В Чехословакии к этому времени находилась самая большая группа армий “Центр”, насчитывающая около 50 дивизий и других специальных частей общей численностью до миллиона человек. Командовал этой группой генерал-фельдмаршал Шернер, которому Гитлер присвоил маршальское звание под самый конец войны, зная жестокость и преданность Шернера и надеясь, что он сделает все, чтобы спасти вермахт. Так оно и случилось. Генерал-фельдмаршал Шернер оказывал отчаянное сопротивление нашим войскам и жестоко расправлялся с подчиненными, если они, по его мнению, малодушничали. Это был жестокий и фанатичный враг. Но спасти положение ему было не дано. К концу апреля противник изменил тактику ведения боя. Пытаясь спастись от возмездия, он стал активно отрываться от наших войск и поспешно сближаться с американскими войсками, которым без сопротивления сдавались в плен. Но отступая, враг оставлял сильные заслоны из танков, артиллерии и моторизованных частей – для артиллеристов можно сказать классический. Стрелковый полк, который я поддерживал, конечно очень уставший и сильно потрепанный в бесконечных боях, был остановлен на выходе из одной деревушки. На его пути противник расположил и заранее закопал восемь спаренных крупнокалиберных пулеметов. Шквал огня трассирующих и разрывающихся снарядов буквально сметал крыши с люков. Поле лежало, атака захлебнулась.

Командир полка майор Баскин А.Е. говорит мне: «Боря, друг, выручай». Я бросаюсь в машину и еду за деревню, к которой подходит гаубичная батарея 122 мм пушек. Была у меня такая одна в дивизионе. Разворачиваю её тут же за деревней, а сам прямо из машины на ходу разматываю катушку связи. В деревушке стояла церковь, с довольно высокой колокольней – это же замечательный наблюдательный пункт. Когда мне удалось взобраться на колокольню, на самую верхнюю её часть – открылась панорама, на переднем плане которой зенитно-артиллерийская группа. Эти установки изрыгали море огня. Единственным моим желанием было тогда, – чтобы меня не обнаружили. Это опасение не было связано с моей личной безопасностью. Главное заключалось в том, что “сняв” меня, они бы безнаказанно могли продолжать мове гнусное дело. А делали они это дело хладнокровно и довольно нахально. Мне удалось быстро и незаметно установить связь с батареей, заставил себя успокоиться, собраться и открыть огонь. С крутой возиться было некогда, да и демаскироваться я не мог, поэтому “на глазок” в надежде на свой артиллерийский опыт я сделал один выстрел первым орудием. Как я и рассчитывал снаряд мой разорвался далеко от огневой позиции врага. На него никто не обратил внимания. Это-то мне и нужно было. Для меня этот разрыв был “репером”, иными словами ориентиром. От него теперь нужно было сделать перенос огня, и переходить на поражение. В промежутках должны быть ряд пристрелочных этапов, но я не мог соблюдать в этих условиях все каноны артиллерийского устава. Нельзя допустить, чтобы противник понял, что его пристреливают. Тогда бы он укрылся в подготовленных убежищах, а это не входило в мои планы. Я ещё раз заставил себя успокоиться и сделал расчет переноса огня на цель, т.е. перейти на поражение. К этом времени на колокольню взобрался командир дивизии генерал-майор Ковтун А.И. Я испугался, что он все испортит и тогда мне просто не успеть. В большие проемы колокольни все хорошо просматривалось, а зенитчики были очень близко.

