Но всем руководила в нашей семье бабушка Драга. И это при живом дедушке! Обычно такое бывает, если мужчина пьяница или лодырь. И хотя наш дедушка Жива никогда по пьянствовал, а уж работал всю жизнь, не покладая рук, он обладал одной особенностью: дедушка был таким добряком, каких наша округа еще не видывала. Все люди — в деревне ли, в городе — ему родня, чужое горе, он воспринимал как свое, и стоило кому-нибудь обратиться к нему с просьбой о помощи, как он отдавал человеку последнее. Не мог он превозмочь свою доброту, а семья была большая, вот бабушке и пришлось взвалить на свои плечи эту нелегкую ношу. Была она труженица великая и во всем любила порядок. Вставала до петухов, а спать ложилась последней, после полуночи. Дом у нее сверкал чистотой. Мы, дети, очень уважали бабушку, обращались к ней только на «Вы», старались как можно лучше выполнить любое ее поручение. При-чем все делалось без окриков и какого-либо принуждения, в охотку. Но и характер умела показать наша бабушка Драга, строгая и справедливая это была женщина. В то время, когда вокруг было столько набожных людей, она запретила заходить в дом попу, в церковь не ходила сама и нас не неволила. Но православные наши праздники: рождество, пасху, славу — соблюдала, и так великолепно их справляла, что у меня в памяти они навсегда остались как лучшие воспоминания детства.
Вот одно из них. В день перед рождеством, на «Бадне вече», как у нас в Сербии говорят, вся семья бывала в сборе. Свет горит всю ночь — таков обычай. Женщины дом уже прибрали, готовятся кушанья, жарится специально откормленная индюшка, вкусно пахнет пирогами, печеньем. Мы, младшие, с нетерпением ждем десяти часов вечера. В десять все одеваемся и идем на задний двор за соломой. Впереди важно вышагивает дед, а мы гуськом за ним. Ночь темная, морозная, и нужно, пока идем, найти свою звезду на небосводе. Подходим к стогу, и каждый, взяв охапку побольше, несет солому в дом, чтобы разбросать по всем комнатам, в кухне, чулане, в сенях. Пока разбрасываем, можно поваляться, побороться, подурачиться вволю. В полночь опять выходим на улицу. Бабушка раздает каждому по тарелочке, наполненной кукурузой, пшеницей, фасолью, горохом. Здесь свой ритуал: во главе с дедом обходим большой двор. Дедушка берет у каждого из тарелочки пригоршню зерна, бросает в одну, затем в другую сторону и приговаривает:
— Поля наши, обрадуйте нас богатым урожаем! Мы ему вторим:
— А мы потрудимся!
— Да уродится пшеница золотая! Да уродится куку¬руза высокая!
— А мы потрудимся!
И так пока не разбросаем всё заготовленное в тарелочках зерно. Затем заходим в дом, где, опять с тарелочками, наполненными орехами и леденцами, обходим все помещения. Теперь уже бабушка разбрасывает содержимое тарелочек по всем углам, приговаривая:
— Чтобы в этом доме хватило пищи!
— Чтобы в этом доме было весело!
— Чтобы в этом доме все были здоровы!
Затем бабушка с дедушкой уходили и возвращались к нам с гостинцами. Мы тоже готовили для них подарки: кто что мог сделать своими руками. Все улыбались, целовались. Дед палил из пугача, потчевал старших ракией. Дети же, да и тети, и их мужья студенты, бросались в солому, ища разбросанные конфеты, орехи, шоколадки, отталкивали друг друга, визжали от радости. Пахло соломой и счастьем!

Героическим женщинам в день великой Победы 9 мая
посвящается!

ДВЕ МАТЕРИ
(Славянская быль)
Знаешь ли ты те могилы,
Что дороги нашим сердцам?
Ряды их в горах и долинах
Отчизны родимой лежат.
Из славного пепла святого
Их силу тебе я несу,
И звезды их душ золотые
Зажгут неземную красу.
Алекса Шантич

В конце февраля 1942г. на сыром бетоне гестаповской тюрьмы в югославском городе Бечкерек (впоследствии названном "Зренянин" в честь Народного героя Югославии Жарко Зренянина) неожиданно встретились две крестьянки-сербки, до начала войны соседки-подруги с одной улицы южно-банатской деревни Избиште, Драга и Драгиня.
