В сорок девятый раз мы будем встречать скорбный и светлый праздник – День Победы. 1418 дней и ночей длилась Великая Отечественная война. 1418 дней и ночей все ковали Победу, делая все реальней и реальней тот счастливый весенний день – 9 Мая 1945 года. С первых часов, с первых минут весь народ встал на смертный бой. Солдаты на передовой и подростки на заводе, партизаны в тылу врага и колхозники в далеком от фронта селе – каждый как мог, а чаще сверх всяких сил, приближал нашу Победу, упорно и убежденно идя через всенародную беду и общее лихолетье к заветному дню.
9 мая 1945 года газета Правда писала: «Девятое мая! Никогда не забудет этого дня советский человек. Как никогда он не забудет 22 июня 1941 года. Мы не ждали 22 июня, но мы жаждали, чтобы наступил день, когда последний удар свалит с ног чудовище, оскорбившее жизнь. И мы нанесли этот удар.»
Победа досталась народам дорогой ценой. Вторая мировая война унесла более 50 миллионов человеческих жизней, из них более 20 миллионов в Советском Союзе. Бедствия и страдания, которые испытал наш народ, неизмеримы.
Во имя памяти погибших, во имя жизни будущих поколений, сегодня мы должны знать правду о Великой Отечественной войне. Эта правда необходима для формирования нового мышления. Нет, не забыли мы войну, хотя и прошло уже много лет с тех пор как отпраздновали мы первый раз День Победы. Просто стало меньше лозунговых, ура-патриотических публикаций, крикливо, взахлеб, повествующих о наших победах и замалчивающих наши поражения, неудачи и провалы.
Больше стало правды, человечности к рядовым солдатам, все вынесшим и преодолевшим. Зачем искусственно подогревать патриотизм, он живет в русских сердцах исконно, будет нужно и они снова встанут на защиту Отечества. Только дай бог, чтобы этого никогда не случилось и не потребовалось.
На протяжении этих лет ветераны Великой Отечественной войны выступают в школах и на предприятиях района и делятся воспоминаниями о днях горечи и утрат и днях побед. Я, правда, сам лично за эти годы выступил один раз перед учащимися школы и один раз перед молодежью комсомольского возраста. И каждый раз, после выступления задается много вопросов, по которым видно, что от тебя слушатели ждали не сухого пересказа о твоем участии в Великой Отечественной войне, а захватывающего повествования и чтобы ты или твои товарищи совершали подвиги. Чтобы пехота каждый день штурмовала и брала укрепленные позиции немцев, танкисты и артиллеристы разносили в пух и прах немецкие танки и огневые точки противника, разведчики приводили бы чуть не взводы «языков». То есть хотят услышать про войну, какой она им представляется по некоторым художественным произведениям, по рассказам некоторых «бывалых фронтовиков». О такой войне своим слушателям я не мог рассказать, так как такой войны я не видел.
В некоторых художественных романах и особенно в художественных фильмах зачастую допускаются непростительные искажения военной действительности: то бой слабосильной батареи 45 мм орудий с немецкими танками, где танки горят, как спичечные коробки, а батареи ни почем; то атака курсантов Подольского училища против немецких танков и бронетранспортеров, да еще и с песнями; или показывают атаку наших пехотинцев с немецкими солдатами, где немцы валятся «снопами», а нашим все нипочем, они не уязвимы.
Часто спрашивают, кому было труднее на войне, какой род войск основной или какой род войск больше всех сделал для победы над фашистской Германией. Я думаю, что это пустое дело определять кому было на фронте труднее или кто больше сделал для достижения Победы. По-моему определять никто и не возьмется, да это и не возможно.
Я сам участвовал в войне в составе стрелкового пехотного полка. Вначале просто стрелком, а затем связистом кабельной связи, во взводе связи, дающего связь от штаба полка до штабов стрелковых батальонов и от командира батальона к его стрелковым ротам.
От села Енотаевка, что на реке Волга, я прошел через Калмыкию ( совхоз №10, Юста, Эриднеевка, Халхута, Яшкуль), сальские степи (Сальск, с.Каменка, ст.Мечетинская, ст.Кагальник, Мокрый Батайск, Батайск), Ростов-на Дону, Матвеев Курган, Никополь, Большая Лепетиха, Снегиревка, г.Николаев, Варваровка, Кишинев, Яссы. И наконец Брест и территория Польши.
Всю эту дорогу я прошел пешком и не только я шел, но и нес, будучи пехотинцем, винтовку или автомат, полный боекомплект патронов, гранаты, противогаз, миномет, саперную лопату, продукты. Перейдя в связисты, мне на плечи добавилось: катушка с кабелем в 450 м или на двоих бухта кабеля в 800 метров, полевой телефон с запасными частями. Да к этому следует добавить: в наступлении, за иные сутки приходилось по несколько раз закапываться в землю, форсировать реки ( Маныч – зимой, Дон – зимой в феврале 1943г., Миус – весной и летом 1943г., Днепр – январь-февраль, Буг – весной 1944г). Даже если считать по прямой – дорога эта окажется очень длинной. Но ведь нам не приходилось ходить по прямой.
Я сам видел, что не лучше было артиллеристам, особенно 45 мм и 76 мм орудий, сопровождавших нас – пехоту в наступлении; танкистам, замерзающим зимой на исходных позициях (моторы должны молчать) и задыхающимся летом от разогретых моторов; саперам, ошибающимся один раз в жизни и принимавшим на себя ураганный огонь противника при наводке переправ. Я думаю, всем было неописуемо тяжело и особенно было трудно женщинам всех военных профессий. Ведь война была не увеселительная прогулка, не торжественный марш за славой и орденами. Война было горькой и жестокой необходимостью по защите своей Родины.
Моему поколению война обошлась очень дорого. В одном документе я вычитал, что из взятых на фронт 100 ребят, рожденных в 1923-1924 годах, возвратились живыми только трое, считая и покалеченных.
Когда наступал день на переднем крае, никто не знал, доживет ли он до вечера. В любую минуту может последовать разрыв снаряда или мины или полоснуть пуля. Приходилось делать свою, выматывающую до последних сил военную работу, смирившись с мыслью, что жизнь твоя может оборваться в следующее мгновенье. И у каждого, оставшегося в живых фронтовика-окопника, перед глазами были такие внезапно оборвавшиеся жизни его товарищей. Война без гибели или без увечий не бывает.
И не понять тому, фронтового мужества, если он всей болью души и сердца не осознает эту суровую повседневность войны. Но мы выполняли свою работу и верили: если тебе не суждено, то другой дойдет до дня Победы.
Война была тяжела и физически и психологически. И на вопрос, что было на войне самым трудным, я бы ответил – все. Ничего не может быть легким на войне. И все же как ни парадоксально, бывали на войне и радости. Вы скажите, какие на войне могут быть радости, когда на глазах гибнут и калечатся твои товарищи? Отбили атаку немцев – радость. В контратаке, в штыковом бою одержали верх – радость. Освободили село или город – радость. Жив вернулся из такой передряги, что уж и не думал – радость. Попалась сухая земля – уже радость. Сделал нишу в окопе, набил ее сухой травой или еще чем либо, потянуло теплом – радость. Можно обогреться и посушить портянки. Старшина принес горячую пищу – снова радость. Как видите, на войне бывают радости – наши фронтовые. На краю жизни учишься радоваться самому малому, что тебя согревает и бережет.
С каждым годом, по времени, мы все дальше и дальше уходим от военной поры. Выросло и растет новое поколение людей Для них война – это наши воспоминания о ней. А нас, участников этих событий, становится все меньше и меньше. Но я убежден, что время не поменяет власти над величием всего, что мы пережили в войну. Наш солдат умел смело смотреть в глаза смертельной опасности, проявлять при этом боевую доблесть и героизм. Его волей, его несшибаемым духом, его кровью добыта Победа в Великой Отечественной войне, над умным, сильным, жестоким коварным врагом.
И вот после долгих лет, со дня окончания войны, я все же решил рассказать на бумаге о войне. О моей войне, о войне какую я видел, отдельными рассказами из моей фронтовой жизни и жизни моих однополчан.
Как это у меня получится я не знаю, но думаю меня простят за мои погрешности мои однополчане. С чего же начать? Видимо начну ( как заправский мемуарист) со своей биографии.
Родился я в крестьянской семье, в селе Новая Квасниковка, АССР Немцев Поволжья. Столица нашей АССРНП была в городе Энгельс. Наше село (не помню в каком году), при новом административном делении, оказалось в Старо-Полтавском районе Сталинградской области.
Родился я 25 марта 1923 года, мои родители: отец Меденцов Петр Иванович и мать Меденцова (Коваленко) Елена Лаврентьевна. До призыва в армию, я успел закончить 8 классов Старополтавской средней школы. В 9-й класс не пошел. Шла уже война. Летом 1941 года, я работал в колхозе весовщиком на току. Работа была очень тяжелой. Весы были донельзя примитивными. Стояла деревянная станина с перекладиной, на перекладине висели металлические коромысла, на которых с одной стороны висела металлическая бочка, с другой стороны две гири по два пуда. И вот на этих весах приходилось весь день взвешивать поступающий от комбайнеров хлеб и отправлять его на элеватор.
После уборочной компании, меня назначили учетчиком тракторной бригады. Осенью 1941 года, правление колхоза направило меня на курсы комбайнеров в сельскохозяйственную школу при Ново-Полтавской МТС. На курсы со мной попали и мои дружки по школе – Коваленко Иван Сергеевич и Гапиенко Иван Григорьевич. Вместе мы и жили на одной квартире в селе Новая Полтавка.
Тут в школе, я впервые услышал от очевидцев – ребят и девчат, прибывших в эвакуацию из Украины и Белоруссии, что такое война, вернее ее «цветики», а «ягоды» ее я вкусил, уже будучи на фронте. А пока мы прилежно изучали комбайны, трактора и другие сельскохозяйственные машины. Промежутки наших занятий, особенно вечером, мы заполняли танцами и игрой в «третий лишний». Других развлечений в это время не существовало. Великим происшествием иногда был показ «немого кино», но это было очень и очень редко.
Сельскохозяйственную школу мне закончить не удалось, так как 5 мая 1942 года меня призвали в армию. Правда, меня в военкомат и до этого вызывали, но тогда меня оставили до особого назначения (вызова). Ребят же моих одногодков; Гапиенко Ивана Михайловича, Меденцова Егора Петровича, Пшеничного Василия и других призвали еще до мая месяца. Вернувшись из РВК тогда, поздно вечером (военкомат находился за 45 километров, в селе Гмелинка), я увидел свет в окнах нашего дома. Войдя в дом, я застал еще не спящих родителей. Как они обрадовались моему возвращению! Но их чувства ко мне и их переживания, я понял и познал спустя много лет, когда сам стал отцом своих детей.
Мой отец, с 1914 года прошел империалистическую войну и гражданскую до ранения и хорошо на себе почувствовал все «прелести» военного лихолетья. И прекрасно представлял, что меня ожидает. Коротко было мое пребывание дома, всего 5-ть дней на положении «особого».
5-го мая 1942 года, я в числе четырех студентов из Москвы: Груздева Георгия, Грамолина Владимира, Гайдукова Славы и Крылова Петра, работавших в нашем колхозе, был призван в РВК. Из этих студентов, я хорошо знал только Грамолина Владимира, так как я тогда увлекался игрой на гармошке, а Володя в Новой Квасниковке был со своей гармошкой и я у него брал уроки игры. В РВК была скомплектована команда для направления в 1-е Астраханское военное пехотное училище. В эту команду попал и я со студентами. Будучи в вагоне поезда, следовавшего в город Астрахань, я познакомился с одним парнем, из села Харьковка нашего района – Николко Павликом.
В город Астрахань мы прибыли на рассвете 7 мая 1942 года. Узнав, что наше училище находится в Астраханской крепости, мы двинулись в крепость. В крепости мы сдали документы в штаб училища, а нас самих разместили в так называемый «карантин». За три-четыре дня мы прошли приемную комиссию и были приказом зачислены курсантами 1-го АВПУ, где за 6-ть месяцев мы должны были изучить всю военную науку, получит два «кубаря» в петлицы и отбыть на фронт в качестве командиров взводов или рот.
В крепости мы пробыли около месяца. Нас курсантов распределили по ротам, взводам и отделениям. Я и Николко Павел попали в 18-ю роту 1 взвод, а Груздев Георгий стал курсантом роты станковых пулеметов. Остальные товарищи были распределены по разным ротам.
В крепости нас учили ходить строем и усиленно штудировали дисциплинарный устав. Ничего я из жизни в крепости не запомнил. Правда еще вначале прибытия в крепость, при прохождении комиссии, меня и Николко обокрали. С собой у нас с ним было чуть не по два мешка продуктов. За Павла я не скажу, что именно было у него в мешках, но у меня один мешок был с сухарями, другой с печеным хлебом, салом, пирогами и другими деликатесами домашнего изготовления. И вот на второй или третий день, выйдя из комиссии, мы с Николко в «карантине» обнаружили только один мой мешок с сухарями. Не оказалось и сторожа при мешках – Георгия. Георгий вскоре нашелся, а вот мешков мы так и не нашли. Оставшийся мешок с сухарями мы ночью, тайком запрятали в одной из ниш крепости, да бы не лишиться последнего продукта питания.
Первые дни пребывания в крепости нас все в ней интересовало. И стены, и амбразуры и сами казармы и казематы. А затем у нас появился совсем другой интерес, который не давал нам покоя ни днем ни ночью. Это голод. В училище нас конечно кормили. Было трех-разовое питание и даже иногда на второе давали рисовую кашу с изюмом, но так мало, что наверное не хватило бы утолить голод и маленькому ребенку. Я не буду говорить о завтраке и ужине, а ограничусь только обедом. Давали на обед 150 грамм хлеба, один ковшик первого, одну столовую ложку каши и стакан компота. Завтрак и ужин были еще скуднее. Правда, когда еще тянулись сухари, так еще было сносно, терпимо, но мешок был не бездонный и сухари кончились. И без домашнего доп.пайка мы ходили голодные, как волки. И вопрос, как и где раздобыть что-нибудь пожевать, занимал нас основательно.
Деньги у нас были, но из крепости не выпускали, а тайком вырваться было невозможно. Однажды я, Павел и Георгий, для усвоения дисциплинарного устава, забрались на сторожевую башню крепостной стены и понятно не столько мы были заняты изучением устава, как решением продовольственного вопроса. Вблизи крепостной стены, уже длительно мы наблюдали за беготней друг за другом группы мальчишек. Их присутствие навело нас на мысль, использовать их в качестве наших уполномоченных по закупке съестного на ближайшем базаре или у граждан на дому.
Мы правда рисковали потерять деньги, но иного выхода мы не видели. Подозвав ребят ближе к стене, мы попросили их, купить нам что-нибудь покушать. Один из них (видимо заводила) крикнул: «Давайте деньги, а мы вам принесем, если хотите, рыбы жареной, вареной или «печеной» самая дешевая была печеная, по 20 рублей штука. Положившись на ребячью честность, мы привязав к камню 60 рублей, бросили его ребятам и стали ждать их прихода.
Вначале мы шутили над нашей глупостью и представляли как эти сорванцы смеются над нами. Когда мы уже потеряли надежду на возвращение ребят и решили, что «плакали» наши денежки, хотели уходить, как наши послы неожиданно появились под стеной. Мы были им рады как самым родным и близким. Но тут стала проблема, как взять у ребят принесенную рыбу. Забросить нам на стену они не могли, так как стены крепости были довольно высоки. Выручили нас брючные ремни и найденный кусок проволоки в несколько метров. Нижний ремень сделали с петлей, продев конец ремня через пряжку. В эту петлю мальчишки вложили рыбу и таким образом рыба оказалась у нас. Каждая рыбина, примерно весила около 2-х килограмм. За труды наши благодетели потребовали 20 рублей. Мы не стали торговаться и честно с ними расплатились, а так же договорились, что они каждый день, в это же время будут у стены. Вот таким образом решился вопрос о нашем дополнительном питании.
В конце мая училище вынуждено было передислоцироваться в летний лагерь, так как участились ночные бомбардировки Астрахани немецкой авиацией, прилетавшей со стороны Калмыкии. Летний лагерь располагался на берегу Волги у поселка Стрелецкое. Вот тут в стрелецких лагерях, как мы называли свой лагерь, взялись за нас как следует. Учеба в училище шла по очень сжатой программе, что изучалось в училище в мирное время за 2-3 года, мы должны были изучить за 6-ть месяцев.
Позже, на фронте, я понял, что в учебной программе было наполовину материала годного для мирного времени, но не для войны. И еще я понял, что наши преподаватели спецдисциплин (химия, топография, тактика боя) и другие командиры, ни один не был на фронте и несмотря, что война шла уже год, все никак не могли перестроиться и понять, что именно нужно будет нам, будущим командирам взводов и рот, в таких суровых испытаниях, как война.
Большая часть каждодневного учебного времени отдавалась строевой подготовке, как-то: отход-подход к командиру, отдатие чести, движение строем в составе взвода, роты, а по воскресеньям все училище по-батальонно выстраивалось на плацу и маршировали весь день, как-будто нас готовили для парада в Москве, на Красной площади, а не для боевых действий.
На других полевых занятиях, предпочтение отдавалось изучению движения по-пластунски, штыковому бою и мнимой стрельбой залпом всем взводом. А ежедневный бег взводом на дальние расстояния ( от1-го до 3-х километров) в противогазах, с полной солдатской выкладкой у меня ( и не только у меня) выработал на всю жизнь отвращение к этому виду движения.
После того, как все курсанты изучили правила стрельбы из винтовки и ручного пулемета и их матчасть, нас один раз (за все пребывание в училище) сводили на стрельбище, стрелять боевыми патронами. Отстрелялись по заключению командира роты «сносно».
Следующий этап наших занятий, это земляные работы. Мы учились рыть ячейки для одиночного бойца в полный рост и лежа, пулеметные окопы, окопы для стрелкового взвода.
