Зигеров Яков Михайлович был на войне — с 43 по 45 год, связист, окончил войну в Германии. Позже — военный электрик, руководитель брянской организации общества «Спартак», руководитель областного управления по туризму.

"Снаряд влетел в нашу землянку и воткнулся в стену. Обалдевшие, мы, связисты сидели и смотрели на него. Потом кинулись прочь из землянки. Потом, лежа на земле, некоторое время ждали взрыва. Но снаряд так и не взорвался. Везенье на войне — это как счастье. К одним оно приходит, а к другим — нет.

Мой рост был 150 сантиметров, когда в октябре 43- го меня призвали в армию. Мы, эвакуированные из Брянска, жили и работали в колхозе в деревне Речкалово Свердловской области. Мне было 17 лет, но жилистый: на уборке я в одиночку таскал мешки по 50 килограммов. В нашей семье по талонам работники получали 600 граммов хлеба в день, а иждивенцы (малыши) — 400 граммов, и больше ничего. Члены призывной комиссии засомневались: слишком я был маленький. Но военком сказал: ничего, подрастет и послужит. Я и, правда, потом подрос, уже на войне.

Нашу семью из Брянска эвакуировали вместе с фабрикой имени Сталина, где отец работал закройщиком, а мать — швеей. Наш дом на улице Луначарского до сих пор цел, чем не чудо?! Отец в эвакуации заболел. Я из детей был старшим. Мать поплакала, сумочку с хлебом и кусочком сала мне дала, — вот и все проводы.

Мне повезло. Я успел закончить семь классов, а это тогда было, как сейчас институт. И меня отправили в военное училище. Должны были учить два года, но отучили только шесть месяцев. Училище по приказу товарища Сталина расформировали, и всех отправили сержантами — связистами на войну. Так вот еще четверо ребятишек из нашей деревни за плечами имели три класса, их отправили в стрелки, и все они погибли в течение нескольких месяцев.

Наш эшелон прибыл в Прибалтику, во Второй Прибалтийский фронт. В дороге мы оголодали, так что первые дни все не могли наесться, сухари потихоньку прятали. Это было время наступлений. И как я вскоре понял, в наступлении у солдат были совсем другие настроения, чем у отступающих. Вроде смерть, страх — все рядом, и все так, да не так.

Я был морзист, работал на аппарате Морзе в батальоне связи корпуса, отправлял шифровки командирам на передовую. Мы обычно стояли в километре от передовой, а расстояние в километр от войны, как оказалось, это очень много.

В наступлении мы пешком проходили порой по пятьдесят километров за день. На войне — две напасти: всегда спать хочется и вши мучают. Горстями их выскребаешь. Подгонят дезкамеру, всю одежду вроде прочистят и насекомых убьют, но несколько дней — и все заново. А помыться обычно и негде, и некогда.

Я скажу: на войне было меньше несправедливости, чем я потом видел на гражданке. На войне просто: вот приказ, и его надо выполнить. Хотя, конечно, разное случалось. Рядом с нами телеграфистами служили линейщики, они должны были порывы линий устранять. Служба опасная: то под бомбежку попадет, то диверсанты засаду устроят. И вот одного солдата, фамилия Серпик, за сутки дважды, вне очереди отправляли порывы устранять. Два раза за день он по приказу комвзвода Щепанова сходил, порывы устранил, а в третий раз — не пошел, думаю, от обиды отказался. Его тут же в штрафбат отправили. Спустя пару месяцев видим Серпика в расположении части — рука перевязана, орден Красной звезды на груди. Зачем приехал? Он говорит: в госпиталь еду, но решил к нам завернуть и Щепанова прикончить. В общем, силой мы в землянку уволокли, остудили, убедили уехать от нас побыстрее.
Мне говорили, что в 41-м за линией обороны стояли заградотряды, которые сдерживали отступающих, но я такого уже не видел, И потом: в 43 -это была другая история, не мы, а враг наш отступал.

На войне к смерти привыкаешь. Разорванные тела, изувеченные люди, но никаких сильных чувств увиденное не вызывает. Черствеет сердце. Выясняется, что человек ко всему может привыкнуть, даже к такому. Наверно, это очень плохо, но и иначе нельзя. Иначе как воевать?

В первый раз я заплакал, после того как о Победе объявили. Стоим в маленьком городке в Германии. Все знают, что кончилась война. Из крепости немцы оборванные, грязные пошли строем. Сдаются. Кидают оружие в кучу на асфальт. А один немец почему- то свой автомат не бросил, так с ним и идет. Наш комроты Федоров осерчал, из рук немца автомат вырвал, со всей силой об асфальт ударил. А тот самопроизвольно начал стрелять. И прошило нашего лейтенанта очередью. Вроде сколько смертей прежде повидал, а тут заплакал. Очень стало жалко Федорова. Ведь кончилась война!"