Драгу гестапо арестовало еще 22 июня 1941 г., Драгиню же арестовали недавно, в середине февраля 1941 г., и после жестоких допросов-побоев вбросили окровавленную в общую камеру. Числились обе, и Драга и Драгиня, злейшими преступниками "великого Рейха". Хотя Драга уже давно разменяла седьмой, а более молодая Драгиня шестой десяток лет, были они для фашистского Рейха более серьезными противниками, чем гестаповцы могли и представить. И вот почему.
По правде говоря, необыкновенные это были женщины по своей гордости, чисто славянской смекалке, энергии и целеустремленности, невзирая на то, что обе они закончили еще в далеком девятнадцатом столетии только по два класса церковно-приходской школы. Вышли они замуж за парней из своей деревни: Драга за Живу Зренянина, Драгиня за Милана Стефановича, расторопных молодых людей, выходцев из многодетных крестьянских семей бедняков.
Жизнь шла своим чередом, и, так как семьи жили по соседству, постепенно Драгиня потянулась к своей старшей соседке. Bсё ей в Драге нравилось: и как она в доме верховодит, и как хлеб печет, и какая она чистюля. И какая у нее бахча, какие цветы во дворе! Удивлялась Драгиня и тому, как Драга успевает все это сделать. Ведь семья-то у нее большая – тринадцать человек, пятеро уже взрослых детей, зятья, внуки, сноха. Уважают ее, слушаются, советуются. Трудолюбивые. И все они у нее как родные, никакого различия. Как она их так воспитала? Вот старшие дети у Драги - Анджелия и Жарко учителями стали, и о них молва в крае идет как о лучших педагогах. Муж Анджелии Чедомир Миличевич тоже педагог.
Любая работа у Драги кипела, так и у Драгини: за что ни возьмется - все спорится. Драгиня и в воспитании детей не хотела отставать, тоже стала подумывать, как своих сыновей вывести в люди, дать образование. Их у неё было четверо: Страхиня, Светислав, Момчило и Реля. Ребята, как на подбор, трудолюбивые, дружные жадные до ученья, знающие цену куску хлеба и тяжелому крестьянскому труду. Видели они, как приходится отцу с матерью, которые, не разгибая спины, с утра до ночи работали на своих и чужих нивах, чтобы накормить, обутъ, одеть и выучить детей.
Драгиня своих детей тоже определила по учительской части. Святое это дело - учить детей, говаривала она. Момчило, Светислав и Реля закончили педагогическое училище и стали обучать грамоте крестьянских детей в деревнях Южного Баната. Страхиня после окончания гимназии поступил на юридический факультет Белградского университета Еще в довоенное время дети Драги и Драгини были известны в народе как стойкие защитники бесправной бедноты. Такими их воспитали родители.
Удивительные это были родители - Драгиня и Милан, Драга и Жива. Они совершили настоящий родительский ПОДВИГ, воспитав таких замечательных детей. Малограмотные труженики, всю жизнь подневольные, зависящие от короля, богатеев, судьи, помещика, бога, налоговой полиции, погоды, почти от всех стихийных и не стихийных бед, они оставались людьми честными, добрыми и стремились передать такое представление о жизни своим детям, приобщить их во что бы то ни стало к знаниям, чтобы они потом несли эти знания людям, и если немногословные Драга и Драгиня говорили кому-нибудь из своих детей, совершивших проступок, свое родительское: "Ты обязан быть человеком!" - то для всех это звучало так: ты должен быть трудолюбивым, честным, сильным и добрым! И всегда держать свое слово! Алчность, стремление к наживе, трусость вызывали у матерей такое внутреннее негодование, что дети запоминали это на всю жизнь. Каждый из них мог выбирать свою стежку-дорожку в жизни, но смешивать добро и зло, сидеть на двух стульях, трусить, торговать своей совестью и принципами никто из них уже не мог, это было исключено.
Отцы этих замечательных семейств, Жива и Милан были под стать своим женам: трудолюбивые, честные, добрые и чем-то похожие друг на друга. Большую часть времени в году они проводили за работой в поле, с весны до осени, по двадцать часов в сутки. Но было у них одно увлечение, чем они, пожалуй, и отличались од односельчан. И Жива и Милан очень любили сербские народные былины, народные сказания, древний эпос, бережно хранили их в своей цепкой памяти. Намолчавшись в страдную пору, любили они собираться вместе в длинные зимние вечера по воскресеньям или к Рождеству, и тогда перед детьми происходило великолепное действо - они пересказывали народные предания. И делали это превосходно.