Шел к концу второй месяц нашей учебы в училище, а нам по-прежнему преподавали азы для одиночного бойца. И когда нам думали преподавать хотя бы за командира отделения, одному богу было известно. Но нашему взводу курсантов одно обстоятельство помогло вырваться из плена обязанностей одиночного бойца.
Вместо заболевшего командира взвода, был назначен новый командир взвода лейтенант Пиндык, прибывший в наше училище из госпиталя. По медали «За Отвагу» видно было, что он побывал на фронте. С этого дня, лейтенант Пиндык, не споря с общей программой, стал применять свою методику преподавания. Так с противогазом: до места полевых занятий лейтенант часто подавал команду «газы» и тут же вводил, как он говорил «вводные», о той или иной неисправности противогаза и выборочно опрашивал курсантов, как бы он поступил, а разбор ответов происходил уже на месте занятий.
Или взять проведение тактических занятий. Если раньше мы по команде командира взвода от исходной позиции до предполагаемого противника, вначале двигались бегом в рост с винтовками на изготовку, затем перебежками, а к линии атаки двигались по-пластунски. Все это заканчивалось дружным «Ура!» и уничтожением противника штыком.
Лейтенант Пиндык, обороняющегося противника преподносил, как не просто участок местности или возвышенности, в виде окопов, а эти окопы осложнял разными огневыми точками, вплоть до дотов и дзотов, а подходы к ним минировал и ставил проволочные заграждения. И вот перед тем, как поставить задачу о взятии этих окопов ( а до него прежний командир взвода никогда этого не делал) Пиндык, ссылаясь на данные разведки, знакомил нас с силами противника, какими он располагал огневыми средствами и как они у него располагались в системе обороны.
За тем лейтенант вводил нас в курс кто мы, то есть в роли какого подразделения выступаем, какие у нас огневые средства и кто нас в этом бою поддерживает ( артиллерия, танки, самолеты, и т.д.) Надо сказать, что командир взвода всегда успевал до тактических занятий, выбрать место занятий и занять его «противником», то есть выделить часть курсантов с трафаретами, на которых обозначено: «станковый пулемет», «пушка», «миномет», «дот» и т.д. Оборона «противника» была не мертва, как до этого было на аналогичных занятиях, а действовала по сигналам командира взвода.
В ходе учебного боя, мы курсанты у лейтенанта Пиндыка были не только исполнители, но и активные участники в решении тех или иных вводных задач, которые выдвигал он в ходе учебного боя. Лейтенант в ходе «боя» часто выбывал из строя и передавал командование любому курсанту. Как правило такие занятия проходили активно и с большим интересом.
При изучении стрелкового оружия (винтовки, автомата, пулемета) лейтенант не только нас учил как собрать или разобрать оружие, но и учил устранять те или иные неисправности. К приме, взять станковый пулемет. Лейтенант учил не только владеть им и быстро собирать и разбирать, но и уметь правильно снарядить ленту патронами, устранить перекос ленты в замке, заедание патрона, заделать подручными средствами пробоины в кожухе и устранить течь воды из него.
На фронте, я часто с благодарностью вспоминал эти уроки командира взвода. Так как станковый пулемет «Максим» был оснащен брезентовой лентой, которая часто преподносила большие неприятности в бою, особенно весной и осенью в дождливую погоду. Да и кожух ствола был абсолютно не защищен от пуль и снарядных осколков.
Остальные взводы нашей роты (да и соседних рот) еще топтались на обязанностях одиночного бойца и командира отделения, тогда как нем лейтенант Пиндык уже преподавал знания за командира взвода. Кроме занятий по изучению материальной части оружия, тактики, огневой подготовки и внутренней службы, нас с особым прилежанием учили уметь владеть штыком. В частности, я без похвалы могу сказать, что владел штыком и знал правила штыкового боя на отлично. Это меня спасло от нименуемой гибели в первом же бою в Калмыкии, но об этом потом.
Вся жизнь курсантов в остальном шла согласно утвержденного распорядка. Все курсанты и командиры взводов проживали в землянках, по два отделения в каждой. Оружие всей роты хранилось в отдельной землянке, кроме противогазов. Противогазы находились при нас, в землянках. На территории училища, кроме землянок, были и наземные дома, клуб, столовая курсантов, столовая командного состава, артпарк и несколько домиков, где проживали высший командный состав училища.
Из нашей курсантской жизни я хочу рассказать о двух смешных случаях, правда для меня они были не особенно смешные, а прямо-таки трагические. Примерно, через месяц нашего пребывания в стрелецких лагерях, через наш лагерь, в ночное время стали пролетать немецкие самолеты, бомбившие Астрахань. В это время, как я помню, ночи были очень теплые, а в землянках стояла нестерпимая духота.
И вот в одну из этих ночей, курсанты нашей роты, да и не только нашей, не выдержав духоты, взяв постель, вышли спать на крыши землянок, укрывшись простынями. Никто, ни командиры, ни курсанты, не подумали чем это может кончится при пролете немецких самолетов, так как была полная луна. Спать пришлось недолго. Среди ночи нам побудку устроил, к нашему счастью, только один самолет. Видимо, сбросив бомбы на Астрахань и пролетая над территорией лагеря, немецкие летчики обратили свое внимание на белые квадраты ( а их должно было быть много, так как в училище было 22 роты по 120 курсантов) и дали по нам несколько очередей из пулемета. От их стрельбы, правда, никто не пострадал, но зато поднялась невообразимая кутерьма.
Курсанты, похватав постель, бросились в землянки, где находилось обмундирование и противогазы. В дверях оказалась настоящая душиловка. Я все же проскочил в землянку и кинулся впотьмах к своей тумбочке, на которой лежали мои фуражка, гимнастерка и брюки, а рядом с тумбочкой стояли сапоги. В землянке было темно. Моя тумбочка оказалась опрокинута. В темноте, на ощупь, мне кое-как удалось найти гимнастерку, остальное никак не мог найти, а тут еще через меня, все время кто-нибудь из курсантов падал. Потеряв надежду найти остальное обмундирование, я бросился в угол, где на полке стояли наши противогазы. Но полка оказалась вместе с противогазами на полу. Противогаз к моему счастью или несчастью, сам лямкой каким-то образом наделся мне на ногу. Я быстро надел его на плечо и бросился к дверям.
И вот тут я пожалел, что надел на себя противогаз. Сам я все же протиснулся в двери, а противогаз был зажат курсантами, спешившими в землянку. Я стал прямо-таки задыхаться, но тут лямка противогаза лопнула и я по инерции со всего размаха шлепнулся на ступеньки, под ноги курсантов. Получилась, как говориться куча-мала. С трудом выбравшись из-под тел товарищей, я бросился к землянке с оружием. Схватив винтовку, патроны и малую саперную лопату, я во всю прыть понесся к вырытой ротой окопам. Будучи в окопе, я видел, как самолет (при светившей луне он был хорошо виден в небе) развернувшись над селом Стрелецкое и зайдя со стороны здания нашей санчасти, снова обстрелял из пулеметов территорию лагеря и улетел в сторону Калмыкии.
Пробыв в окопе около часа (как раз начало рассветать), мы снова возвратились в свои землянки. И тут при построении роты, мы взглянув друг на друга, не могли удержаться от смеха. Да и как не смеяться: кто был босиком в гимнастерке и трусах (как я), кто был в брюках, но босой, зато в фуражке, другие были без брюк, но в сапогах. Зато все были с закрепленным оружием и боеприпасами. Вот это и смягчило гнев наших командиров и все курсанты, а ими оказались все роты (кроме наряда), не одетые по форме, отделались строгим внушением.
Не успели мы отойти от первого переполоха и залечить свои синяки и шишки (а у меня еще оказалась надорвана мочка уха), как случилось ночью новое происшествие. Загорелась столовая комсостава. Всех курсантов училища поняли по тревоге и бросили на тушение пожара. Не успели как следует затушить столовую, как стала загораться крыша, рядом стоявшего жилого дома. Часть курсантов переключилась тушить крышу дома. И тут вдруг кто-то заорал: «Воздух, самолеты!». Все бросились кто куда от столовой и дома. Я тоже не стал долго раздумывать и бросился к кучке деревьев, Влетев в лесок, я вдруг получил страшный удар в лоб. У меня, как говориться, искры полетели из глаз и что я запомнил, так то, что куда-то стал проваливаться.
Придя в себя, я услышал, как кто-то из командиров прокричал «назад», «никаких самолетов нет», «это ложная тревога». Я же никак не мог сообразить, что случилось со мной и где я. Надо мной светила луна и звезды, а по бокам стояли какие-то стены. Приподнявшись, я увидел, что нахожусь в какой-то яме. Кое как выбравшись из ямы, я поплелся к столовой, куда бежали многие курсанты. Голова моя гудела и звенела, как церковный колокол, а к лобной части головы невозможно было притронуться.
Когда были залиты последние дымящиеся угли, тут действительно послышался гул и в небе появились немецкие самолеты. Сделав два круга поблизости от нашего лагеря, они ушли в сторону Астрахани. Утром нам объявили, что пожар был устроен умышленно. Кто-то пытался пожаром навести самолеты на наш лагерь. Представляете, что могло бы быть, пробомбив самолеты маленькую территорию лагеря, при большой скученности людей. Ведь одних курсантов было 22 роты по 120 человек в каждой роте, не считая обслуживающего персонала и командного состава.
Утром я разглядел свою физиономию. Все лицо было в крови, на лбу красовалась большая багровая шишка. Пришлось лечь в санчасть. Выйдя из санчасти, я первым делом отправился к столовой, так как на распросы начальника санчасти и после товарищей, я ничего не мог им объяснить о случившемся со мной. На месте происшествия оказалось все очень просто. Метрах в 50-ти от столовой росло несколько берез. Под одной из них, работники столовой, отрыли себе окоп на случай налета самолетов. Вот я с ходу, в темноте, и врезался в эту березу и уже в полусознательном состоянии свалился в этот окоп.
В это время положение на фронте было сложное. После провала нашего наступления в мае месяце под Харьковом, в результате которого несколько наших армий попали в окружение. Некоторым частям 28, 38 и 57 армий все же удалось вырваться из окружения, но остальные не смогли этого сделать и длительное время дрались в положении окружения. Разгромив, нашу Харьковскую группировку войск, немецкие войска начали стремительно продвигаться на восток и уже к середине июля немцы подошли к реке Дон, стремясь форсировать реку и прорваться к Астрахани и Сталинграду.
В конце июля 1942 года, немцам удалось форсировать Дон в районе большой излучены и атаковать стоящую там в обороне 110-ю Калмыцкую кавалерийскую дивизию. Часть дивизии погибла, а часть дивизии, окруженной в районе села Пухляковки, сдалась в плен. В результате этого, линия обороны 51 армии была прорвана и 51-я армия вынуждена была отойти и занять оборону на перешейке между озерами Цаца, Барманцак и Сарпа. Сюда же, для усиления данного участка фронта, были направлены уцелевшие части 28, 38 и 57 армий. В результате вынужденного отхода наших войск, создалась реальная угроза выхода немцев на реку Волга в районе села Енотаевка.
28 августа 1942 года командир 16-й немецкой дивизии генерал фон Шверин, доносил в Берлин о том, что он почти одержал победу и уже видит в свой 10-ти кратный «Цейс» город Астрахань. Прорваться к Астрахани ему так и не удалось.
Не помню какого числа ( но вскоре после пожара) из курсантов нашего училища был сформирован подвижной отряд, или как мы сами себя называли – отряд «летучий голландец». В отряд вошли 800 курсантов, два танка Т-70 и Т-20, батарея 45-ти мм пушек и взвод броневиков. Весь отряд передвигался на автомашинах ЗИС-5. Командовал отрядом капитан Постный. Ротой, в которую попали я, Олейников Николай, Николко Павел и Груздев Георгий, командовал лейтенант Зиборов.
Отряд был направлен в распоряжение Енотаевского боевого участка. В задачу нашего «Летучего голландца» входило уничтожение просочившихся через линию фронта на участке 51-й, 28-й армий немецких диверсионных групп. Эти группы или отряды, угоняли скот, перехватывали и брали в плен наших призывников, направляемых РВК для пополнения наших частей.
Однажды, патрулируя пересечение дорог, идущих на Юсту и Халхуту, в районе села Эрдинеевка, Юсты и совхоза №10, наш подвижной отряд столкнулся с немецким моторизованным батальоном. Произошел бой. Схватка была ожесточенная, хотя и скоротечная, так как встреча была неожиданной и для нас и для немцев. Победа все же оказалась на нашей стороне, благодаря умелым действиям взвода бронемашин под командованием будущего начальника штаба нашего 899 строевого полка, лейтенанта Хоменко Александра. В критический момент, он на своих бронемашинах, прикрываясь балкой, сумел зайти в тыл немецкому батальону и огнем пулеметов поддержать нашу атаку. Фашисты оставили дорогу и стали отходить поспешно и беспорядочно в направлении сел Утты и Халхуты. С обеих сторон было много убитых и раненых. После этого боя из 800 курсантов нашего отряда осталось только 500 человек.
Вскоре наш отряд был отозван обратно в Астрахань. Оказалось, не ключи от Астрахани готовили фон Шверину астраханцы.
Они отправляли на фронт новую, только что сформированную дивизию, в которую вошло и наше 1-е Астраханское военное пехотное училище.
Вновь сформированная 248 стрелковая дивизия была выстроена на площади г.Астрахани у Астраханской крепости для вручения Красного знамени дивизии и торжественных проводов на фронт.
На правом фланге стояли подразделения майора Щербака.
За неполных три месяца наше училище дважды реорганизовывалось. Вначале из курсантов училища был сформирован передвижной отряд, затем его (училище) преобразовали в курсантский полк. Наконец сформировалась 248 стрелковая дивизия и полк курсантов стал 899 стрелковым полком, командиром которого был майор Данил Андреевич Щербак.
Командиром нашей 248 стрелковой дивизии был назначен полковник Леонид Николаевич Алексеев. Он, в этот день, то есть 29 августа 1942 года, для принятия 248 стрелковой дивизии прибыл в г.Астрахань из с.Енотаевка, в районе которой действовал наш передвижной курсантский отряд.
Забегая вперед скажу, что на долю 248 стрелковой дивизии и нашего 899 стрелкового полка выпало немало испытаний. Были тяжелые переходы по песчаным просторам калмыцкой степи, форсирование вод р.Маныч, незамерзающего даже в морозную стужу 1942 года, бои за Каменку, бои на реке Миус, бои за г.Мелитополь на реке Молочной, бои за г.Никополь, форсирование р.Днепр, бои за города Николаев, Одессу и Кишинев.
На военном пути между рекой Волгой и рекой Прут наш полк прошел огромное расстояние. Смерть вырывала из его рядов солдат и офицеров. В полку дважды обновлялся личный состав. Выбыло из строя 10 командиров полка. Только подполковнику Бушину, одиннадцатому командиру полка, удалось пробиться с полком и другими частями 248 стрелковой дивизии в составе уже 5-й Ударной армии к р.Прут, к границе нашей родины.
В день выхода нашей 248 стрелковой дивизии на Енотаевский боевой участок, нам курсантам выдали на каждую винтовку по 15 боевых патронов, по 2 гранаты и по 2 бутылки с зажигательной жидкостью. На ручной пулемет по 3-и диска и по одной пулеметной ленте на станковый пулемет. Вместо шинелей приказали взять байковые одеяла. Особо хочу остановиться на винтовках и гранатах. Винтовки были устаревшего образца, со ступенчатой прицельной планкой, с делениями в шагах. Штык на конце ствола крепился хомутиком, а хомутик стягивался винтиком, Гранаты были бутылочного типа, которыми еще в 1917 году были вооружены революционные матросы.
Вскоре мы пешим порядком двинулись вверх по берегу р.Волга. Прошел слух, что нас направляют под г.Сталинград. Но пройдя села Владимировка и Капустин Яр, мы дошли до с.Енотаевка и нас остановили. Штаб нашего полка и штаб дивизии расположились в с.Енотаевка. Не буду описывать подробности нашего перехода, однако скажу, что мне да и другим курсантам было очень тяжело. При выходе из лагеря нас, т.е. курсантов почему-то переобули в английские ботинки, которые были изготовлены из очень грубого кожзаменителя и с низкими подъемами. Большей частью курсанты в первые же два перехода истерли себе ноги и с трудом передвигались. Еле дотянув до какого-то села (кажется с.Сероглазки) всех курсантов вынуждены были переобуть уже в отечественные полукирзовые ботинки.
Всю дорогу вместо горячей пищи, выдавали сухой паек, так как училище не имело походных кухонь. Сухой паек мы съедали за один присест и голодные были как волки. Правда, нашему взводу один раз повезло. На привале в каком-то селе курсант Смирнов, на чердаке пустого дома обнаружил завернутые в шкуру, не то быка, не то коровы – голову, легкие, сердце и почки. Выпросив у одной женщины посуду, мы немедля все сварили и получился у нас настоящий пир. Насытились до отвала.
Пили воду прямо из р.Волга, а чтобы не было заболеваний нам давали какие-то хлорные таблетки. Стояла нестерпимая жара, мы исходили потом. У всех на спинах от пота и соли были белые гимнастерки.
Из поселка Тинаки Астраханской области на Енотаевский боевой участок прибыло и 2-е Астраханское военное пехотное училище. Курсанты училища были влиты в 902-й и 905-й полки нашей 248 дивизии. Наш 899 полк выдвинулся в сторону Калмыкии и у вырытого противотанкового рва занял оборону. Мы стали рыть в полный профиль сплошные траншеи к уже построенным дзотам и блиндажам.
Вскоре в Енотаевку прибыли на формирование остатки частей 28 армии, участвовавших в Харьковском неудачном наступлении. И наша 248 стрелковая дивизия вошла в состав 28 армии.
В срочном порядке нам, курсантам, стали присваивать звания младших командиров и распределяли по ротам в качестве командиров стрелковых отделений и помощников командиров стрелковых взводов и старшин рот.