К тому же комдив в этот момент мне просто мешал. Он нервничал (тоже вошел в раж), требовал скорее и т.д. Есть мгновения, когда артиллериста не нужно торопить и вмешиваться в его дела. Ему нужно сосредоточиться и спокойно сделать соответствующие расчеты. Я высказал это довольно категорично своему командиру, тем более, что данная ситуация была из ряда вон выходящей. И вот вопреки «Правилам Стрельбы» я скомандовал батарее неуставные: “8 очередей – беглый огонь”. В течение нескольких секунд 32 снаряда по 16 кг каждый легли точно в цель, именно когда зенитчики противника вели огонь и стояли у своих установок во весь рост. Все окуталось дымом и пылью.
Мой генерал кричал и прыгал, но теперь это уже не имело значения. Генерал кричит: “Железнов, давай ещё!”. Я даю. Он кричит ещё и я еще. Потом с батареи предают мне: “Товарищ командир, на стволах орудий горит краска”. Это опасно. Стволы перегрелись и может быть прорыв пороховых газов через затвор. Есть же предел всему, а генерал неумолим – кричит: “Давай еще”.
Очень рискованно, но я еще дал 4-е беглые, т.е. 16 снарядов и сказал: “Все”.

Стало тихо, тихо. Мы спустились, потому что смотреть бесполезно: все в думы и гари, ничего не видно. Полк поднялся и без единого выстрела пошел вперёд, а я и командир дивизии пошли на огневые позиции артиллеристов противника (теперь уже бывшие). Картина была страшная. Артиллерийские установки и все расчеты противника были начисто уничтожены.

В Чехословакии мы закончили войну значительно позже чем было объявлено о Победе. Я уже говорил, что войска Шернера сопротивлялись отчаянно, а вместе с ними и те, кто не ждал пощады от Красной Армии и Советской власти. Но все же настал конец и для них. Сам генерал-фельдмаршал Шернер был взят в плен. В Нюрнберге он был осужден на длительный срок тюремного заключения. В плен были взяты и предатели нашей Родины – Власов и другие. Впоследствии они были казнены по решению трибунала.

Лично я войну закончил юго-западнее Праги, где мы встретились с американскими войсками.

В конце августа 1942 года под Сталинградом шли тяжелейшие бои с превосходящими силами врага. В помощь городу наш Воронежский фронт начал наступательную операцию.

В обороне противника образовалась небольшая брешь, и командир отдельного артдивизиона майор Федотов приказал мне (я был начальником разведки дивизиона) взять несколько бойцов с катушками связи и пройти как можно глубже в тыл гитлеровцев - корректировать огонь.
Через кукурузные поля и подсолнухи прошли незамеченными километра два. Остановились на высоком краю оврага. С него хорошо было видно, как фашисты подтягивают резервы. Они совсем близко.

Нитка связи идет за мной. Я докладываю командиру, начинаю корректировать огонь всего дивизиона по вражеским батареям. Первый залп, второй, третий... И хотя танки противника с автоматчиками на броне вышли на рубеж контратаками как раз в наш район, мы продолжаем свою опасную работу.

Нас, конечно, обнаружили. Автоматчики окружили кольцом, решили взять живыми. а нас шесть человек, и оружия - винтовки да мой пистолет. Но в плен не сдадимся! Пошли в лоб. На пути автоматчики, среди них высокий, худой офицер. Они бросились на нас. Мы стреляли, отбивались штыком, прикладом - чем придется. Я в упор расстрелял всю обойму, последнюю пулю всадил в офицера - ранил в плечо.

Словом, прорвались. Подбегает старшина Душкин, сильный и смелый парень, кричит: "Командир, давай этого длинного прихватим, он еще живой, да и легкий". Показывает на офицера , который рядом на земле корчится. Схватили его и рванулись в надежде проскочить небольшой открытый участок , за которым высокий подсолнечник. Там спасение.

Но не тут-то было. Появился вражеский танк и ударил болванкой - неразрывающимся снарядом. Она пробила офицера, которого мы тащили, а нас разметало в стороны. Уже по лежавшим танк ударил несколько раз осколочными и замолчал. Я ранен в правое плечо: осколок перебил портупею, ключицу и застрял где-то внутри. У Душкина ран много. Все же нашел я силы не подняться и не побежать. Как артиллерист, понимал, что наводчик танка за нами смотрит, и если хоть пошевелимся, то добьет.

Через несколько секунд, которые показались вечностью, осторожно поворачиваю голову и вижу, что пушка уже не смотрит своим жерлом на нас. Медленно двинулись Нам удалось буквально вползти в подсолнечник. Попытался поднять Душкина, но, проволочив его несколько метров, понял, что затея бессмысленная. Из меня кровь при каждом вздохе льется все больше. Тогда встаю во весь рост и иду в сторону своих. Надо дойти... В кровь губу искусал.

