина как на фронте, так и в тылу. Люди поверили, что Ленинград не будет сдан врагу.

В конце декабря 1941 года по этническому признаку меня сняли с фронта и отправили в Гренадерские казармы. Там оказалось уже много военных разных национальностей: латыши, литовцы, эстонцы, немцы, финны, карелы, болгары, греки, китайцы, корейцы. Из них организовали запасной полк, который 13 января 1942 года через Ладогу отправили на Большую Землю (г. Волховстрой). Там погрузили нас в товарные вагоны и привезли в Вологду. Здесь литовцев, эстонцев и латышей оставили, а остальных 156 человек отправили в Коми АССР на Печору, в Кожвинский леспромхоз, лесопункт Коджером, где занимались лесозаготовкой.

До 15 мая 1942 года мы считались военнослужащими, а после этого нас демобилизовали и мобилизовали в трудармию из-за национальности. 12 декабря 1942 года нас – трудармейцев в товарных вагонах повезли на Урал, а уже 1 января 1943 года 136 человек прибыли в город Коркино Челябинской области на строительство шахт и угольных разрезов. На лесоповале умерло 20 человек.

С 5 января 1943 года нас зачислили в трест «КОРКИНОШАХТСТРОЙ». Мне дали бригаду плотников – «малышей», которая состояла из 12 человек: 1 финн, 1 болгар и 10 немцев в возрасте 15-16 лет. Членов бригады называли «Жековцами». Поселили нас в Зону под надзором комендатуры у 30-й шахты, где сейчас II участок (пос. Роза, г. Коркино). Мы занимались плотницкими работами, настилали полы и нары в землянках, где мы жили; возили на санках воду в бочках, кирпич, песок для строительства. Наша бригада просуществовала до мая 1944 года, а затем ее расформировали.

В мае 1944 года меня отправили в шахту 29-ю Наклонную навалоотбойщиком. 20 октября 1945 года я был переведен в транспортную контору по железнодорожным перевозкам треста «ЧЕЛЯБИНСКШАХТСРОЙ», где работал главным кондуктором грузовых поездов.

В 1966 по болезни был переведен диспетчером, а затем старшим диспетчером. Много лет проработал неосвобожденным председателем профсоюзного комитета. На пенсию ушел в 55 лет 29 июня 1974 года, но продолжал еще с перерывами работать почти до 75 лет.

И.Г. Жеков умер в Перми 13 августа 2001 года. Похоронен на пермском Северном кладбище в воинском квартале.