Я, Николко Павел, Олейников Николай и Груздев Георгий попали в 7-й батальон капитана Галазина, в роту лейтенанта Коробко.
В период формирования 28 армии мы продолжали строить и улучшать позиции своей обороны. Я в это время был направлен в штаб дивизии на курсы ротных радистов. Хочу отметить, что ротная радиостанция была примитивным радиотелефоном. Она работала лишь тогда, когда оба радиста (принимающий и передающий) находились на холмах и высотках и между ними не было более высоких возвышенностей. Стоило одному из радистов находиться в блиндаже или между ними была возвышенность радиостанции не могли принимать друг от друга информацию. Позже они были сняты с вооружения армии.
Меня же после обучения назначили командиром строевого отделения в роту Коробко.
Оборону, в районе Енотаевского боевого участка, наша 248 дивизия занимала до конца октября 1942 года.
В начале ноября 1942 года прошел слух, что немцы якобы прорвали нашу оборону на участке 51 армии где-то на перешейке между озер Баскунчак-Сарпа и их передовые части приближаются к поселкам Юста, Эрдинеевка, и совхоз №10.
В подтверждении этого 7-го ноября 1942 года наша 248 дивизия ночью снялась со своих огневых позиций и двинулась вглубь Калмыкии. Мы шли очень быстро, почти что бежали. На рассвете подошли к центральной усадьбе совхоза № 10. В селе уже были немцы. И как рассвело, наш 899 полк сходу атаковал немцев. Наша атака для них оказалась неожиданностью. Мы легко сбили их боевые охранения и ворвались в село. И вот тут, в этом бою чуть не закончилась моя военная служба.
Незадолго до нашего выступления, к нам в полк поступило вооружение, в том числе винтовки нового образца, так называемые «Самозарядные винтовки Токарева». Винтовки имели 10-ти зарядный магазин и кинжальный штык. Или как ее еще называли – «СВТ» автоматическая, десятизарядная. Такая винтовка досталась и мне.
При атаке винтовка действовала исправно и я успел раза два поменять магазин. Пробежав, через огород и двор я перепрыгнул через забор и оказался на улице. Осмотревшись, я бросился вдоль забора к перекрестку. И тут, когда я был метрах в 20-и от перекрестка, из-за угла дома выскочил немецкий автоматчик и бросился через перекресток на другую сторону улицы, но заметив меня, он круто развернулся в мою сторону и вскинул автомат для стрельбы в меня. Опомнившись, я быстро нажал спусковой крючок своей винтовки, но выстрела почему-то не последовало. И у бегущего в мою сторону немца тоже что-то случилось с автоматом, так как в меня автоматной очереди не последовало.
Я быстро передернул затвор винтовки, досылая новый патрон, уже не целясь нажал на спусковой крючок, но винтовка снова отказала. Я, было растерялся, и стал пятиться от бегущего на меня немца, все время передергивая затвор, но винтовка не срабатывала.
И тут, когда немец был от меня в каких-нибудь двух-трех шагах, меня как будто ударило током – я вспомнил про штык. В следующую минуту я сделал прыжок назад и сделал выпад для длинного удара штыком. Немец, не ожидая этого, не успел уклониться от штыка, налетел на него сходу и рухнул прямо мне под ноги, вместе с моей винтовкой, которую я не смог удержать в руках.
Быстро нагнувшись, я схватил винтовку и дернул на себя, но винтовка не поддалась моему усилию. Видимо вместе со штыком в грудь немца вошла и часть ствола. Выдергивая штык из тела немца, я машинально оглянулся назад. Сзади на меня бежал второй немец. Тут я вспомнил о гранате, в кармане шинели. Я сунул руку в карман за гранатой и повернулся лицом к немцу. Это был офицер с пистолетом в руке. Он был от меня в 10-ти метрах. Гранату в него бросать было поздно и я взмахнув рукой, как для броска, сам бросился за угол дома, что бы уже оттуда бросить гранату.
Поравнявшись с углом дома, я упал и в ту же секунду сзади меня хлопнул выстрел, а за ним второй. Вслед за вторым выстрелом раздался окрик «стой» и ругань на русском языке. Встав с земли, я увидел, подбежавшего к убитому немцу нашего командира роты лейтенанта Коробко. Подойдя к Коробко, я увидел рядом с «моим» немцем и «его» немца-офицера.
При мне Коробко нагнулся и взял пистолет у убитого офицера, а затем и автомат. И разглядывая их, он спросил меня: «Куда же тебя черт нес, ведь он (немец) понял твой замысел и остановившись держал на прицеле угол дома, ждал пока ты сам набежишь ему на мушку. Я ему скороговоркой объяснил, что лишившись винтовки, я решил из-за угла дома бросить в немца гранату. На что Коробко сказал мне: «Дурак, надо было бросить гранату, а затем уже убегать или лучше было бы упасть за убитого немца, чтобы не быть убитому своей же гранатой». Но тогда мне это не пришло в голову и опоздай с выстрелом Коробко, немец после первого промаха успел бы наверное прикончить меня вторым выстрелом.
При Коробко я со всей силы дернул винтовку и она наконец-то выдернулась со штыком из груди немца. Забрав оружие убитых немцев, мы с Коробко бросились в центр села, где шла сильная стрельба. Вскоре вся группа немцев, занимавших село, была уничтожена.
Всех своих раненых и убитых мы погрузили на автомашины и их увезли в Енотаевку. А мы, оставшиеся в живых, потрясенные боем и потерей своих товарищей еще долго не могли прийти в себя и успокоиться.
Случай с моей винтовкой оказался не единственным. При проверке оказалось, что причина отказа винтовки была в затворе, который боялся малейшего загрязнения. Винтовки оказались чересчур «чистоплотные» - дал заключение лейтенант Коробко. Позже, увидя меня он сказал : «Меденцов, твое счастье, что у немца оказался в автомате последний магазин, да и тот пустой».
Но Коробко ошибся. В первом бою мне трижды повезло. Когда у немца оказался пустой магазин, когда я вспомнил про штык и когда Коробко своим выстрелом опередил второй выстрел немецкого офицера.
После этих боев наша дивизия находилась во втором эшелоне и занимала оборону в районе Эрдинеевки, Юсты и совхоза №10. Штаб нашего полка находился в поселке Юста. За время пребывания во втором эшелоне обороны у нас в полку произошло два ЧП.
Вначале мы потеряли своего командира полка. В тот день он, начальник штаба и адъютант ехали на «эмке» из с.Эрдинеевка в штаб. По дороге их обстрелял немецкий самолет «Рама». Так мы называли двухфюзеляжный немецкий самолет разведки. Машина загорелась и на ходу опрокинулась. Шофер и начальник штаба остались живы, а командир полка и его адьютант погибли.
Вскоре после этого из нашего полка погибли семь человек из автовзвода. В 10-15 километрах от Эрдинеевки, у заброшенной овечьей кошары стояли несколько брошенных немецких автомашин. Вот ребята и решили чем-нибудь поживиться от этих автомашин. Уехали они на одной автомашине утром. К вечеру они в расположение полка не вернулись. Ехать на поиск ночью было опасно. Можно было заблудиться и попасть к немцам или нарваться на немецкий диверсионный отряд, иногда тайком приникавший в наш тыл. Выехали на поиск рано утром на двух автомашинах. Старшим розыскной группы был наш командир роты Коробко, а его заместителем командир полковой разведки. Проездив почти весь день, мы только к вечеру наткнулись на упомянутую мной кошару. Нашим глазам предстала печальная картина.
Метрах в 200-х от кошары стояли полусгоревшие автомашины, некоторые из них еще слабо дымились. Вокруг автомашин лежало около 50-60, а может и больше мертвых тел в немецком обмундировании, в перемешку с убитыми лошадьми. Под одной автомашиной мы обнаружили в обгоревшем обмундировании ребят из автовзвода. У всех были выколоты глаза, отрезаны уши и носы, обрезали губы, вырезали половые органы. На груди у каждого была кровавая рана, напоминавшая пятиконечную звезду. Зрелище было жуткое.
При осмотре трупов немецких солдат, мы были чрезвычайно удивлены, тем, что они все оказались не немцами, а как мы вначале подумали казахами или татарами. Но один боец полковой разведки по национальности калмык , фамилии я его не помню, но помню что он был из с.Стрелецкое Астраханской области, сказал, что это не казахи и не татары, а калмыки.
В кошаре оказалось много лошадиного помета, а весь пол был утоптан лошадиными копытами. Видимо в кошаре была тайная стоянка большой группы кавалеристов-калмыков. Ребята из автовзвода, видимо не осмотрев кошару, занялись снятием запасных частей с автомашин. Калмыки, используя внезапность, начали атаковать ребят в конном строю, но видимо конная атака не удалась и они атаковали ребят в пешем строю. Это было нашим предположением, как в действительности обстояло дело осталось неизвестным. Погрузив погибших товарищей на автомашины, мы возвратились в Юсту.
Вскоре полностью погиб взвод полковой разведки, в количестве 25-ти человек. Через два дня ребята были обнаружены в балке мертвыми, кроме одного разведчика Сазонова Вячеслава, который лежал в бессознательном состоянии среди мертвых товарищей.
Придя в сознание, Сазонов рассказал, что их взводу повстречался плохо одетый старик – калмык и рассказал что он видел недалеко от места встречи с разведчиками подбитый самолет и в нем двух русских летчиков. Командир взвода попросил старика показать где он видел самолет. Вскоре самолет был обнаружен, но это был немецкий двухмоторный самолет Фоке-Вульф-190. Разведчики подъехали и увлекшись осмотром самолета не заметили, как были окружены немцами. В короткой схватке несколько разведчиков погибли, в том числе и командир взвода разведки, остальные уже будучи ранеными, были обезоружены и уведены недалеко от самолета в балку. После короткого допроса их выстроили в одну шеренгу и расстреляли из пулемета. Сазонов, не задетый очередью из пулемета, упал и притворился мертвым. Как только замолк пулемет стали раздаваться одиночные выстрелы. Сазонов приоткрыл глаза и увидел, как немецкий офицер, идя вдоль шеренги лежащих разведчиков делал в каждого по одному выстрелу из пистолета. Подойдя к Сазонову он также произвел выстрел. Придя в сознание Сазонов обнаружил, что пуля попала ему в плечо. Перевязав себя, он стал осматривать товарищей, но все были мертвы. Далее он ничего не мог вспомнить.
Сазонов был отправлен в госпиталь, а его товарищи похоронены в братской могиле, где до этого были похоронены ребята из автовзвода, где-то между п.Юста и п.Эрдинеевкой.
В калмыцких степях вода была на вес золота. Вода строго лимитировалась. Если где и попадались маловодные колодцы (худуки), то как правило немецкие диверсанты в купе с изменниками калмыками отравляли в них воду или заливали колодцы взрывами.
Солдаты были несказанно рады когда выпал снег и случилась оттепель. В ямках или суслиных норках скапливалась вода. Помнится, найдешь такую ямку или норку припадешь к ней и сосешь до последней капли, чувствуешь что земля уже во рту, а все никак не можешь напиться.
За время нахождения в Калмыкии мы забыли как умываться и только помню смогли умыться и искупаться в освобожденном городе Сальске.
В п.Юста находился глубоководный колодец, которым пользовались все боевые части нашей 248 дивизии.
Поэтому для охраны этого колодца была выделена наша рота. Вода из колодца доставлялась огромной железной бадьей. Бадья опускалась на железном тросе и доставлялась на поверхность автомашиной.
Наша служба по охране колодца протекала можно сказать спокойно. Солдаты роты в свободное от службы время стали даже заниматься изготовлением себе теплых вещей.
Дело в том, что на дворе был конец ноября, а мы еще не были обеспечены теплым обмундированием (фуфайками, теплыми брюками, шапками и валенками).
Однажды к нам приехали разведчики из нашей полковой разведки и привезли большое количество овечьих шкур, обнаруженных ими в п.Эрдинеевка.
Нашлись умельцы по пошиву шапок, рукавиц, безрукавок и так называемых «шерстоступов», это наподобие чулка или валенка шерстью во внутрь и надевались они поверх сапог или ботинок.
Все эти предметы шились из невыделанных шкур и имели «фантастический» причудливый вид, но зато очень теплые.
Если не ошибаюсь, то в начале декабря 1942 года, ночью, близко к рассвету, мы неожиданно были атакованы большой группой немецких солдат. Им вначале удалось прорваться через наши окопы в село и они скопом кинулись прямо к колодцу.
Но тут их ждал сюрприз. Дело в том, что кроме круговой обороны поселка сам колодец был охвачен кольцевым окопом с дзотом и двумя пулеметными бронеколпаками. Напоровшись на огонь дзота и бронеколпаков, немцы заметались и бросились назад к ближайшим строениям. А за это время мы справились с временным замешательством и охватив полукольцом атаковали немцев.
В рукопашной схватке и под огнем винтовок «СВТ» (да я забыл упомянуть, что наши винтовки, после того как кто-то додумался поставить спусковой крючок задом-наперед стали стрелять как автоматы, стоит только первый патрон дослать в патронник, а затем при нажатии на спусковой крючок все патроны вылетали очередью) немцы не выдержали и бросились бежать из села.
К этому времени стало почти светло и нам было видно, как остаток немецкого отряда из ложбины, уже на лошадях, во всю лошадиную прыть убежали в степь. Мы их еще некоторое время обстреливали из пулеметов и винтовок.
Примерно через час или больше, после того как немецкий отряд скрылся в степи к нам приехали разведчики из разведвзвода полка, чтобы предупредить нас, что через линию фронта прошла большая группа немцев. Но как видим разведчики опоздали.
С собой они везли старика – калмыка. На вопрос командира роты Коробко: «Что это за фрукт?», новый командир взвода ответил, что этого калмыка они задержали в степи. При нем оказались ракетница с ракетами и немецкий пистолет парабеллум. Они его везут в полковой госпиталь к разведчику Сазонову на опознание. На установление не тот ли это старик-калмык, который погубил наш взвод разведки, поведя на засаду немцев.
Как после мне стало известно, Сазонов в задержанном старике-калмыке опознал этого старика-калмыка, который сообщил о самолете и навел их взвод на немецкую засаду. Задержанный калмык был приговорен военным трибуналом к расстрелу.
В ночном бою у колодца нам сильно повезло. Среди нашей роты солдат не оказалось убитых, зато раненых набралось около полсотни человек. Около 20 солдат были тяжелораненые и они на автомашинах разведчиков были отправлены в полевой госпиталь. Среди убитых и раненных немцев опять оказались калмыки.
Как они оказались на стороне немцев я тогда не знал. Правда уже после войны, как-то в разговоре с Наумкиным Иваном Кирилловичем и из статьи «от правды я не отрекался» Давида Кугультинова, напечатанной в журнале «Огонек» мне стало известно, что в 1942 году в боях в большой излучине Дона, часть калмыков из 110 кавалерийской дивизии перешли к немцам. Насколько это верно я не могу утверждать, так как Наумкин подтверждал измену калмыков, а Кугультинов отрицал.
Охрану колодца наша рота несла вплоть до прорыва немецкой обороны в районе Утты-Халхуты.
Немцы, выбитые из своих опорных пунктов отступают. Мы идем по безводным просторам Калмыкии.
Ночь, выйдя из окопа, я глянул на эти однообразные песчаные холмики, барханы, они все одинаковые. Очень просто заплутаться и становится жутко. Песок бьет в лицо, скрипит на зубах. Из котелка кашу зачерпнешь – в ней песок.
Немцы почти всегда имели заранее оборудованные позиции. Мы после боев, обороны в районе Утты-Халхуты, да и в последствии у Яшкуля, ни раз осматривали их блиндажи и удивлялись немецкому комфорту солдат и офицеров. Они словно ехали в какую-то экспедицию на длительное жилье.
Имелись у них термоса, канистры для запасов воды. Блиндажи освещались стеариновыми свечами, уложенными в коробочки. Были походные кровати и подушки в блиндажах у офицеров. Были специальные машины с большими цистернами, на которых были надписи на немецком языке «Trinken Wasser». Этими машинами немцы возили своим воду с больших расстояний. Нам же такие удобства и не снились.
При коротких задержках наши солдаты спали прямо на снегу, подложив под себя нарванной травы. При длительных остановках рыли в промерзлой земле неглубокие землянки на несколько человек, накрывая их плащ-палатками.
Нас особенно удручали обширные и безводные пески Халхутинской полупустыни, где на десятки километров не было жилья, а там где оно было немцы оставляли кучи пепла, да обвалившиеся стены.
Колодцы, которые мы иногда находили, как я уже писал, были взорваны немцами или завалены трупами скота, или телами убитых людей.
Декабрь обжигал морозом наши лица, трескались губы, лопались кровеносные сосуды. Песок, перемешанный со снегом, передвигался вместе с нами, заметая еле различимые грунтовые дороги. Глаза и сердце не могли привыкнуть к этому страшному пейзажу.
Немцы, потерпев поражение в районе Утты-Халхуты, и преследуемые нашими войсками отступали в направлении Яшкульского укрепрайона, оказывая сопротивление на промежуточных рубежах. В одном бою на промежуточном рубеже, я, Николко Павел и Олейников Николай неожиданно повстречали нашего бывшего командира курсантской роты старшего лейтенанта Ноздрина. К моему удивлению он был в обмундировании рядового красноармейца. Поздоровались мы с ним, то есть я, Николко и Олейников как старые знакомые. Встреча была «на бегу» и я не успел спросить Ноздрина, где он сейчас, то есть в какой части, где лейтенант Пиндык и почему он одет в форму рядового бойца. Больше встретится с Ноздриным мне не пришлось.
Уже будучи в районе города Никополя, к нам в роту с пополнением прибыл младший лейтенант из тех курсантов, которых из села Енотаевка отправили в г.Астрахань доучиваться. Тогда он был в нашей роте только в другом взводе. Фамилии я уже не помню.