Дети сидели на земляном полу у печки и слушали, затаив дыхание. Десятистопный стих, знаменитый сербский "десетерац", лился легко, по мере повествования голос рассказчика то поднимался до высокой патетики, то переходил на трагический шепот. Они рассказывали о Милоше Обиличе, убившем турецкого султана Мурата, о гибели Милоша во имя спасения сербского войска, идущего на очевидную смерть "За крст часни и слободу златну!"("3а крест честный и свободу золотую!"), как говорится в былине; о великолепном королевиче Марко, который все пахал землю, пока не допекли его турки своими поборами. Когда лопнуло у Марко терпение - бросил он пахать, поднял соху с волами над головой и замахнулся на завоевателей, которые помчались от него без оглядки. Понял Марко, что терпением да смирением не справиться с врагом, и встал он на смертный бой с иноземцами вместе со всем народом.
Десетерац воспевал знаменитого Бановича Страхиню, которому дороже всего на свете была честь и свобода, воспевал он и бесстрашного Релю Крилатицу и народных мстителей - гайдуков, которые не мирились с рабством и уходили в горы, поднимали народ на борьбу с ненавистными завоевателями. Рассказывалось в десетерце и о том, что народным мстителем может стать не каждый, а лишь

«Тай ко може стичи и утечи,
И на страшном месту постояти»
(Тот, кто может подоспеть и скрыться
И сумеет промолчать под пыткой!)

Знали Милан и Жива прекрасные стихи об известном предводителе гайдуков, Старом Вуядине, которого турки поймали вместе с сыновьями и повели в крепость Лиевно пытать, с тем, чтобы он выдал им своих товарищей. Старый Вуядин обратился к сыновьям с такими словами:

"О синови мои соколови,
Видите ли проклето Лиевно?
Те у нему биели се кула
Овде че нас бити и мучити:
Пребияти и руке и ноге,
И вадити наше очи чарне.
О синови мои соколови,
Не будите срца удовичка,
Но будите срца юначкога,-
Не одайте друга ни еднога...!"
(Ой, вы сыны, мои соколики,
Видите ли проклятое Лиевно,
Где высокая белеет башня?
Там нас будут избивать и мучить,
Будут руки нам ломать и ноги,
Тело рвать и выкалывать очи.
Ой, вы сыны, мои соколики,
Вы не будьте сердцем малодушны,
Будьте храбры и неустрашимы,
Ни единого друга не предайте. . . ! )

Палачи начали истязать Старого Вуядина на глазах у сыновей, перебили ему и руки и ноги, а когда стали угрожать, что выколют глаза, то он ответил им:

"Не лудуйте Турци Лиевляны!
Кад не казах за те хитре ноге,
Коено су коньма утецале,
Кад не казах за юначке руке,
Коено су копля преламале,
И на голе сабле ударале,-
Я не казах за лажливе очи,
Кое су ме на зло наводиле...! "
Не беснуйтесь, зря вы, лиевляне
Коль я из-за быстрых ног не выдал,
Что от ваших коней убегали
Коль не выдал из-за рук геройских,
Что ломали вражеские копья,
И за сабли голые хватались
Я не выдам из-за глаз неверных,
Что меня на гибель наводили...!

И сыновья Старого Вуядина стояли насмерть!
Дети остро переживали вместе с рассказчиками все перипетии схваток народных богатырей с врагами, радовались успехам и победам героев и заливались горькими слезами, когда они погибали. Заложенные в детские души семена добра и стойкости, любви к свободе и бесстрашию в борьбе с врагами не пропадали даром. И дети Драги и Драгини выросли добрыми, честными и мужественными людьми.
Когда их власти в тридцатые годы за "непослушание" арестовывали, пытали, отправляли на каторгу, родители не бросали им ни одного слова упрека. Родители были убеждены, что дети их на верном пути, раз борются за правду, за справедливое дело народа. В эти трудные минуты они гордились своими детьми и помогали им, чем могли. А переживания и бессонные ночи легли новыми морщинками на их высушенные ветрами крестьянские лица, такие прекрасные в своей величавой простоте. Когда они шли с передачами для своих детей в тюрьмы Белой Церкви, Вршаца, Бечкерека, Митровицы, Белграда, то шли, не опуская головы, шли и гордо смотрели людям в глаза.