Наши уже подтянули пушки, ко мне подбежали. Хватило сил сказать, где Душкин. Его вынесли. У меня же земля поползла к небу, в глазах стало темно. Очнулся уже в санроте.

Март 1943 года. Наши войска ведут тяжелые бои за Харьков. Враг, собрав в кулак до 30 дивизий, обрушил удар огромной силы. Наша часть уходила на другое направление, а для прикрытия отхода оставили заслон - стрелковый батальон. Мне с батареей 76-миллиметровых пушек было приказано остаться с заслоном. Задача трудная - любой ценой задержать противника, дать возможность главным силам организованно выйти из боя.

Дрались мы всю ночь. Дрались насмерть. А на рассвете получили приказ занять оборону в другом районе города, у паровозоремонтного завода. Каким-то чудом удалось обойти город и оказаться на нужном направлении. К этому времени Харьков был уже весь занят фашистами.

И опять ситуация, когда нашу группу пытаются взять живыми. Стреляют не в нас, а над головами, пользуясь абсолютным численным превосходством, бросаются врукопашную. Мы отбивались до последнего патрона. И опять я разрядил всю обойму пистолета. Пуст он, а перезарядить некогда - на мне висят два гитлеровца. Один здоровенный, дышит перегаром в лицо. Со всей силы ударил его рукояткой пистолета по голове, свалил с себя. Второй растерялся, я его - ногой, а сам в невероятном прыжке ухватился за забор с колючей проволокой, подтянулся на этой колючке голыми руками и перемахнул.

Удалось прорваться на завод, а точнее - на его развалины. Вдогонку автоматчики начали буквально поливать нас, оставшихся в живых, огнем. Загнали на четвертый этаж заводской постройки. Назад хода нет, враги уже в десятках метров, их много. Впереди отвесная заводская стена. Что делать?

Посмотрел вниз. А внизу вдоль стены осталась небольшая полоса снега. Группируюсь, как пружина, и лечу вниз, чтобы попасть в снежную полосу. Попал. Разбил колено, локти, зубы, но все-таки ни одного перелома. Дальше на пути были еще тяжелые испытания, но пробился к своим. Со мной вышел командир батальона майор Фаловский. Опытный и храбрый командир, тоже физически очень крепкий. Он был ранен в ногу, но едва ли это заметил. А когда сняли с него сапог, то вылили много крови. Оказали помощь, и он продолжал командовать батальоном. В моей же шинели было десять дырок от пуль.

Используя огромное преимущество в силе и технике, противнику удалось весной 1943 года окружить в районе Харькова часть наших сил. Попала в окружение и наша бригада. Выходили организованно. Правда, технику пришлось взорвать: кончились боеприпасы, а прорывались в бездорожье, через поля и мелкие речушки. И вот последний рубеж - река Северный Донец в районе Чугуева.

Вышли прямо на огонь. Нас много, но мы почти без оружия. Фашист расстреливают в упор, а мы бежим на них и страшно кричим. Нервы у гитлеровцев не выдержали, они отступили. Появилась возможность пробиться.

Выскочили на лед. На другом берегу наши.

Лед уже истончился, не выдерживал тяжести и ломался. Ухватишься за кромку у полыньи, но отламывается очередная глыба, и ты погружаешься в ледяную воду с головой. Набираешь полную грудь воздуха и подплываешь под водой (стреляют) опять до кромки. И опять отламывается кусок льда, снова с головой в воду. Так до самого берега, а это не меньше ста метров.

Враги очень быстро оправились, выдвинули на фланги прорыва танки, минометы, артиллерию. Пикировали "юнкерсы". Картина страшная. В этих условиях очень пригодилась спортивная закалка, привычка раскладывать на дистанции свои силы. Надо было доломать лед до берега и выйти к своим. И доломал, и вышел. Последний рывок и... теряю сознание.