Так он мне при встрече рассказал, что Ноздрин и старшина роты сумели кому-то продать те английские ботинки, что были заменены в с.Сероглазки, но были пойманы с поличным, разжалованы и направлены в штрафные подразделения на фронт. Вот почему Ноздрин при встрече со мной, Николко и Олейниковым был в обмундировании рядового.
Немецкая оборона в районе села Яшкуль была крепкая, глубокоэшелонированная, со сплошными траншеями в полный профиль. С проволочными заграждениями и минными полями на подходе к первой линии обороны и между второй и третьей линиями траншей.
С ходу нашей дивизии не удалось прорвать оборону у Яшкуля. Это не удалось и нашим соседям – 34 Гвардейской дивизии и 159 отдельной стрелковой бригаде. У Яшкуля завязались упорные бои, которые продолжались вплоть до 1-го января 1943 года.
В одном из боев, завладев немецкими траншеями первой линии обороны, нашему полку все же удалось ворваться в траншею и выбить из нее немцев, но атаки 902 и 905 полков были немцами отбиты.
Без поддержки с флангов наш полк не смог удержать захваченные немецкие окопы первой линии обороны и мы вынуждены были отступить на исходные позиции. При отходе мы понесли большие потери. От полка осталось меньше половины бойцов.
В этом бою мне повезло, я остался жив благодаря мертвому нашему солдату.
За день до нашего наступления на этом участке наступала 34 Гвардейская дивизия. Успеха не имела, но понесла большие потери. Раненых и убитых бойцов, ночью в основном им все же удалось вынести с поля боя. Но вблизи немецких окопов осталось много трупов наших солдат. За прошедшие сутки трупы сильно промерзли, так как в эти дни стояли довольно сильные морозы.
И вот совершив очередную перебежку, я упал метрах в 50-ти от немецких окопов и только тут заметил немецкий станковый пулемет, бьющий длинными очередями вдоль своей траншеи, отсекая солдат нашей 2-й роты.
Через 2-3 секунды немецкие пулеметчики вдруг прекратили стрелять и что-то завозились у пулемета. Видимо меняли отстрелявшуюся ленту. Я тут же вскочил и что было силы побежал к окопу с мыслью, как можно ближе успеть подбежать к пулемету и бросить гранату.
Немцы увидели меня и ускорили свою работу. Уже будучи от них в 20-25 метрах я понял, что ближе мне не удается подбежать и падая бросил гранату. Как только граната взорвалась я бросился вперед, но перепрыгивая через труп бойца я зацепился и упал. Это спасло меня от пулеметной очереди, в туже секунду пронесшейся надо мной. Я понял, что граната моя не долетела и быстро укрылся за труп, дав все же одну очередь по пулемету. Тут же в ответ получил несколько коротких пулеметных очередей, но все они прошлись по трупу солдата. Тело солдата настолько промерзло, что пули рикошетили, как от камня.
К моему счастью пулемет видимо был замечен нашими минометчиками и они несколькими минами сумели накрыть пулемет.
Оказавшись в немецкой траншее, я увидел развороченное пулеметное гнездо, исковерканный пулемет и убитых немцев. Видимо в окоп было прямое попадание мины. Как видите и мертвые спасают.
После этого боя мы временно прекратили наступательные бои и сами стали зарываться в землю.
И только в конце декабря 1942 года (кажется 28 или 29-го), после длительной артподготовки мы опять пошли на штурм немецких укреплений.
Бои шли двое суток, но не имели успеха. Немцы ожесточенно сопротивлялись. Мы так и не смогли прорвать их оборону. В этих боях я впервые познакомился с немецкими «прыгающими» минами.
Приближаясь к немецким окопам, при одной из перебежек, я почувствовал как по валенку что-то проскользнуло, я подумал что задел проволоку, идущую к противотанковой мине, мгновенно упал, подтянув под себя ноги. В туже секунду у меня сзади раздался не сильный выстрел (взрыв) и почти одновременно сильный взрыв вверху над головой. Вокруг меня поднялась снежная пыль вместе с подрубленной травой. Бегущие рядом несколько солдат попадали сраженные осколками. Разрывы в воздухе раздавались один за другим. Ребята нашей роты падали как подкошенные.
Командир роты Коробко, решив, что рота попала под шрапнельные снаряды, подал команду выйти из-под огня артиллерии, броском вперед, но тут же взвилась сигнальная ракета отойти назад. Солдаты кто ползком, кто перебежками стали отходить назад. Как только рота отошла метров на 100-150, поступила команда взять левее и поддержать 2-ю роту, ведущую уже в окопах бой. Но не 2-я рота не мы, подоспевшие на выручку не сумели при очередной немецкой контратаке удержаться в отбитых первых немецких окопах и отошли на свои исходные позиции.
После боя, когда мы приводили себя в порядок и пополнялись боеприпасами командир роты Коробко и политрук роты(фамилии я не помню) пояснили нам, что рота попала не под шрапнельные снаряды, а наскочила на минное поле с «прыгающими» минами. Что это за мины они не сказали, а нам солдатам было не до выяснения.
Но тогда на минном поле я заметил, что если над бегущим или уже лежащим солдатом появлялось белое облако взрыва, то он по какой-то причине оставался цел, но зато бегущие или даже лежащие от солдата под «облаком» на 2-3 метра попадали под губительный (огонь) рой картечи. В этом бою я и Николко остались целы, а Олейник был ранен и отправлен в тыл.
Спустя много времени, уже будучи в освобожденном Сальске, я при разговоре со знакомым сапером поинтересовался о «прыгающей мине». По словам сапера, в начале как только заденешь натянутую проволоку срабатывает взрыватель «вышибного патрона», в котором находится заряд пороха и сама мина. Чека взрывателя мины прикреплена ко дну вышибного патрона стальным тросом. Выброшенная зарядом мина вверх на длину троса по инерции вырывает чеку взрывателя и взрывается. Сама мина начиняется до 1000 картечин, разлетающихся при взрыве веером.
Над вышибным патроном и местом взрыва образуется небольшое «мертвое пространство» в виде воронки опрокинутой вверх горловиной (или зонтика). Вот почему оставались целы (как и я) те солдаты, которые попадали под воронку (зонт).
Хотя двухдневные бои не принесли нам успеха и мы понесли большие потери в людях и технике, видимо и немцам тоже наша штурмовка обошлась не легко. Справа и слева от нас слышно было, что тоже шли бои и видимо успешно для наших войск.
Вернувшись из штаба батальона командир роты Коробко объявил, что на завтра намечается снова атака и что соседям нашей дивизии удалось прорвать немецкую оборону и потеснить немцев.
С наступлением темноты, стало поступать пополнение людьми и боеприпасами. Ночью, в разгар нашей подготовки к завтрашнему бою, немцы неожиданно накрыли наши позиции испепеляющим огнем из всех видов оружия. Нам показалось, что земля у нас закачалась под ногами, а не нас бросало от беспрерывных взрывов. От гари и пыли стало трудно дышать, траншеи обламывались. Часть блиндажей и землянок взлетели на воздух. Такое продолжалось, как мне показалось долго. Затем вдруг весь этот смерч огня мгновенно прекратился и наступила абсолютная тишина. Мы, придя в себя бросились из укрытий по своим местам и приготовились к отражению ночной атаки немцев.
Но проходила минута, другая, час, а немцы продолжали молчать. От этой не привычной тишины нам становилось как-то не по себе, жутко и тяжелее, чем до этого, будучи под огнем. Казалось, этой гнетущей тишине не будет конца, как вдруг по всей линии немецкой обороны, насколько было нам видно, в ночное небо взвилось множество разноцветных ракет одновременно, видимо по единой команде. И так трижды с небольшими интервалами.
Затем, через несколько минут, над немецкой обороной стали взлетать как обычно одиночные ракеты, раздаваться отдельные пулеметные очереди и выстрелы одиночных орудий.
Мы облегченно вздохнули. Значит, ни какой со стороны противника атаки не будет. Среди бойцов пошли разговоры и гадания, чтобы это могло значить. Командир роты Коробко, обобщая наши разговоры сказал, что это видимо немцы преподнесли нам Новогодний психический «подарок». Затем Коробко оставил за себя нашего командира взвода и с двумя красноармейцами ушел к боевому охранению.
На рассвете 1-го января 1943 года немцы почему-то опять притихли. Не стали над их стороной взлетать осветительные ракеты, умолкли пулеметы и орудия. Когда рассвело и стали видны немецкие окопы, мы не увидели тех постоянных признаков присутствия в них солдат противника, мелькавших в окопах касок, пробегавших открытые места отдельных солдат, вьющихся дымков. Тут мы заметили, что и гул боя справа и слева от нас притих и удалился вперед, то есть в тыл противника.
Вскоре командир роты сообщил через связного из штаба батальона, что немцы под покровом ночи ушли, бросив оборону.
После того как наши саперы поработали на минных полях противника, наша рота в составе батальона и полка в боевом порядке двинулась к немецким окопам. Линия обороны, до этого защищаемая немцами с таким упорством, действительно была брошена. На огневых позициях артиллерии и у пулеметных точек я видел большие кучи стреляных гильз. Видимо немцы опорожнили их ночью по нам, чтобы налегке бежать.
Дзоты и блиндажи большей частью были взорваны. Толи это проделали сами немцы, толи это был результат нашей артподготовки.
Пройдя всю оборону противника, наш полк вышел прямо к поселку Яшкуль. Яшкуль был превращен в хорошо укрепленный узел, но теперь этот грозный укрепрайон был мертв. Правда многие наши бойцы поплатились своими жизнями при попытке войти в дзот или блиндаж. Некоторые дзоты и блиндажи оказались заминированы.
В этот же день оставив позади Яшкуль и всю его систему обороны мы двинулись вглубь Калмыкии.
Примерно в половине дня со стороны противника в небе появились немецкие самолеты. Хотя мы продолжали двигаться в боевом порядке, пришлось еще сильнее рассредоточиться. Местность была абсолютно ровная и нам ничего не оставалось как залечь в траве, каждому на том месте где застала его команда «воздух».
Самолетов было много. Я помню насчитал их около 60 штук. Это были тяжелые бомбардировщики «Хейнкель» Не.111. Ничего хорошего появление самолетов нам не предвещало, кроме тяжелых потерь в людях и технике.
Ровная местность давала возможность немецким летчикам прекрасно видеть всю нашу технику и даже в отдельности каждого солдата. Воздушного прикрытия видимо у нас не имелось, так как по самолетам не стреляла ни одна пушка или зенитная установка.
Но самолеты, к великой нашей радости, развернувшись над нашими боевыми порядками улетели обратно к себе. Вскоре до нас, с той стороны куда улетели самолеты, стал доноситься глухой гул, толи артиллерийской канонады, толи бомбежки.
Выждав несколько часов, мы опять в боевых порядках двинулись вперед. Передвигаясь остаток этого дня и всю ночь мы так и не вышли в соприкосновение с противником.
Рано утром, на следующий день, мы вышли, как подумали вначале, к какому-то населенному пункту. Но когда окончательно рассвело, мы увидели что это был не населенный пункт.
На большой территории группами и в одиночку, в разных позах (на колесах, на боку и вверх колесами) располагались крытые фургоны с впряженными в них лошадями (но уже мертвые), автомашины с различными прицепами и без них, тягачи, бронемашины и другая техника. Все это было побито и искорежено. Здесь же валялось множество трупов солдат в какой-то светло-желтой форме.
Вся местность этого побоища была густо покрыта глубокими воронками. Видимо наша авиация накрыла какую-то крупную вражескую часть прямо в походной колонне.
Вскоре, откуда-то, из-за этого хаоса мимо нашей роты, разведчики нашего полка провели небольшую группу солдат в светло-желтой форме. Впереди этой маленькой колонны шел какой-то крупный офицерский чин. Он был одет так как и все солдаты, но что мне запомнилось. На голове у него была фуражка с красным околышем и высокой тульей, а по бокам брюк сверху до низу тянулись красные полосы. Шинель была у него перекинута через руку.
После, от командира роты Коробко мне стало известно, что это был генерал венгерской дивизии и остаток его дивизии. Дивизия была полностью уничтожена (за исключением той группы солдат) не нашей авиацией, а немецкой, за то что по их вине был осуществлен прорыв нашими войсками немецкой обороны в районе п.Яшкуль.
Вплоть до реки Маныч, мы сталкиваясь с немецкими войсками на промежуточных рубежах не встречали сильного сопротивления. И только у реки Маныч, где у немцев была заранее подготовленная оборона, вдоль р.Маныч, хутор Правый остров, ферма №4, ст.Дивное, они оказали серьезное сопротивление. Подойдя поздно вечером в район реки Маныч, наш полк, в том числе и наша рота занял исходные позиции, но окапываться не стали, так как было известно, что рано утром намечена штурмовка немецких позиций.
Мы очень и очень устали и выбились из сил. И поэтому кто как мог ложился спать. Я, прежде чем лечь на землю, нарвал травы и подмостил под себя. Кроме того я надел на себя вторые ватные брюки и опустил их на валенки и чтобы немного было теплей накрылся плащ-палаткой.
Проснулся я от разговора рядом лежащих солдат. Еще не решаясь вылезть из-под плащ-палатки, из разговора ребят понял, что выпал снег. Осторожно откинув с головы плащ-палатку я поднялся на руках. Около меня и дальше располагалось множество снежных бугорков. Интересно было наблюдать со стороны, как эти бугорки вдруг раскрывались и как будто из-под земли появлялся человек.
Некоторые ребята, уже нарвав травы, растапливали в котелках снег. Снегу были очень и очень рады, так как вода все еще выдавалась порциями.
Увидев Николко, я подошел к нему. Он также как и другие ребята растапливал снег в котелке. Николко сказал, что если я хочу пить, то под плащ-палаткой стоит котелок с водой. Пить конечно я очень хотел. Взяв котелок я быстро сделал несколько глотков и тут же почувствовал как мне перехватило горло. Оторвав котелок ото рта я стал отплевываться какой-то сильно горькой-соленой жидкостью. Мой вид сильно рассмешил ребят. Отплевавшись и проглотив изрядную порцию снега, я спросил у Николко откуда он взял эту дрянь. Он и ребята моего отделения пояснили, что пока я спал несколько человек, мучаемых жаждой, сходили за бугор к Манычу взять воды. Но она оказалась непригодной и пить ее было невозможно. В чем я и сам убедился.
Вскоре пришел командир роты и приказал срочно сворачивать наше чаепитие, так как приказано выдвинуться из лощины на гребень бугра и занять исходные позиции для наступления. Командир роты Коробко, также сообщил, что в связи с тем, что другие части нашей 248 стрелковой дивизии, а именно 905 строевой полк, 902 строевой полк и 159 отдельная бригада, наступавшие в направлении ст.Дивное успеха не имели, нашему 899 строевому полку приказано форсировать р.Маныч и наступать в направлении хутора Правый Остров.
Когда наши ребята залегли на гребне бугра, я надеялся отсюда увидеть р.Маныч и ее крутые берега, но никаких берегов я не заметил. Внизу расстилалась равнина покрытая снегом, на довольно большом расстоянии от бугра, по этой равнине вырисовывалось низкими бережками очертание реки.
По первым разрывам снарядов нашей артиллерии мы поняли, что нам предстоит не только перейти р.Маныч, а еще преодолеть широкую «нейтральную полосу», прежде чем мы доберемся до следующего бугра, по гребню которого располагалась немецкая оборона. Штурм начался метельным утром 8 января 1943 года.
Не дожидаясь окончания артподготовки, бойцы нашего батальона, под командой капитана Гагмазина, дружно побежали к реке, чтобы как можно быстрее, под прикрытием артиллерии и минометов, форсировать реку Маныч и преодолеть расстояние разделявшее нас и передовую линию немецкой обороны.
Но у берега, протекавшего по низине Маныча, произошла заминка. Лед под снегом оказался недостаточно крепким и первые бойцы, выскочившие на лед, стали проваливаться, а сзади бегущие заметались по берегу, в поисках более крепкого льда.
Немцы сразу же заметили это и до этого молчавшая их артиллерия, сначала редко, а затем все сильнее и сильнее стала обстреливать русло реки Маныч и наши боевые порядки. Подбежав к реке, я под невысокой стенкой берега увидел сидящего помощника командира взвода Калашникова Алексея, босого, без ватных брюк, снимавшего кальсоны. Подумав, что Калашников ранен в ноги, я спрыгнул к нему вниз и спросил куда он ранен. Калашников ответил «никуда». Я недоуменно уставился на него. Калашников, снимая кальсоны, крикнул мне: «Что ты глаза вылупил! Разве не видишь, что происходит на реке?». И посоветовал мне быстрее сделать как он. Я быстро разделся до пояса, схватил одежду под руку и бросился через реку за Калашниковым. Не пробежав и десяток шагов, я сразу же провалился. Глубина была не большая, но зато дно оказалось сильно покрыто илом. Я оказался чуть ли не по пояс в ледяной воде. И так я раза два или три оказывался в ледяной воде, пока не достиг противоположного берега. Выскочив на берег, красный как рак, я упал под невысокую кручу берега и стал поспешно одеваться. Одевшись, я бросился к бегущим бойцам нашей роты.
Переправившись через реку Маныч, наш 899 стрелковый полк дружно атаковал немцев. Они вынуждены были оставить первую линию обороны и отошли к хутору Правый Остров, где у них была вторая линия обороны. Сходу нам из хутора выбить немцев не удалось. Пришлось отойти и залечь.
Пока мы приводили себя в порядок для повторной атаки, немцы сами придя в себя и получив подкрепление танками, перешли в контратаку. Мы оказались в очень не выгодном положении. Пехоту, следовавшею за танками, мы не испугались, но танки сдержать или вывести из строя было нечем. Три пушки 45мм, сопровождавшие нас, в считанные минуты были танками разбиты. Да и мы пехота не рассчитывали на контратаку немцев, не успели даже как нибудь зарыться в землю. На поддержку артиллерии из-за Маныча рассчитывать не приходилось. Слишком были мы и немцы близко друг от друга. И мы отстреливаясь, стали отходить к отбитой до этого у немцев линии окопов.