Грянул грозный 1941 год.
22 июня 1941г. ровно в четыре утра гестаповцы ворвались в дом Драги. Выволокли во двор Драгу, Живу и больную дочь Веру, поставили лицом к стенке с поднятыми руками и так держали, пока в доме не перевернули все вверх дном. Начали предварительный допрос прямо у стены. Главный гестаповец держал в руках листок, очевидно список с данными, и начал спрашивать:
- Где вся семья? Кто скажет?
И в эту тяжелую минуту Драга не сложила с себя полномочий главы семьи, взялась отвечать на вопросы гестаповцев.
- Я скажу, где моя семья. Уехали все в поисках работы, кто куда...
- Ты что, старая, издеваешься, где сыновья Жарко, Спаса!? Отвечать! И удар прикладом...
- Уехали... и удар...
- Где зятья Чедомир, Деян, Марко?
- Уехали... и удар...
- Где дочери Анджелия, Любима?
- Уехали … и удар...
- Где сноха Елизавета?
- Уехала... и опять удары...
Затем гестаповцы взялись за Живу и Веру, но несмотря на все свое старание слышали только одно: "Уехали". Наконец, гестаповцы, подустав, поволокли их, избитых и окровавленных, в городскую вршацкую тюрьму, а оттуда в центральное гестапо Баната в г. Бечкерек. Там Драга и Жива после всевозможных издевательств и побоев коротали дни как заложники в ожидании своей очереди на расстрел. Но Драга и Жива знали, что вся их большая семья встала, как один, на борьбу против немецких захватчиков, и они этим гордились. Драга и Жива знали, что их старший сын Жарко руководит восстанием народа против оккупантов по всей Воеводине, что и в Белграде, и в Сербии, и в Черногории, и здесь в Банате, везде, где есть их поросль, везде, где находятся Спаса, Деян, Елизавета, Чеда, Любима, Марко, Анджелия, там фашистам покоя не будет. И не роптали они на детей, что ввязались в смертельную борьбу. Только с каждым серым тюремным рассветом подкрадывался предательский материнский страх – а вдруг "тюремный телеграф", бесперебойно обходя гестаповские барьеры и шепотом принося с воли страшные известия о поражениях партизан и подпольщиков, - вдруг он с горечью произнесет имя кого-нибудь из родных. Не дай бог, услышать страшное известие о ком-то из наших – шептала Драга в кулак, всматриваясь в зарешеченное небо. Шел последний месяц тяжелого 1941 года, но о ее любимых и родных не было ни слуху, ни духу. Правда, они несколько странным образом узнали, что их старший сын Жарко на свободе и наносит удары оккупантам. Узнали это от самого главного гестаповца Баната полковника СС Шпиллера, который имел обычай посещать не только камеры пыток, но обходить и все остальные камеры заключенных, выбирая своих будущих жертв. Почувствовав пронзительный взгляд иссиня черных глаз Драги, и не выдержав его, он остановился перед ней и закричал: "Что смотришь, старая... Я знаю, что ты думаешь! Не будет этого! Я поймаю живым твоего Жарко, этого красного генерала! И повешу перед тобой или рядом с тобой!" и, продолжая угрожать и бушевать, Шпиллер ушел.
Драга и Жива были довольны, что Жарко жив, что "телеграф" не приносил плохих известий о родных. Значит, они борются, держатся, значит, и мы будем держаться, не посрамим их. Правда, они тогда ещё не знали, что их младшая дочь Любима станет известной партизанкой в Центральной Черногории в Никшичком крае, о которой даже через шестьдесят лет рассказывают в простом народе легенды; они не знали, что младший сын Спаса станет легендарным подпольщиком и партизаном в Центральной Сербии. Они тогда не знали, что к концу войны они не досчитаются пятерых из своих родных, из своей великой семьи. Но с точки зрения высшей справедливости это и хорошо, ибо очень было трудно в условиях гестаповской тюрьмы зимы 1941 – 1942 г. выдерживать сразу все жестокие удары жизни, накопившиеся за войну.
Перед самым нападением фашистов на Советскую Россию все сыновья Драгини, как и дети Драги, уходят в подполье и начинают активную борьбу против немецких оккупантов. Реля, Момчило, Светислав приступают к организации в центре Баната Дубицкого партизанского отряда. Страхиня с товарищами руководит организацией борьбы против оккупантов по всей округе. Гестапо начало охоту на братьев Стефановичей, но сыновья Драгини как сквозь землю провалились.