Будучи уже недалеко от окопов я увидел прямо против меня, по ту сторону траншеи нашу 45 мм пушку, поставленную расчетом на прямую наводку для стрельбы по танкам. Только я подумал отбежать в какую-либо сторону, чтобы не оказаться на линии полета ее снаряда, как в следующий миг меня обдало каким-то горячим вихрем, крутануло на все 360 градусов и бросило на землю. Когда я вскочил, то увидел, что где стояла пушка, стояло темно-серое облако от разрыва снаряда, а в воздухе кувыркались два колеса от пушки и куски не-то одежды, не то тел ее расчета. В туже минуту я снова куда-то провалился.
Очнулся я от того, что меня кто-то дергал. Открыв глаза, я увидел ребят своего отделения, пытавшихся надеть на меня фуфайку. Тут же были Николко и Калашников. Я с трудом приподнялся и сел. Подташнивало и немного кружилась голова. На мой вопрос, что со мной, Калашников ответил, что меня притащил связист нашего полка в бессознательном состоянии, но на теле они не обнаружили ни одной царапины. Когда я им рассказал, что произошло до того как я потерял сознание, на свет божий ребятами были выдвинуты две версии: одна из них - это близко от меня разорвался крупный снаряд; вторая – это буквально рядом с моим телом пролетел снаряд немецкого танка или самоходной пушки, стрелявших по 45 мм пушке. Но обе версии так и остались до сих пор не доказанными. Правда была еще третья шутейная версия: потерял я сознание от низко пролетавших реактивных снарядов.
Оказывается, пока я был в беспамятстве, оторваться от атаковавших нас немецких танков и пехоты и занять бывшие немецкие окопы, нам сильно помогли «Катюши», сделав два залпа из-за реки Маныч. Ребята рассказывали, что реактивные снаряды так низко летели, что некоторые солдаты падали на землю, чтобы снаряд не попал в голову.
Батарея «Катюш» подоспела вовремя, в критический момент боя. Реактивные установки накрыли своим огнем танки и немецких солдат в тот момент, когда они яростно атаковали отходящих бойцов батальона Галазина. После залпов «Катюши», сразу же загорелось несколько танков, немецкие автоматчики в панике заметались под непрерывными разрывами реактивных снарядов, прекратили атаку и поспешно опошли за бугор. В тот день мы больше не наступали и на ночь остались в окопах немецких солдат.
С наступлением ночи пошел снег. Затем небо прояснилось и снег прекратился. Зато подул сильный ветер и стало сильно подмораживать. К половине ночи установился сильный мороз. Что творилось в ту ночь с теми бойцами, которые при перебежках через Маныч побывали в одежде в воде, трудно описать. Шинели на них стояли «колом» и при движении бухали и звенели, как железные доспехи на средневековых рыцарях. Ватные брюки ломались в местах изгибов, а к ногам в мокрых валенках примерзали портянки. Обсушиться или хотя бы посушить портянки не было возможности. Бойцы обессиливали от непрерывного движения и падали на ходу. Их мы (оказавшиеся сухими) не успевали относить в тыл.
В тылу тоже было не лучше. В наших натянутых палатках также было холодно как и на открытом воздухе. Как я был благодарен Калашникову за его совет. К утру наши ряды сильно поредели. Да и мы избежавшие обморожения еле держались на ногах.
Трое суток наш 899 полк отбивал атаки немцев, ведя упорные бои по удержанию переправы и плацдарма на реке Маныч. Через трое суток боев наш полк сдав переправу и плацдарм ночью двинулся по берегу Маныча в сторону ст.Дивное. На подступах к ст.Дивное с рассветом завязался бой с сильным немецким заслоном. На наши атаки, противник, поддерживаемый танками, отвечал контратаками. И так с переменным успехом.
На третий день боев, в половине дня, немцы бросились на правый фланг нашего полка в атаку три танка и около батальона автоматчиков. Но мы успели хорошо окопаться и крутой берег Маныча этому способствовал.
Взвод лейтенанта Андрея Германа нашей роты к атаке немцев успел даже отрыть окопы в полный рост. Но правее бойцы другой роты лежали в маленьких окопчиках. И когда до наших позиций немецким танкам и автоматчикам оставалось не более 100-150 метров, бойцы соседней роты стали отползать назад и они все наверное погибли бы. Но в это время артиллеристам все же удалось подбить два танка и немецкие автоматчики, лишившись поддержки и попав под наш оружейно-пулеметный огонь, теряя убитых и раненых, побежали назад.
Утром на следующий день наш полк подошел к тупиковой железнодорожной ветке ст.Дивное и атаковал немецкие позиции. Несмотря на упорное сопротивление противника и контратаки, поддерживаемые танками, нашему 899 стрелковому полку все же удалось овладеть железнодорожной ст.Дивное. Преследуя отступавших немцев, мы вышли к речке Егорлык и устремились к городу и железнодорожной станции Сальск.
В бою у ст.Дивное мой земляк Николко Павел сильно обморозил ступни ног и его пришлось отправить в санитарную роту.
В освобожденном Сальске нам дали два дня отдыха. В это время мы пополнились людьми, боеприпасами и привели себя в «божий вид». Мы порядком овшивели, нам выдали чистое белье, многим заменили верхнее обмундирование (шинели, фуфайки). Хозяйка двора нагрела нам воду и мы в сарае не только умылись, но и полностью искупались. Последний раз я умывался в селе Енотаевка. Однажды, когда мы кушали, хозяйка нерешительно спросила: «Сынки, а чем Вы гоните немца. Ведь он удирал из Сальска на автомашинах и танках, а Вы вошли в Сальск на лошадях и верблюдах»?
Мы ей пояснили, как могли, что мы пехота и всегда после прорыва немецкой обороны, противника преследуют наши механизированные части, а основная масса пешком не может угнаться за убегающими немцами и как правило уже поспевают туда, где противник оказывает сильное сопротивление и без пехоты моточастям не обойтись. А то что наши танки и моточасти не появились в Сальске, видимо в этом не было необходимости. Они погнали немцев в обход Сальска.
В Калмыкии, как я уже писал было очень тяжелое положение с водой. Поэтому все хозяйство полка обслуживалось на повозках, с впряженными в них лошадьми и верблюдами. Даже пушки 76 мм и 45 мм полковых батарей передвигались или лошадьми или верблюдами. На автомашинах подвозилась сама вода, боеприпасы, продукты питания, да отвозились раненые красноармейцы.
Пополнившись людьми и боеприпасами, мы ушли из Сальска. Пополнился и наш взвод. В мое отделение попали два или три человека из Сальска. Один из них мне запомнился. Это был крупного телосложения парень, медлительный в движениях и при разговоре, по фамилии Веревкин Георгий или как мы его звали «Жорка».
Из Сальска, перейдя через реку Средний Егорлык мы двинулись вдоль железной дороги. После освобождения станции Егорлыкской и станции Мечетинской, наша 248 стрелковая дивизия двинулась в сторону хутора Каменный Зерноградского района Ростовской области, на перехват немецкой части, идущей степью на г.Батайск. К обеду заморосил в перемешку со снегом мелкий дождик. Пошла оттепель. Продвигаясь, мы месили землю с мокрым снегом и водой. Опять мы все промокли, шинели набухли от воды. Вообщем хуже погоды на фронте и не придумаешь.
Двигались мы весь день и всю ночь. На рассвете опять захолодало и стало сильно подмораживать. Утром мы вышли к селу, расположенному на речке, сильно заросшей камышом и чаканом. Село называлось то ли Красный Мак, то ли Красный Маяк (сейчас уже не могу вспомнить). В селе, пока были на привале, я успел нарвать сухой травы, помостил ее в валенки и заменил мокрые портянки сухими.
После кратковременного отдыха мы двинулись в сторону х.Каменный. На подходе к этому селу мы приняли боевой порядок, так как немцы стали нас обстреливать из артиллерии и минометов. Продвигаясь к селу наш полк оказался в глубоком русле высохшей реки. За камышом и чаканом мы сумели вплотную приблизиться к селу и бросились в село. Атака прошла успешно. Почему-то у хутора у немцев не было никакой обороны и мы быстро сумели зацепиться за крайние домики. Правда нам в этом помогли наши штурмовики, как раз в это время наносившие удар по селу и его окрестностям с противоположной от нас стороны.
Ворвавшись в хутор, мы довольно успешно стали теснить немцев. И примерно к обеду хутор был в наших руках. Будучи у крайнего дома последней улицы Каменного, мы видели как немцы убегали вверх, по противоположному склону берега реки и скрывались за бугор по направлению то ли ст.Буденовская, то ли совхоза им.Буденного.
Я, Веревкин и еще двое солдат моего отделения, перебежав через двор, огородами стали спускаться к реке. Справа от нас я видел, как огородами продвигались солдаты нашей роты. Когда мы были уже у берега реки, до нас донесся сильный гул самолетов. Самолеты летели с нашей стороны и мы с ребятами подумали, что это наши самолеты. Но когда от самолетов стало отделяться множество черных точек и до нашего слуха донесся вой и свист летящих бомб, мы поняли что самолеты немецкие и бросились обратно к огородам, где видели канавы, которые разграничивали огород от огорода.
Первый заход «Хейнкель»Не.111 прошелся вдоль села. От взрывов бомб полетели в воздух комья земли, бревна и доски от домов и надворных построек. Видно было как из села из дыма и пыли бежали люди и домашние животные. После того как село проутюжили «Хейнкели», в воздухе появились «Юнкерсы» и построившись в свою излюбленную карусель стали бомбить село и его окрестности, захватывая и огороды. Нам пришлось оставить канаву в огороде и спуститься ниже к реке, под прикрытие берега реки, в заросли камыша и чакана.
Отбомбившись, «Юнкерсы» улетели, а вскоре к нашей большой радости неожиданно повалил снег, да такой тяжелый и густой, что в считанные минуты все вокруг скрылось. Ничего нельзя было разглядеть буквально в 3-4 метрах. Это гарантировало, что самолеты больше не прилетят.
Я, Веревкин и еще один боец (кажется его звали Алексей) наугад пошли к селу, да так удачно, что через несколько минут вышли к «нашему» крайнему дому. Дом оказался целым, но сарай и конюшня были разбиты взрывами бомб до основания. Посредине двора лежали убитые корова и свинья. В доме никого не было. Оставив в доме Веревкина и Алексея, я ушел искать солдат своей роты. Обойдя два или три дома, я к своей радости наткнулся на командира роты Коробко. С ним было десятка два солдат. Я доложил старшему лейтенанту, что я и еще двое солдат находимся в крайнем доме. Командир роты приказал мне вернуться к ребятам, в доме не находиться. Пока идет снег во дворе занять оборону.
Вернувшись к ребятам и войдя в дом, я учуял запах чего-то вкусного. А мы уже два дня не ели горячей пищи. Оказывается за время моего отсутствия Веревкин и Алексей времени даром не теряли. Они от тушки убитой свиньи отрезали солидные куски мяса, растопили печь и стали варить мясо. Отдышавшись, я рассказал ребятам, что командир роты возложил на нас обязанность боевого охранения и в доме ни в коем случае находиться нельзя до полного прекращения снегопада. При последних моих словах, дверь в дом открылась и в дом вошел весь облепленный снегом пом.ком.взвода старший сержант Калашников Алексей.
Здесь я хочу сказать несколько слов о Калашникове. Калашников был намного старше нас во взводе. Можно сказать что в отцы годился. Родом из Сибири. После боев на реке Маныч, он мне рассказывал, что призван был с первых же дней войны. Успел уже не только навоеваться, но и побывать в окружении и даже в кратковременном плену. Из плена с группой красноармейцев ему удалось бежать, где-то в районе г.Харьков и снова попасть к своим.
Отряхнувшись от снега, Калашников сердито заметил, что же это мы все забились в дом, а во дворе никто не остался и добавил: «Что захотели, что бы немцы вас тепленькими взяли?». Я ответил, что мы хотели хоть немного перекусить и тогда выйти во двор. Калашников поинтересовался, чем же мы хотели перекусить. За меня ответил Веревкин, что варим мясо. «Ну вот что», сказал Калашников – «Один оставайся при мясе, ну хоть вот ты Алексей. Как будет готово, скажи нам, а мы будем нести охрану во дворе, а то как бы при таком снеге и видимости…» Калашников не успел договорить, как совсем рядом с нашим домом раздался не то выстрел из пушки, не то разрыв артиллерийского снаряда и до нас донеслись несколько глухих очередей из автомата.
Похватав оружие ребята бросились к окнам, выходившим на улицу. Я же схватив свой автомат выскочил в коридор. Открыв дверь на улицу я не смог ничего разглядеть. Снег шел сплошной стеной. Спрыгнув со ступенек я бросился к калитке и открыв ее хотел выйти на улицу. В этот момент впереди меня сверкнуло и грохнул орудийный выстрел. И тут я увидел от себя в каких-нибудь 4-5 метрах немецкий танк, стоявший ко мне боком. Я быстро захлопнул калитку и бросился к дому предупредить ребят и чуть было не сшиб с ног Калашникова.
Он видимо тоже увидел танк и крикнув «ложись», бросил через меня гранату в танк. После взрыва гранаты, мы с ним через двор бросились в дом. Стоя за домом, мы увидели как над танком взметнулось пламя. Видимо бросок гранаты Калашниковым оказался удачным, граната видимо попала на моторную часть танка. «Ну, Меденцов,-проговорил Калашников –счастье наше, что танк выстрелил и с него осыпался снег, а автоматчики стоявшие сзади смотрели не в нашу сторону». «Да» - только и смог я ответить. В это время из окна глухой стены дома, вместе с рамой вывалился Веревкин. Дав несколько очередей из автомата по горящему танку и наугад вокруг него, мы огородом побежали к КП командира роты.
Сзади, справа и слева от нас раздавались автоматные очереди, бухали винтовки и рвались гранаты, но кто в кого стрелял не было видно из-за снега. Пробежав несколько метром, мы наткнулись на своих ребят. Вместе с ними был и командир роты Коробко. Увидев нас он проговорил: «Эх вы, ротозеи» и скомандовал: «Рота вправо в цепь ложись. Станковому пулемету остаться при мне, а ручному залечь в конце цепи роты.» В это время из снежной пелены выбегали и выбегали солдаты и нашей роты и из других. Коробко присоединял бегунов к своей роте и ложил в цепь. Я и Веревкин оказались на углу сарая, от которого шел невысокий заборчик к дому и отделял двор от улицы.
Немцев в снежном буране не было видно и мы с Веревкиным стали короткими очередями бить в направлении тех мест, откуда тянулись очереди трассирующих пуль. Сзади нас, во дворе и на огородах, где залегли наши солдаты так же шла ружейно-пулеметная стрельба.
Сколько прошло времени я не знаю, но как то вдруг, словно по волшебной палочке прекратился снег и я в метрах десяти от себя, посредине улицы увидел стоявшие наши 76 мм противотанковые пушки и вокруг них копошащихся артиллеристов. Не успел я сообразить что к чему, как все три пушки дали залп. Крутанув головой в направлении выстрелов, я увидел в 50-100 метрах на улице немецкий танк, стоявший к пушкам боком. Из него взметнулось пламя и он запылал. В этом направлении я успел заметить второй танк, подальше от первого и он выезжал из-за угла. После первого залпа, артиллеристы мгновенно дали второй залп и угол дома, из-за которого появился танк окутался дымом и пылью, а сам дом повалился боком на танк. За дымом и пылью не было видно что стало с танком.
Артиллеристы схватив за станины пушки стали катить их к дому. К нам подбежал их командир и попросил помочь. Я, Веревкин и еще несколько солдат бросились к пушкам. Два орудия успели закатить во двор, а третьему орудию и расчету с помогавшими ребятами не повезло. Когда они с пушкой уже были у поваленного заборчика, из-за переулка противоположной стороны улицы выскочил немецкий танк и выпустил несколько снарядов расстрелял и пушку и ребят. Затем танк, пятясь задом в проулок, стал обстреливать из пулеметов дома и дворы. Два орудия, которые мы успели закатить во двор, танк видимо не заметил и это решило его судьбу. Артиллеристы, которые успели к этому моменту изготовиться, ударили по танку из обеих пушек. Я увидел, как с лобовой части танка полетел сноп огня и искр, но танк продолжал пятиться задним ходом, вертя пушкой.
Вслед за первыми двумя снарядами артиллеристы в туже минуту ударили второй раз. В этот раз снаряд попал в гусеницу, так как танк круто развернулся к нам боком и в тот же миг получил два снаряда в бок. Из танка повалил густой дым, а затем раздался сильный взрыв. Силой взрыва башня танка была отброшена на крышу дома и дома не стало.
С момента прекращения снега, в огородах и на задворках домов вспыхнула ожесточенная стрельба, взрывы гранат, крики на немецком и русском языках. Теперь немцев было хорошо видно. Мы тоже стали вести по ним огонь. Немцы стали отходить. И когда казалось что вот -вот мы их снова выбьем из села, как их вдруг повалило так много нам навстречу, что мы вначале приостановили преследование, а когда появились и танки, нам пришлось, отстреливаясь от наседавших немцев, отходить. Видимо к немцам подошло крупное подкрепление.
С большим опозданием я все же хочу сделать отступление и сказать, что бой за хутор Каменный вела не только наша рота, а весь наш 899 стрелковый полк. Но как вы заметили, я по возможности стараюсь описать действия лично свои, отделения, взвода и роты. Сами понимаете, что мне как командиру стрелкового отделения не представляется возможным описать действия батальона, а тем более полка. Поэтому я и в дальнейшем буду описывать только те события, участником которых непосредственно был сам, мои товарищи по роте.
Зимний день подходил к концу. Наступал вечер. Немцы, получив подкрепление, стремились во что бы то не стало, до наступления ночи опрокинуть нас и выбить из села. Но ребята понимали чем это может кончиться для нас в открытой степи и прикрываясь домами и надворными постройками стойко отражали натиск немецкой пехоты. В этом нам здорово помогали те два орудия и подоспевшая минометная рота 82 мм минометов. Артиллеристы сумели подбить еще один танк, а минометчики накрыли таким плотным огнем, что немцы вынуждены были прекратить контратаку и остановиться.
У нас появилась возможность привести себя в порядок и получше организовать свою оборону. Стало быстро темнеть. Немцы видимо решили еще раз попытаться выбить нас из села, так как вскоре из-за домов выскочили два танка, ведя огонь из пушек и пулеметов. За ними следовало около сотни автоматчиков. Танки остановить у нас было нечем и мы их пропустили на расправу артиллеристам, но зато бегущие автоматчики попали под перекрестный огонь нашей роты и солдат, залегших во дворах противоположной стороны улицы. Они заметались, как затравленные волки, а некоторые чувствуя свою гибель даже пытались поднять руки, но нам в эти минуты было не до пленных. Проскочившие танки, видя, что автоматчики убегают, тоже попытались удрать, но как только они развернулись, попали под огонь наших артиллеристов и запылали.
За это время совсем стемнело и немцы, усиленно обстреливая нас из автоматов и пулеметов, все-таки прекратили контратаку.
Как только бой немного приутих, я решил найти кого-нибудь из своей роты. Дело в том, что мы так перемешались, что я оказался среди незнакомых солдат другой роты. Веревкина я так же потерял. Пройдя через два двора мне повезло, я встретил Калашникова. На мой вопрос как дела, он ответил, что хуже не бывает, вот видишь что осталось от взвода. Я поинтересовался жив ли командир роты и не видел ли он Веревкина и Алексея. Калашников ответил, что командир роты жив, а Веревкина и Алексея он не встречал. Пройдя немного дворами мы оказались у КП командира роты. Здесь был и Веревкин. Я ему очень обрадовался, так как он был единственный из моего отделения.
После взаимных приветствий, Веревкин указал на противогазовую сумку и попросил меня и Калашникова отойти в сторонку. Когда мы присели у стены сарайчика Веревкин, порывшись в сумке вручил мне и Калашникову по большому куску мяса. Хотя мясо и было не доварено, но мы ему были несказанно рады. Покончив с мясом, тогда только Калашников спросил у Веревкина откуда он его взял. Веревкин рассказал, что утром прежде чем выскочить из дома, он решил не оставлять немцам мясо. Он схватил кастрюлю, вывернул из нее мясо на стол. Затем выкинул из сумки противогаз и положил туда куски мяса. Но так как на улице возле дома шла сильная стрельба, то он выдавил спиной раму окна и вывалился к нам в огород.
Калашников проговорил, что снег устроил нам целую трагикомедию, скрыл нас от самолетов, но выдал нас прямо на съедение немцам. Потом он рассказал, что когда снег прекратился, то немцы и мы, залегшие в канаве огорода, буквально оказались как говориться «нос» к «носу» с немцами. Счастье наше, что мы были присыпаны снегом и это дало нам возможность на какие-то доли секунды опередить немцев и открыть в упор по ним ружейно-пулеметный огонь и забросать гранатами. В этой схватке погиб наш младший лейтенант, командир нашего взвода, фамилии его я не помню. Немного побыв с нами Калашников ушел к командиру роты, прихватив сумку Веревкина, где было еще несколько кусков мяса, чтобы могли хоть немного перекусить командир роты и остальные ребята.
Немцы, опасаясь нашей ночной атаки стали бросать ракеты и поджигать дома. Дома загорались поперек улицы села и хорошо обозначили линию обороны, как немцев так и нашу.
Вскоре возвратился Калашников и сказал, что нашему взводу поручено разыскать старшину роты и передать ему, чтобы он немедленно организовал своими силами доставку боеприпасов и продуктов. Старшина с двумя повозками должен был находиться где-то в конце этой улицы или где-то вблизи села. После маленькой паузы Калашников сказал, чтобы это сделал я. Пройдя дворами (улица все время простреливалась) до конца улицы я так и не нашел ни старшину, ни наши повозки.
Присев у крайнего дома я увидел невдалеке какие-то высокие строения. Я решил сходить к этим строениям. Это были амбары. Возле них стоял бронетранспортер и два броневика. От броневика отделился один человек и спросил из какого я полка. Я ему ответил, что из 899 строевого полка. Тогда он спросил, знаю ли я где находится штаб полка. На что я ему ответил, что не знаю и подошел вплотную, чтобы разглядеть кто это. Это оказался подполковник. В это время к нам подошли еще два человека в бурках и по головному убору (папахе) на одном из них я определил, что это генерал. Уже при них подполковник меня спросил кого я ищу. Я ему ответил, что меня командир роты послал разыскать старшину и подвезти боеприпасы. Они о чем-то поговорили с генералом и сказали, чтобы я шел по своим делам.
На обратном пути я еще раз осмотрел все дворы, но наших повозок так и не обнаружил. Добравшись до расположения роты, я к своему удивлению увидел нашего старшину. Он оказывается оставив где-то в овраге повозки под охраной одного повозочного сам с другим повозочным и поваром, который оказался без работы, так как кухню его разбили, нагрузившись боеприпасами и продуктами отправился на свой страх и риск искать свою роту, то есть нас.
Быстро раздав патроны и гранаты, старшина ушел с повозочным и поваром за повозками, чтобы вывезти раненых. Их долго не было. Приехали они поздно ночью. Одновременно пришел и командир роты из штаба батальона и приказал быстро грузить раненых, так как роте приказано потихоньку сняться с огневых позиций и двигаться на окраину хутора, где намечен сбор всего полка. Когда мы погрузили тяжело раненых на повозки и собрались все у повозок, я тут только понял во что нам обошелся дневной бой. От всей роты осталось не более 20 человек, а от моего отделения –я и Веревкин.
На окраину хутора двигались дворами, часто ломая изгородь. Впереди ехали повозки, а сзади цепью шли мы. Когда собрался весь полк, нас построили побатальонно в колонны и мы двинулись в степь. Шли мы очень медленно и часто меняли направление и мне казалось, что несмотря на то, что мы долгое время находимся в движении, судя по немецким ракетам и горевшим домам в Каменном, мы совсем недалеко отошли от села.
Наконец мы остановились в каком-то овраге. Командира роты Коробко вызвали в штаб батальона. Когда он вернулся из штаба, Калашников его спросил, почему мы крутимся. На что Коробко ответил, что везде натыкаемся на немцев, на их танки и автомашины. Наших же полков 248 строевой дивизии, 902 и 159 строевых бригад нигде не могут обнаружить. Далее Коробко пояснил, что по приказу командующего армии генерал-лейтенанта Герасименко, нашему полку следует соединиться с 902 и 905 полками и утром во что бы то не стало выбить немцев из хутора Каменный и закрыть выход на Батайск немецким войскам, отколовшимся от войск кавказской группировки и двигавшимся степью на Батайск.
Далее Коробко рассказал, что в штабе полка, куда он был вызван с командиром батальона ему стало известно, что комдив 248 дивизии Галай, каким-то образом оказался поздно вечером в расположении нашего полка. Здесь, при этих его словах, я вспомнил о своей встрече с генералом у амбара и кратко пересказал Коробко и Калашникову, как я познакомился с высоким начальством. Посмеявшись, Коробко дал команду «привал» до выяснения обстановки. Обстановка видимо не прояснилась до самого утра, а утром мы увидели, что оказались от Каменного не более 2-3 км. Даже простым глазом было видно, что Каменный был битком набит немецкими войсками.
Командир полка приказал отойти в глубь оврага, идущего к реке. И по его склонам занять круговую оборону. Когда полк двигался по дну оврага, мы с Калашниковым насчитали семьдесят или восемьдесят человек. Это все что осталось от полка. Штаб полка расположился у подбитого немецкого танка, а мы стрелки выдвинулись на гребень оврага и стали окапываться.
Через некоторое время, справа от нас, из-за бугра куда вчера убегали немцы, повалило к Каменному много немецкой пехоты в боевом порядке, в перемешку с танками и бронетранспортерами. Не успела эта группа войск противника дойти до Каменного, как слева от нас, правда подальше от Каменного, показалась пехота, продвигавшаяся рассредоточенным строем. Командир полка было подал приказ «приготовиться к бою», видимо эту колонну пехоты приняв за своих, так как это огромное количество людей двигалось с того же направления, откуда мы вчера атаковали немцев, засевших в Каменном. Немцы тоже видимо вначале приняли появившиеся войска за наши и нам было видно как из Каменного вышло десятка два танков с десантом на броне и они двинулись навстречу пехоте.
Но как только из Каменного немцы обстреляли из артиллерии боевые порядки пехоты, с ее стороны полетели сигнальные ракеты. Артиллерия немцев прекратила обстрел, а танки остановились. Далее нам было видно, что танки подошли к первой цепи пехоты и развернувшись на большой скорости ушли за Каменный. Было ясно, что и слева двигались тоже войска противника.
Примерно в половине дня справа из-за бугра снова показались войска противника. Немцы двигались походной колонной на автомашинах и бронетранспортерах. Пушки буксировали тягачи. По бокам колонны двигались танки и самоходные пушки. Все это огромное количество немецкой техники так же направилось к Каменному.
Нам было приказано не высовываться из окопчиков. Но все же толи немцы нас заметили или просто, объезжая какое-то препятствие, группа танков с автоматчиками на броне отделилась от общего конвоя и направилась в нашу сторону. Когда танки были от нас примерно в 300-400 м. Калашников вынул пистолет и глядя на меня проговорил, что ты как хочешь, а он больше в плен не желает и добавил, что если я пожелаю воспользоваться его пистолетом, то в нем останется еще два патрона. Я ответил Калашникову, что мне как комсомольцу плен тоже не «улыбается», но все же сам стреляться не буду, но и живым им не дамся.
В это время Веревкин крикнул, что немцы повернули назад. И действительно немцы почему-то развернулись, стали уходить от нас и присоединились к конвою. Немецкая колонна беспрерывной лентой, как змея, двигалась в сторону Каменного до самого позднего вечера. Лежавший в цепи командир роты Коробко, видя, как двигаются нескончаемым потоком немецкие войска, выругался и проговорил: «Чем интересно думали в штабе армии, отдавая нашей дивизии приказ задержать и разбить такое многочисленное немецкое соединение, оснащенное танками и артиллерией.»
Ночью, по взлету ракет было видно, что вся эта армада немецких войск удаляется от нас. Этой же ночью прибыли разведчики нашего полка и доложили командиру полка, что немцев нет вплоть до села, от которого мы начали наступление на хутор Каменный. Всю ночь мы двигались по руслу реки. Рано утром мы вышли к какому-то селу. Полк залег в камыше, а к селу пошли разведчики. Вскоре они вернулись, немцев в селе не было.
Войдя в село, командир полка подполковник Жуков и начальник штаба капитан Хоменко, выстроили полк и точно пересчитали людей. Набралось личного состава 85 солдат и несколько офицеров, один 82 мм миномет, без единой мины и один станковый пулемет с одной снаряженной лентой. Это все, что осталось от бывшего курсантского полка, а ныне 899 строевого полка.
В селе полк не стал останавливаться и степью двинулся, как нам пояснили, в сторону железной дороги, к станции Мечетинской. Двигались мы весь день и только к вечеру подошли к небольшому селу. В селе уже были войска нашей армии. Войдя в село, наш полк остановился вблизи одноэтажного, но довольно длинного здания. Командир роты ушел в штаб полка.
Дожидаясь Коробко, я, Калашников и Веревкин от нечего делать подошли к зданию. У стены здания лежало много трупов наших солдат с марлевыми повязками на разных частях тела. Во всех окнах здания были выломаны оконные рамы. Заглянув в один из оконных проемов, мы увидели на полу и на койках, в разных позах, лежащих наших солдат. У всех сильно окровавлены были лица и шеи. Присмотревшись, мы увидели, что у всех солдат перерезаны гортани.
На ступеньках здания тоже лежало несколько трупов и среди них две женщины в белых платках. Все они были убиты таким же способом, как те, которые лежали в здании. Зрелище было жуткое. И мы поспешили отойти от здания.
Вскоре возвратился командир роты Коробко и объявил, что в селе располагается подразделение солдат 159 отдельной стрелковой дивизии под командованием старшего лейтенанта Головчанского. Они прибыли для похорон погибших своих товарищей. Немного помолчав Коробко сказал, что здесь нас покормят и в ночь мы двинемся к ст.Мечетинской, догонять части нашей 248 стрелковой дивизии.
Известие, о том что нас покормят мы приняли с большой радостью, так как уже несколько дней у нас ничего не было во рту кроме снега, Но то что в ночь придется уходить из села приняли без особой радости. Мы все смертельно устали. У командира роты мы поинтересовались, что здесь произошло. Он ответил, что здесь располагался полевой госпиталь 159 отдельной стрелковой бригады, Немцы войдя в село, большинство раненых убили в здании, а часть легкораненых, успевших спрятаться в скирдах за селом, расстреляли у скирд, а скирды подожгли.
Далее от Коробко мы узнали, что части 28 армии, ведут упорные бои где-то в районе г.Зернограда и ст.Злодейской. Наши тылы и тылы 902 и 905 полков должны находиться на ст.Мечетинской.
Будучи у полевой кухни, я увидел нашего командира роты Коробко и стоящего рядом с ним высокого командира. Увидя меня, Коробко приказал: «Меденцов, найди сейчас же помкомвзвода Калашникова и передай ему, что бы он вел роту к кухне». Когда наша рота подкреплялась горячей пищей, ко мне подошел этот высокий офицер и спросил: «Меденцов, откуда Вы родом?». Я ему ответил, что я уроженец Немецкого Поволжья из села Новая Квасниковка. Офицер обрадованно всплеснул руками: «Вот это да! Выходит что мы с тобой земляки!» и назвался Головчанским Михаилом Андреевичем. Оказывается и он и его родители проживали тоже в селе Новая Квасниковка, а затем выехали в Гмелинский район. Но разговор у нас не клеился так как я ни его, ни его родителей не мог вспомнить. Во время нашего разговора подбежал боец-рассыльный и отозвав Головчанского, что-то ему сообщил. Головчанский пожелав мне всего хорошего, ушел.
После ужина, немного отдохнув, мы снова зашагали в ночь. Вначале мы вышли к станции Егорлыкской и уже от нее вдоль железной дороги двинулись к станции Мечетинской. На станции Мечетинской оказались остатки 902 и 905 полков со своими тылами Здесь же оказались и тылы нашего 899 полка. Нам дали короткий отдых. Находясь на отдыхе мы пополнились людьми, военной техникой, боеприпасами и привели себя в «божеский» вид.
Мы совершенно забыли что такое тепло. Наступая от реки Волги (с.Енотаевка) мы жили в домах не более пяти раз, а все остальное время в открытом окопе или прямо на снегу, завернувшись в плащ-палатку.
Будучи на ст.Мечетинской нам стало известно, какою ценою поплатилась наша 248 дивизия сражаясь за хутор Каменный. Оставшиеся в живых воины нашей дивизии хутор Каменнный никогда не забудут.
Как я уже писал, наша дивизия, после освобождения г.Сальск, станции Егорлыкской и станции Мечетинской, была повернута в направление хутора Каменный Зерноградского района на перехват немецкой части, двигавшейся к железной дороге. Об этой немецкой части, видимо никто ничего толком не знал, начиная от командующего 28 армии и кончая командиром нашей 248 строевой дивизии. Иначе как могло случиться и чем можно объяснить, что на перехват немцев послали нашу 248 строевую дивизию, изрядно поредевшую в боях в Калмыкии, даже не придав дополнительно ей огневых средств и танков. Только когда мы вошли в соприкосновение с противником у хутора Каменный, стало понятно с кем мы имеем дело.
Это была немецкая часть во главе которой шла ударным кулаком отборная, хорошо оснащенная первоклассной военной техникой, дивизия СС «Викинг», отличавшаяся особой жестокостью. И все же наша дивизия продержалась два дня. На третий день, разметав нашу дивизию на мелкие группы и разгромив наши тылы, тылы 34-й гвардейской дивизии, 159 отдельной стрелковой бригады и 301 дивизии, немцы вышли в тыл нашей 28 армии. И только тогда командование 28 армии забеспокоилось.
Наступление 34-й гвардейской дивизии, 159 отдельной стрелковой бригады и 301 дивизии на г.Зерноград и ст.Злодейскую было приостановлено и они были развернуты на встречу дивизии СС «Викинг». Нашим войскам дополнительно были преданы 771-й отдельный артиллерийский полк и 6-й танковый корпус.
И только эти наши силы смогли в кровопролитном бою отстоять железную дорогу, идущую на г.Батайск и заставить (не разгромить) дивизию СС «Викинг» и следовавшие за ней другие немецкие части уйти на Батайск степью. Так просчеты высшего командования в бою за Каменный и привели к кризисной ситуации и огромным потерям людьми и техникой. Полностью погиб 771-й артполк, а из танкового корпуса осталось 6 или 8 танков. От нашего 899 полка, как я уже говорил, осталось 85 солдат и офицеров, из которых половина была легкораненые. В других частях было еще хуже.
На станции Мечетинской мы пробыли до 2 или 3 февраля 1943 года. Наш полк в составе 248 строевой дивизии, пополнившись людьми и боеприпасами, двинулся в сторону ст.Злодейской. После боя, в районе ст.Злодейской, мы наступали вдоль железнодорожной линии. Освободив Мокрый Батайск, наш полк стал преследовать немцев и на рассвете 5 или 6 февраля 1943 года вышел к железнодорожной станции и городу Батайск.