К этому времени Драгиня и Милан жили в деревне Неузина, что километрах в пятнадцати севернее Дубицы – основной партизанской базы созданного отряда. Про стариков, Драгиню и Милана, немецкие власти как будто забыли. Но с осени 1941г., когда активизировалось партизанское движение, запылали немецкие скирды пшеницы и конопли, все-таки посылали изредка патруль полицейских, чтобы присмотреть за неблагонадежными стариками, а заодно и узнать через своих людей, не навещают ли случайно родителей сыновья, которые неизвестно как исчезли, и о них ни слуху ни духу.
В равнинных условиях Южного Баната, на территории которого боролись против оккупантов братья Стефановичи, зима 1941-1942 годов была невероятно трудной для борцов сопротивления, полной неудач и поражений. Тем не менее, люди держались, дожидаясь весны. И вот перед самой весной 1942 г. в конце февраля в Неузине случилась беда.
В ранние сумерки, в ненастную погоду, когда пронизывающий холодный "Северац" схлестывается с восточной "Кошавой" и играючи забрасывает горсти липкого, влажного снега со струйками холодного дождя то за шиворот, то в лицо, мало кто из путников не остановится, отвернув лицо от воющего ветра, чтобы хоть немного передохнуть.
Вот в такую непогодь и шел со своим товарищем Лалой с партизанской базы в Дубице мимо Неузины в деревню Ботош партизан Момчило Стефанович - старший сын Драгини. Тяжелый банатский чернозём от дождя со снегом раскис, и они с трудом продвигались по бездорожью. Выйти на железнодорожное полотно или хотя бы на наезженную деревенскую дорогу нельзя. Можно нарваться на засаду или полицейский патруль.
Партизаны это отлично понимали и продолжали месить ногами липкую грязь, проваливаясь по колено. Они с трудом вытаскивали из жижи давно уже промокшие ноги. Лала чувствовал себя скверно и понимал, что до Ботоша ему не дойти. Он болел. Его знобило, и через каждые сто метров он сдавленно кашлял. Не лучше чувствовал себя и Момчило. Партизанские базы в то время были ещё очень плохи. Люди только учились их строить. Холод, сырость, вечные лужи под ногами и невыносимые паразиты делали свое дело, многие партизаны переносили на ногах простуду вплоть до воспаления легких. Не выдерживали этих условий и такие здоровяки, каким был Лала. Люди неделями не мылись, их донимали вши. И когда у партизан появлялась хоть малейшая возможность попасть в тепло, помыться, сбросить с себя пропахшую потом одежду, вытравить ненавистных насекомых, такую возможность не упускали.
На пути движения партизан была деревня Неузина, которую необходимо было обойти слева. Лала уже двигался из последних сил, время от времени, садясь прямо в холодную липкую грязь, чтобы хоть немного передохнуть.
Силы его совсем оставляли. Усилием воли он, превозмогая усталость, вставал и плелся дальше. Но по всему было видно, что до базы Лала до рассвета не сможет дойти. Стужа крепчала. Лала все чаще оседал. И тогда Момчило предложил:
– Послушай, зайдем к моим в Неузину, тут недалеко, на окраине дом ... Погреемся, выпьешь чего-нибудь горячего, отдохнем немного, а к рассвету до базы доберемся ... Лала сначала отказывался, но в конце концов, совершенно выбившись из сил, согласился.
Свернули они с поля на деревенскую дорожку, задами подошли к дому. На тихий стук в оконце откликнулась Драгиня. Узнав Момчило, открыла двери в сенях и засуетилась:
– Ах, вы, мои соколики бедненькие, да никуда я вас не отпущу, пока не накормлю, не постираю, вшей не вытравлю. Да и на ногах-то вы еле держитесь...
– Не беспокойтесь, ненастье-то, какое! Разве кто-нибудь в такое время нос на улицу высунет? Сейчас я, сейчас! Милан-то уехал, завтра только будет, не увидит вас! Расстроится старик...
Занавесила Драгиня окошко, затопила печку, котел нагрела. Искупались партизаны, одежду свою скинули. Драгиня ее постирать взяла. И только они, Момчило и Лала в Милановом белье, разомлевшие от мытья, еды и тепла, начали чистить свои пистолеты, как дверь дома разлетелась от ударов прикладов, и в комнату ворвались двое полицейских.