Помню, была оттепель и стоял густой туман. Наша рота, двигаясь вдоль железнодорожного полотна повстречала разведчиков нашего полка. Разведчики вели двух немцев в шинелях, но в нижнем белье. У одного немца вместе с треногой на плече лежал станковый пулемет. Другой немец нес железные коробки, видимо с пулеметными лентами. Увидя знакомого разведчика Славку Сазонова (мы с ним в Астраханском пехотном училище были в одной роте) я поинтересовался, зачем это они раздели немцев. Сазонов мне ответил, что немцев они взяли спящими на железнодорожном переезде, в будке, в близи г.Батайска. Командир взвода разведчиков Чиликин, предупредил командира роты Коробко, что оборона немцев проходит непосредственно у первых домов Батайска.
Туман и железнодорожная насыпь позволили нам подойти очень близко к окраине Батайска. Подойдя к окраине города, наш 899 строевой полк атаковал немцев. Немцы проспали. Они очевидно думали, что после ожесточенного боя под ст.Злодейской русские не смогут так быстро подойти к городу. Немцы не только не выставили боевого охранения, но и не потрудились поставить часовых у домов, где расположились. За это жестоко поплатились. Много немцев было уничтожено прямо в домах, но большинству удалось все же выскочить на улицу и завязать бой. Ночью 7-го февраля, после упорного двухдневного сопротивления, немцы бежали к г.Ростов.
При освобождении Батайска на железнодорожной станции было захвачено огромное количество трофеев. Все пути станции были буквально забиты автомашинами, бронетранспортерами, боеприпасами и другим военным имуществом.
Шастая по вагонам, в надежде найти чего-нибудь пожрать, Калашников, я и Веревкин попали под массированный налет на станцию немецкой авиации. Вой и взрывы бомб смешались со взрывами вагонов с боеприпасами. В воздухе летели целые вагоны и их части. Воздух сотрясался от беспрерывного грохота взрывов. Все смешалось в какой-то чертовой пляске. В такую переделку я попал впервые. И как мы выбрались живыми из этого ада, одному богу известно. Помниться, что мы оказались в каком-то дворе. Заметив вход в подвал, мы юркнули в него.
Выбравшись из подвала после бомбежки, мы вошли в дом. В доме никого не оказалось. В доме было тепло и печка еще была теплая. Веревкин, проверив печку, извлек из нее чугунок. В нем оказался превосходный борщ. А так как от ст.Мечетинской и до Батайска мы грызли один хлеб, то борщ мы быстро реализовали. Жаль, что чугунок оказался не очень большой.
Весь день и ночь 8-го февраля наш полк преследовал убегавших немцев вдоль железной дороги Батайск-Ростов-на Дону. Наша рота двигалась по обе стороны железнодорожной насыпи. Утром, 8-го февраля 1943 года, немцы оказали сильное сопротивление на подступах к реке Дон. К вечеру, наш батальон, сломив сопротивление немцев, вышел к мосту через Дон. Мост был сильно разрушен. Стояли только опоры, да на них, удержавшись с одной стороны, висели некоторые пролеты моста, большей частью ушедшие под воду.
Наш батальон, попытался под прикрытие моста, по льду перейти на ту сторону реки Дон, но был встречен пулеметным и автоматным огнем немцев, засевших в развалинах моста. В добавок, как только вспыхнул бой у моста, немецкая тяжелая артиллерия стала бить по реке Дон, круша лед вокруг моста и берега, не давая возможности двум другим батальонам полка форсировать Дон по льду. Полк был вынужден отойти за железнодорожное полотно и укрыться за ним до прихода нашей артиллерии.
Быстро темнело, а артиллерии все не было. Как только стало совсем темно, нашему батальону было приказано атаковать мост и выбить немцев. В начале немцы видимо не ожидали нашей ночной атаки, растерялись и мы довольно успешно стали выбивать немцев из руин моста и продвигаться. Мост осветился взлетавшими ракетами, взрывами гранат, роем трассирующих очередей из пулеметов и автоматов с той и другой стороны.
Бой уже шел несколько часов. Несмотря на упорное сопротивление немцев, мы их хотя и медленно теснили к противоположному берегу Дона.
И вот уже когда нам казалось, что немцы не выдержат и вот-вот побегут, неожиданно на нас слева и почти в спину понеслись длинные пулеметные очереди. В первые секунды мы подумали, что наши левофланговые соседи, решив поддержать нас огнем, неправильно с ориентировались в ночи. Но по скорострельности пулеметов и особенно когда к пулеметам присоединилась немецкая скорострельная малогабаритная пушка, стало ясно, что бьют по нам не свои, а немцы.
Попав под перекрестный огонь мы оказались в тяжелом положении. Немецкие ракетчики беспрерывно освещая мост, указывали ракетами наше месторасположение. В лоб и сбоку на нас неслось море трассирующих пуль и малокалиберных снарядов. Бой на мосту принимал затяжной характер и вот уже должен был наступить рассвет. Наш командир роты Коробко попросил командира батальона связаться со штабом полка и подавить вражеские пулеметы и пушку. Но вместо помощи командир батальона приказал Коробко вывести роту из-под огня, на берег. Иначе рассвет принесет гибель всей роте.
Оставив мост, мы в составе батальона стали продвигаться берегом Дон влево от моста. На рассвете мы, то есть вся рота и видимо весь полк заняли походные рубежи на территории лесопильного завода. Здания лесопильного заводы были расположены вдоль берега реки Дон. На противоположном берегу начинался г.Ростов-на Дону. Утром, даже простым глазом, стал хорошо просматриваться противоположный берег и крайние дома пригорода Ростова.
К крутому и высокому берегу близко подходили железнодорожные пути, так как вдоль берега, как раз напротив лесопильного завода, стояли группами и в одиночку вагоны. Иногда в окнах этих вагонов, мы замечали мелькание, засевших в них немцев. Весь день и всю ночь немецкая артиллерия, откуда-то из-за Ростова регулярно с короткими промежутками била по нашему берегу, лесозаводу и по реке Дон, ломая лед.
Днем немцы часто из пулеметов, обстреливали территорию лесозавода. Многие наши ребята, чтобы как-то отвечать на перестрелку немцев, подобрав немецкие винтовки (этого добра валялось изрядное количество), стали обстреливать ближайшие вагоны. Я и Веревкин так же, вооружившись немецкими винтовками стали «охотиться» за немецкими солдатами, пробегавшими по вагонам.
В одно время возле нас оказались два радиста из радиовзвода полка, приданных нашему батальону для связи со штабом полка. Одного из них, Легкодымова, я хорошо знал, другой был мне не знаком, видимо прибыл с пополнением. Они из соседнего оконного проема так же обстреливали немцев. Вскоре, после раздавшегося выстрела со стороны радистов, я услышал крик и звук чего-то упавшего. Оглянувшись я увидел, как Легкодымов, лежа на боку, со стоном левой рукой поддерживал правую, их которой шла кровью Над ним стоял второй радист и что-то искал у себя в карманах.
Подбежав с Веревкиным к радистам, я увидел у Легкодымова сильно изуродованную кисть руки. И что мне бросилось в глаза, так это сквозная дыра на всю ладонную часть. Перевязав руку Легкодымову, мы повели его на батальонный медицинский пункт. По дороге к медпункту, Легкодымов стал говорить, что рану в руку он случайно нанес сам себе. Оказывается, он перезарядив винтовку, решил повыше устроиться у окна, опираясь на ствол винтовки. В момент подъема, приклад винтовки соскочил с выступа в стене и ударился об пол. От удара произошел выстрел. Поэтому рана смахивала на «самострел».
Легкодымов попросил нас подтвердить в медпункте, что это произошло не умышленно. В медпункте мы все трое написали общее заявление, что рану Легкодымов получил случайно и описали как это случилось. Не знаю, спасло ли наше заявление Легкодымова от расследования и он остался жив или был все же судим военным трибуналом. Больше ЧП в течение того дня не было.
Утром на следующий день Калашников (он у нас был за командира взвода) вернувшись от командира роты предупредил нас, чтобы мы были готовы ночью к переходу по льду через Дон, с задачей выбить немцев из вагонов и близлежащих домов и закрепиться в них. Но дневные события развернулись так, что нашему полку пришлось переходить Дон днем, не дожидаясь ночи.
Примерно часов 11-12 дня в роту прибежал связной от комбата и сообщил Коробко, чтобы он срочно выводил роту как можно ближе к берегу, для броска через Дон. На вопрос Коробко, чем это вызвано, связной ответил, что ему ничего не известно. Ничего не понимая, Коробко, все же приказал роте выдвинуться к берегу и залечь вдоль берега в одну линию. При этом предупредил, чтобы мы две трети ширины Дона, выскочив на лед, неслись во весь дух, быстрее горных козлов, так как на одну треть ширины Дона, высокий и крутой берег создавал так называемую мертвую зону для пулеметов и другого стрелкового оружия немцев. И добавил, что для немцев это мертвая зона, для нас только в ней наше спасение.
Вскоре с нашей стороны началась артподготовка и противоположный берег, вагоны, ближние дома пригорода Ростова, окутались сплошными разрывами снарядов и мин. Слева от нас, не дожидаясь окончания артподготовки, солдаты 2-го батальона спустившись на лед, бросились бежать к противоположному берегу. Как только на льду появились наши солдаты, тотчас со стороны немцев заработала их тяжелая артиллерия. От разрывов тяжелых снарядов Дон покрылся многочисленными фонтанами из воды и льда. Оседая они покрывали бегущих точно шапками невидимками.
Командир роты Коробко, проговорив свою излюбленную фразу, что кому быть повешенному тот не утонет, крикнул «за мной» и бросился на лед. Скатившись одновременно с Веревкиным на лед, мы было бросились бежать, но в этот момент впереди нас поднялся огромный столб воды. Мы отпрянули назад к берегу. И тут сзади кто-то крикнул: « Что солдаты, страшно?» Оглянувшись, я увидел на берегу нашего комбата Галазина. Не отвечая, мы снова бросились на лед. Впереди нас бежали связисты, два на палке несли бухту кабеля, третий сзади них бежал с телефоном. Уже будучи примерно на середине Дона, между нами и связистами взметнулся вверх огромный столб из воды и кусков битого льда. Я и Веревкин, чтобы с разбега не угодить в воронку, упали, но по инерции проехали по льду на животах и как раз угодили под холодный душ.
Когда осел столб воды и куски льда отбарабанили по нашим спинам, мы уже не увидели связистов. Только у огромной воронки продолжала вращаться бухта кабеля. Пробегая мимо бухты, мы не сговариваясь схватились с Веревкиным за торчащие из бухты концы палки и помня слова Коробко о спасительной зоне, со всей прыти понеслись к берегу. Недалеко от берега, я почувствовал, как у моего правого виска, будто бы кто-то провел раскаленным предметом и на голове у меня крутанулась шапка. Поправив на бегу шапку, я из последних сил продолжил бег.
Выскочив с Веревкиным на берег, мы как подкошенные рухнули на землю. Немного отдышавшись, Веревкин у меня спросил, что это у меня с шапкой. У шапки не оказалось правого уха. Рядом лежащий боец, в шутку проговорил, что ему, то есть мне, немец специально отсек шапочное ухо, чтобы я отморозил собственное ухо.
Подавшись чуть левее, где берег был более пологим, рота подошла к домам пригорода Ростова. Завязав бой с немцами, засевшими в домах и дворах, наша рота оказалась в очень невыгодном положении. Отступая немцы все время оказывались выше нас и они не только вели прицельный огонь из стрелкового оружия, но буквально засыпали нас ручными гранатами. Им удавалось их бросать на довольно большие расстояния (особенно с удлиненной рукояткой). Мы же свои гранаты могли применять только будучи уже у стен домов или изгороди дворов. Все же в этот день в уличном бою, нашей роте до наступления темноты, удалось выбить немцев из домов двух улиц пригорода и закрепиться в них.
Развивать дальше наступление в ночное время было нечем. Рота изрядно поредела, да и боеприпасов было не густо. Решили подождать подкрепления. Ночью, ожидаемого подкрепления людьми и боеприпасами не поступило. Немцам все же удалось удержать вагоны у берега Дона и они, беспрерывно освещая реку, старались огнем пулеметов и артиллерии не пропустить ни одного человека.
Рано утром немцы сами пошли на нас в контратаку. Понимая свое критическое (безвыходное) положение, мы стояли как говориться «насмерть». Экономя патроны, мы немцев подпускали чуть ли не вплотную, били по ним в упор, иногда дело доходило до рукопашной. Немцы, не выдержав откатывались, но через некоторое время снова бросались на нас, стараясь выбить нас из домов и сбросить к Дону.
На второй день боя, последнюю вечернюю атаку немцев мы отбивали большей частью немецкими гранатами, автоматами и винтовками, взятыми у убитых и тяжело раненных немецких солдат, так как к своим автоматам и винтовкам мы почти не имели патронов.
Ночью, вторых суток, комбату удалось переправить резервную, третью роту через Дон и доставить нам боеприпасы. Третьей роте, этой же ночью удалось выбить немцев из железнодорожных вагонов, а против нас немцы вынуждены были оставить две или три улицы пригородного поселка, дабы выровнять свою оборону.
На третьи или четвертые сутки, нам все же удалось выбить немцев из пригородного поселка и завязать уличные бои уже на улице Ростова, недалеко от железнодорожного вокзала. Но тут опять дело застопорилось. Немцы отчаянно оказывали сопротивление. На наши атаки они бросались в контратаки. В первых этажах домов, во дворах, шли ожесточенные схватки. Шли в ход гранаты, штыки, малые саперные лопаты. Многие дома превратились в груды развалин. И только, кажется, на шестые сутки боя немцы ослабили свое сопротивление и стали постепенно оставлять улицу за улицей города.
Последние сутки боев за Ростов, мы не только днем, но и ночью продолжали вести уличные бои и вышибать немцев из домов. Ближе к центру города немцы постепенно стали оставлять свои позиции и только на перекрестках улиц мы наталкивались на огонь их пулеметов, установленных видимо на мотоциклах. А ближе к утру и эти передвижные огневые точки прекратили стрельбу.
На рассвете наш полк вышел на последнюю улицу Ростова, вернее его пригород, как мне помнится называемый почему-то «Каменоломни». Здесь нам опять пришлось столкнуться с немцами, которые в панике выскакивали из домов, ведя беспорядочную стрельбу из автоматов. Некоторые немецкие солдаты выскакивали из домов даже в нательном белье. Как после стало известно от пленных немцев, это был немецкий заслон, который должен был сдерживать нас не менее суток. Офицеры из немецкой военной части СС, оставленной для сдерживания нас, рассчитывали, что наши войска подойдут не ранее вечера и поэтому преспокойно спали в домах, раздевшись до нижнего белья. Немецкое подразделение, оказавшееся против нашего полка, быстро было уничтожено.
14-го или 15-го февраля 1943 года г.Ростов-на Дону был полностью освобожден. В сводке Совинформбюро сообщалось: «В боях за Ростов отличились войска генерал-лейтенанта Герасименко (наш командующий 28 армией). Первыми ворвались в город части подполковника Ковалева (это зам. Командира 248 стрелковой дивизии).» Наш комдив генерал-майор Галай был тяжело ранен у Каменного. Временно комендантом, освобожденного Ростова был назначен командир нашего 899 строевого полка полковник Жуков.
В Ростове нам предоставили два дня на пополнение наших поредевших рот людьми. Кроме этого нам выдали чистое белье и была устроена «вошебойка». От Калашникова я узнал почему мы были вынуждены не ночью, а днем форсировать Дон. Оказывается в тот день, вернее ночь, когда мы вели бой в районе моста, 159 стрелковой бригаде, нашей 28 армии, удалось форсировать Дон и атаковать немцев в районе железнодорожного вокзала. Одному их батальону, под командованием Мадояна, удалось захватить вокзал. Но затем, в результате контратаки, значительными силами немцев, 159 бригада оказалась в тяжелом положении, а батальон Мадояна оказался отрезанным от бригады и окружен. В связи с этим обстоятельством нам и было приказано срочно форсировать Дон и поддержать бригаду.
Уже будучи на реке Миус, в обороне в г. Матвеев Курган, я в армейской газете вычитал, что батальон Мадояна ведя бой в окружении, не сдал железнодорожный вокзал. За что все солдаты были награждены, а сам Мадоян получил звание Героя Советского Союза.
На второй день пребывания в Ростове, нас неожиданно погрузили на автомашины и повезли в бывшее Ростовское артиллерийское училище, на помощь нашим санитарным подразделениям. Оказывается, на территории училища немцы организовали концлагерь для советских военнопленных. То что мы там увидели, невозможно описать. Все помещения училища были завалены трупами умерших военнопленных. Увиденные нами трупы нельзя было и назвать человеческими трупами, это были скелеты людей обтянутые кожей.
Местные жители, помогавшие в уборке трупов, рассказывали, что немцы в маленькие комнаты, где можно разместить не более 10-20 человек, загоняли до 100 и более человек. Спали военнопленные прямо на голом полу, сутками не получали никакого питания, даже по несколько дней не выдавали воды. Трупы умерших находились среди живых по нескольку дней. Умерших, немцы, хоронили за городом, в общих ямах, закрывая тонким слоем земли. Иногда, как рассказывали жители, земля в этих ямах после похорон шевелилась. Видимо немцы вместе с мертвыми хоронили и еще живых, находящихся в бессознательном состоянии. В этот день из территории училища было вывезено более трех тысяч трупов военнопленных.
Приведя себя в порядок и пополнившись людьми и боеприпасами мы снова двинулись вперед…
Мне хотелось вспомнить и рассказать, что я видел от первого до последнего дня моего пребывания на фронте, но многое с годами стерлось в памяти. Да я и не задавался целью написать повесть или роман. Для этого мало только вспомнить, а надо иметь дар писателя, чтобы изложить на бумаге то, что вспомнишь и еще располагать документальным материалом, которого у меня разумеется нет. Поэтому в дальнейшем я решил изложить на бумаге лишь отдельные эпизоды фронтовой жизни, которые более явственно припоминаются мне.