Патруль все-таки в ненастье вышел и дымок в трубе заприметил! Сработала, будь она неладна, немецкая пунктуальность и дисциплина! На глазах у матери разыгралась жестокая и неравная борьба. Двое больных, усталых, измученных дорогой партизан схватились с двумя раскормленными, отоспавшимися полицейскими.
Прижатая к стене Драгиня, с ужасом наблюдала за происходящим. Борьба была слишком неравной. Правда, партизаны, схлестнувшись с полицейскими, в самом начале схватки выбили у них винтовки, и полицейские не успели выстрелить. Однако, в последующей схватке полицейские начали их одолевать. Здоровый полицейский уже было подмял на полу под себя Момчило, душил его одной рукой, а другой пытался достать из ножен немецкий тесак. Не выдержало материнское сердце. Драгиня добралась до перевернутого столика, где лежал ее остро отточенный кухонный нож, схватила его и вонзила в спину немца, уже замахнувшегося тесаком. Рука у Драгини не дрогнула. Полицейский дёрнулся и обмяк. Момчило тут же поспешил на помощь Лале, но второй полицейский вырвался и, выскочив в сени, убежал.
Партизанам нужно было срочно исчезнуть. Вот-вот появятся гестаповцы. Момчило уговаривал мать уйти вместе с ними, но Драгиня наотрез отказалась:
- А как же Милан, который завтра вернется? Успокоила она и Момчило и Лалу :
- Ничего они со мной не сделают, старая я! Уходите, уходите поскорей, а то вот-вот нагрянут!
И осталась дома.
Но фашисты есть фашисты. Не посмотрели они на старость...
На допросах у шефа гестапо Шпиллера Драгиня держалась гордо, с достоинством:
- Да, я убила полицейского... Он ворвался в мой дом, как разбойник, с оружием в руках!
- Нет, мой сын как раз не разбойник. Он честный человек!
- Нет, это вы, бандиты, чужую землю топчете, мой сын по своей земле ходит! Когда Драгине и Милану на тюремном плацу зачитали приговор о расстреле, Милан не выдержал - по его морщинистому лицу потекли слезы. Но Драгиня не дала ему пасть духом. И Драга, стоя рядом с Драгиней во время чтения приговора на плацу, услышала последние слова своей подруги, обращенные к Милану:
- Не плачь, Милан, мы свою жизнь честно прожили, вон каких орлов вырастили! Нам негоже перед врагами слезы проливать!
Вспоминая, уже после войны, свою подругу Драгиню Стефанович, Драга говорила мало, скупо, останавливалась часто, почти шепотом роняла: "Редкий это был человек" и надолго задумывалась...
Расстреляли фашисты Драгиню и Милана 14 апреля 1942 года в их родной деревне Неузине. Приняли они смерть достойно, стоя гордо плечом к плечу, с верой в свою правоту и правоту детей своих. И дети их веру оправдали!
Дети продолжили борьбу против фашизма и в этой борьбе действительно стояли насмерть. Момчило был повешен гестаповцами в деревне Самош 14 октября 1942г., Страхиня погиб 4 ноября 1942 г. вместе со своим старшим товарищем Жарко, сыном Драги, в неравном бою с сотней гестаповцев и батальоном из СС-дивизии «Принц Эуген», окружившими тройным кольцом деревню Павлиш, где они базировались. Жители города Вршац сохранили память о героях Страхине и Жарко, поставив им прекрасные памятники в любимом месте отдыха горожан. Светислава гестаповцы расстреляли б сентября 1943 г. Последним из сыновей Драгини и Милана погиб 6 января 1944г. самый младший – Реля Стефанович. Он, будучи комиссаром Южно-Банатского партизанского отряда, поднимал товарищей в атаку на прорыв фашистского кольца и был скошен вражеской очередью.
Так Драгиня, Милан и все их сыновья - Страхиня, Момчило, Светислав и Реля, подобно легендарной, былинной семье Юговичей, павшей смертью храбрых в Косовской битве 1389г., отдали свои жизни за право быть свободными людьми на своей земле и положили все свое самое дорогое на алтарь Отечества, которое, увы, сейчас, как и 60 лет назад, оскверняют и стремятся покорить стервятники Запада, наследники гитлеровских фашистов.

Перевод стихотворения Алексы Шантича Юлии Миличевич.