Из Ростова-на Дону наша 28 армия продолжала наступать в направлении железнодорожной станции и города Матвеев Курган. Вскоре наш полк и разумеется наша рота освободили село Ряженое и бои завязались на походе к реке Миус, где у немцев была организована долговременная, сильно укрепленная линия обороны.
Шел март 1943 года. Днем уже хорошо прогревало солнце, но это особо нас не радовало, так как вода от талого снега с грязью, сочилась по стенкам окопов и скапливалась лужицами на дне окопов, чавкала под нашими ногами, обутыми еще в валенки. Днем и ночью в промокших валенках и грязных шинелях мы находились в этих окопах, не имея возможности обсушиться или хотя бы просушить портянки, хотя село и находилось от передовой в километре, так как село и днем и ночью подвергалось артобстрелам и бомбежкам. Правда я, по примеру некоторых догадливых товарищей, завел себе из немецкой шинели вторую пару портянок и когда одна пара портянок намокала до нельзя, я ее заменял сухими портянками, а мокрые отправлял под брюки, обматывая их вокруг ног выше колен. Таким образом, мной был организован, за счет тепла собственного тела сушильный агрегат (вернее конвейер), бедро-ступни, ступни-бедро.
Бои шли с переменным успехом. То мы, собравшись с силами, выбивали немцев из их окопов и начинали преследовать, то немцы, получив подкрепление, переходили в контратаки и уже нам тогда приходилось не сдержав их натиск, отходить на свои исходные позиции.
Однажды, после очередной, дневной, не удавшейся атаки, нашему полку было приказано атаковать немцев ночью. Для поддержки нас, полку было придано три или четыре броневика. Наше продвижение от исходной к рубежу атаки, прошло незаметно для немцев. Но когда к исходным позициям стали подходить броневики, гудя моторами и буксуя в снегу, с немецкой стороны сразу же в небо полетели десятки осветительных ракет. Светло стало как днем.
Обнаружив броневики, немцы открыли по ним сильный артогонь и они все вспыхнули, как коробки со спичками, дополнительно осветив местность. В этот момент с нашей стороны взвилась красная ракета. Сигнал к атаке. Мы бросились к немецким окопам и разумеется были встречены сильным пулеметным и автоматным огнем, да в добавок наша рота наскочила на довольно глубокий овраг. Часть солдат бросилась под огнем немцев, вдоль оврага, ища спуск, другие же солдаты стали прыгать в овраг.
Я, оказавшись у оврага, в первую секунду не знал как мне поступить. То ли бежать вдоль оврага, то ли прыгать в овраг. В этот момент на меня кто-то наскочил сзади, сшиб меня с ног и мы вместе кубарем полетели на дно оврага. Кувыркаясь, я запутался во что-то черное и мягкое. Оказавшись в овраге я увидел возле себя нашего комбата Галазина, который чертыхаясь тянул из-под меня свою бурку. Поднявшись, мы не говоря друг другу ни слова, бросились как и другие к противоположной стороне оврага, но стена оврага оказалась крутой и обрывистой и мы никак не могли выбраться из оврага. В этот момент в небе, с нашей стороны взвилась зеленая ракета, означавшая «прекратить атаку».
Собрав остаток роты, подобрав раненых и убитых, мы под командой командира роты Коробко, двинулись вниз по оврагу. Вскоре мы вышли из оврага в ложбину. Но тут при выходе в ложбину, мы неожиданно попали под артиллерийский и минометный огонь немцев. По примеру других, я бросился назад. В овраге, ближе к стенке оврага, я попал в какую-то яму, наполненную талой водой. Спасаясь от мин и снарядов, ко мне в яму угодили еще двое или трое солдат нашей роты и нам пришлось до окончания артиллерийско-минометного налета стоять чуть ли не до пояса в ледяной воде.
После прекращения артналета, выбравшись из ледяной купели, мы продвигаясь по ложбине вскоре попали в село Ряженое, где располагался штаб полка. Село было небольшое и в нем располагался не только наш штаб полка, а и другие части и поэтому, чтобы попасть в дом и хоть немного обсушиться и поспать не было и речи. Я, Калашников, Веревкин и еще несколько солдат нашей роты, стали заглядывать в каждый сарай. После долгих поисков мы в одном сарае, при заженой Калашниковым спичке, рассмотрели свободный дальний угол и продвигаясь чуть не по-пластунски по телам спящих солдат, достигли заветного угла. Укладываясь поудобнее, я рукой ощутил теплую шерсть. Решив, что это кто-то из командиров укрылся полушубком или буркой, спокойно уснул. Проснулся от крика «выходи строиться». Было уже светло. Каково же было мое изумление, когда я при дневном свете увидел, что я остаток ночи проспал под теплым боком коровы. Я очень ей был благодарен за то, что она дала мне тепло и спокойно пролежала до утра.
В этот день нас мокрых и голодных перебросили (разумеется пешком) на другой участок фронта, поближе к станции Матвеев Курган. В боях на новом месте мне здорово не повезло. В одном из боев наша рота была контратакована немецкой пехотой при поддержке двух танков. Зарывшись в снег, мы из автоматов и винтовок стали бить по немцам, стараясь отсечь их от танков. Наконец, когда заработал, подоспевший наш станковый пулемет, нам удалось таки положить немецких солдат. Но танки, расстреляв наш пулемет, продолжали двигаться на нас. Наш командир взвода подал команду «приготовить гранаты».
Противотанковых гранат, тогда у нас еще не было и поэтому каждое отделение всегда имело одну или две связки из пяти ручных гранат (РГД). Такая связка гранат была и у меня как у командира отделения. Рядом со мной лежал Веревкин с бутылкой зажигательной смеси. Когда мы увидели, что один танк движется прямо на нас, мы с Веревкиным решили поменяться. Я ему передал связку гранат, а он мне бутылку, так как Веревкин был посильнее меня и мог бросить гранаты дальше, чем я. Выждав, когда немецкий танк подошел поближе, Веревкин, чуть приподнявшись бросил связку в танк. Но гранаты, почему-то не взорвались и танк буквально навис над нами. Схватившись, я в какой-то момент успел оттолкнуться от крыла танка и подался набок быстрым движением, подтянув ноги к себе. Как я быстро не пытался убрать ноги, все же правая ступня ноги оказалась прихваченной гусеницей. В первый момент я не почувствовал боли в ноге и как только танк миновал меня, я схватился на ноги и бросил на его моторную часть бутылку с зажигательной смесью. В этот момент меня пронзила сильная боль и я потерял сознание.
Пролежал я в госпитале города Ростов около месяца. За это время я успел списаться с ребятами своей роты. Несказанно был рад письму Веревкина. Это он, чудом увернулся от гусениц танка, вытащил меня из боя и передал санитарам. Теперь он сообщал мне (как он выразился) свои координаты, из которых я понял, что наш полк находится в обороне в районе Матвеева Кургана.
Рана на ступне быстро затягивалась. Помята ступня была не очень сильно. Спас видимо валенок и глубокий снег. Была разорвана кожа и помяты сухожилия, а вернее была вскрыта старая рана. Дело в том, что ступню правой ноги я повреждал будучи еще подростком.
Как-то осенью, кажется в 1936 или 1937 году мы с мальчишками организовали, в выходной день, катание на конном приводе силосорезки. Одна группа ребят впрягалась в четыре дышла (расположенные крестообразно) вместо лошадей и раскручивала привод. Другая группа восседала на мостике привода, где обыкновенно находился погонщик лошадей. И вот когда наша группа открутив положенное время, забралась на мостик, я сел на край мостика и свесил ноги. К моему несчастью мои ноги оказались как раз напротив опорного ролика и ступня правой ноги оказалась под роликом. Я заорал «не своим голосом». Ребята, находившиеся на мостике и раскручивающие его с перепугу разбежались. Спасибо, по близости оказался колхозный конюх Выприцкий Матвей. Он освободил мою ногу из-под ролика и отнес меня в медпункт. А теперь, надо же тому выйти, этой же ступней попал под гусеницу танка. Но слава богу обошлось далеко легче чем в первый раз.
Выписавшись из госпиталя, я через комендатуру Ростова разыскал тылы нашей 28 армии. На автомашинах, везущих продукты, боеприпасы и другой военный груз добрался до штаба своей 248 стрелковой дивизии, а уже из штаба дивизии, на автомашине, идущей к нам в полк, добрался в свой 899 полк. Часов в 12 дня я уже был на месте. Штаб полка и другие полковые службы располагались в хуторе Ясиновский. У дома, где располагался штаб было людно. Шло распределение прибывшего пополнения. Зайдя в дом, я представился дежурному и предъявил справку-выписку из госпиталя. В это время в дом вошел небольшого роста капитан и спросил у дежурного лейтенанта у себя ли начальник штаба, а затем повернулся ко мне и спросил разбираюсь ли я в связи. Я ему ответил, что при формировании армии в селе Енотаевка я проходил курсы радистов-телефонистов и некоторое время работал на ротной радиостанции. Следует пояснить, что ротная радиостанция представляла своеобразный радиотелефон, работающий на небольшом расстоянии. Эти радиостанции выдавались для связи с КП батальона. Но они оказались непрактичными, так как требовалось находиться радистам на возвышенности и любая возвышенность между рациями не давала возможность поддерживать связь. Поэтому их быстро изъяли. Выслушав меня, капитан забрал справку у дежурного и проговорив, «пошли со мной», направился к дверям. За ним последовал и я.
Выйдя из дома во двор капитан подозвал к себе старшего лейтенанта и подавая ему мою справку сказал; «Вот тебе готовый связист». Так я познакомился с начальником связи полка капитаном Яковлевым и своим командиром роты связи Мартыновым. В роте связи я неожиданно для себя встретил Калашникова и Веревкина, своих старых друзей по роте. Меня по просьбе Калашникова зачислили в кабельно-линейный телефонный взвод и назначили командиром отделения. Этот взвод обслуживал линии связи, идущие от КП полка до КП батальонов. Так я из командира строевого отделения превратился в командира отделения связи. Командовал взводом лейтенант Ракитин, помощником командира взвода был Калашников Алексей.
На второй день моего пребывания в полку, рано утром, Калашников и еще двое солдат из пополнения Чуйко и Евтушенко, вышли из расположения роты связи и направились на КП командира полка, откуда должно начинаться наше знакомство с системой связи идущей от КП командира полка в частности к 1-му батальону, который обслуживало мое отделение. На КП полка я снова встретился со старым знакомым - разведчиком Сазоновым. Разведчики готовились к поиску с целью добыть «языка», то есть немца и поэтому днем и ночью вели из наблюдательного пункта полка наблюдение и изучение местности, занятой немцами.
Сазонов с двумя разведчиками, как раз готовился идти на КП полка сменить своих товарищей. Я попросил Сазонова взять меня с собой. Он согласился. И я, с разрешения Калашникова, ушел с Сазоновым. На КП были два разведчика и командир взвода разведки. После смены, Сазонов будучи у стереотрубы, поманил меня рукой и когда я подошел к нему, он предложил мне взглянуть в ее окуляры. Прильнув к окулярам я был прямо таки очарован расстилавшейся местностью впереди нашей обороны. Самого Миуса я не видел, он был где-то внизу. Весна была в полном разгаре. Зеленела земля, цвели деревья, в покинутых садах. Зеленели деревья и зеленели кустарники вдоль Миуса и по ним угадывалось русло.
Немецкая оборона проходила по правому берегу Миуса, по высоким и крутым, обрывистым берегам, которые поднимались над местностью и видимо немцам давали возможность хорошо просматривать всю местность перед нашей обороной, да и саму оборону. Бегло осмотрев противоположный берег Миуса и прилегающую к нему местность, я не заметил никакого движения, ни каких траншей, как будто там никого не было. Об этом я и сказал Сазонову. Засмеявшись, Сазонов мне ответил, что днем немцы отдыхают там, где их оборона может просматриваться нами с земли. Но ночью и днем, где их оборона не просматривается, они беспрерывно ведут земляные работы. Улучшают и укрепляют свои позиции в глубину и по фронту. И добавил, что мы, то есть разведчики полка уже несколько раз «ползали» к немцам в гости, но безрезультатно. Никак не обнаружим какой-либо лазейки в их обороне. Оборона немцев очень и очень насыщена огневыми точками, а траншеи, которые выдвинуты вперед, прикрываются проволочными заграждениями и минными полями.
Покинув Сазонова я возвратился на КП полка. Немного передохнув, мы двинулись по глубокой и тщательно замаскированной траншее на командный пункт батальона. На КП батальона несли дежурство два солдата из моего отделения: Хапилин Алексей – молодой парень и пожилой солдат Кузьмич Петр Иванович. Его имя и отчество я и до сих пор хорошо помню, так как они совпадали с именем и отчеством моего отца. Пункт связи располагался в маленьком блиндаже, рядом с блиндажом КП батальона. Калашников представил меня ребятам, как нового командира отделения и побыв несколько минут ушел к связистам 2-го отделения.
Так началась моя окопная жизнь. Хозяйство нашего узла связи было нехитрое и простое. Мы располагали двумя полевыми телефонами в деревянных ящиках, катушкой кабеля, двумя запасными микрофонными консюлями и небольшим коммутатором, к которому были подключены кабели (основной и запасной), соединяющие КП батальона и КП полка, кабель идущий по фронту во 2-й и 3-й батальоны полка, а также кабель идущий в блиндаж, где располагались связисты батальона, державшие связь с ротами. Так что с КП полка могли непосредственно разговаривать с командирами рот.
Находясь на передовой, я смог увидеть, какая огромная работа была уже проделана и проводилась в настоящее время на местности, занимаемой нашим полком. Траншеи тянулись во всех направлениях. Боевые порядки батальонов полка были связаны километрами ходов сообщения и траншей с первой, второй и третьей линией обороны. В этих линиях обороны, огневые точки, пулеметные гнезда, доты и дзоты и огневые позиции артиллерии, располагались с расчетом создания плотного перекрестного огня.
Все это было тщательно замаскировано. Оборона полка каждый день, каждую ночь совершенствовалась и укреплялась, чтобы Миусский фронт немцев, в случае наступательных операций не смог сделать ни одного метра вперед. Так шли дни за днями. Оборона полка продолжала шириться и постепенно все ближе и ближе подбиралась к немецким позициям. Глубокие, тщательно замаскированные траншеи и хода сообщения связывали боевые порядки батальонов, рот и взводов в единое целое.
Ни наша, ни немецкая сторона не проявляли никаких активных действий. Только противоборствовали снайперы с обеих сторон. Высунутый штык или каска в расположении нашей обороны мгновенно поражался пулей снайпера со стороны обороны немцев и наоборот, мелькнувшая каска в расположении немецкой обороны наверняка, с быстротой молнии поражалась пулей нашего снайпера.
Оборонительные рубежи, как наши, так и немецкие углублялись и ширились по фронту и все ближе и ближе подбирались друг к другу. Обе стороны все сильнее чувствовали друг друга. Немцы уже не кричали как раньше: «Русс иди в атаку!» Они теряли терпение и по ночам, вешая «фонари», открывали ураганный огонь по нейтральной полосе и нашим окопам.
Передовая траншея обороны первой роты, первого батальона нашего полка выходила к глубокому оврагу и заканчивалась дзотом, сооруженным прямо над обрывом. На противоположной стороне оврага, начиналась оборона 902 полка нашей 248 дивизии. Дно и бока оврага были покрыты густыми зарослями терна. В этих зарослях возвышались островками невысокие деревья. Овраг пересекал нейтральную полосу и спускался к реке Миус. Вот этим оврагом пробирались наши снайперы на «нейтральную полосу», а наши разведчики к берегу Миуса, а затем проникали за речку, к немецкой обороне.
Тут мне хотелось бы описать случай, который чуть не закончился для меня трагически. Однажды утром, я и Хапилин возвращались в свое расположение от связистов 902 полка, куда по приказанию командира роты связи, мы ходили для уточнения наших действий, при повреждении линии связи по фронту. Перейдя овраг, мы траншеей вышли к дзоту 1-й роты батальона Галазина.
У входа в дзот сидели пулеметчики. Один из них держал в руках десятизарядную полуавтоматическую винтовку СВТ с оптическим прицелом. Такие винтовки я видел у девушек-снайперов, действовавших в расположении обороны нашего полка. Поздоровавшись, я поинтересовался, откуда у них снайперская винтовка. Старший расчета ответил, что это подарок и пояснил, что недавно у дзота отдыхали два бойца из боевого охранения. Они несли на плащ-палатке мертвую девушку-снайпера. Увидев у них эту винтовку и штык-кинжал в ножнах, они попросили ребят оставить им штык-кинжал, а если можно, то и винтовку. Поколебавшись, один из них махнул рукой и сказал: «Берите, ей теперь это вооружение ни к чему». Немного помолчав, добавил- «Да, вот незадача, не знаем как с ней обращаться. Первый раз такую винтовку видим». Засмеявшись, я им сказал, что это поправимо, я уже такую винтовку держал в руках еще в 1942 году, в Калмыкии. Только та было без оптического прицела. Поясняя, как следует с винтовкой обращаться, я обратил внимание на перекидной флажок у скобы спускового крючка. Этот флажок переводился, то вправо, то влево, как у автомата ППШ, то есть для стрельбы очередью и для стрельбы одиночными. Видимо такую же роль играл флажок и у винтовки. Тогда в Калмыкии, как я уже писал, для этого мы ставили спусковой крючок задом на перед.
Полюбовавшись на красавицу винтовку, я положил винтовку на бруствер траншеи и через оптический прицел посмотрел в сторону немецкой обороны. В оптический прицел хорошо просматривалась местность, зеленели склоны высот и пойменные луга. Меня поразила красота увиденного. И в это время я получил страшный удар в правую сторону головы. Мне показалось, что на меня обрушились небеса, а под ногами треснула земля. Открыв глаза, я никак не мог сообразить, что произошло со мной, в голове стоял шум и звон, а перед глазами все плыло как в тумане.
Наконец придя в себя, я увидел, что сижу на дне траншеи, а около меня хлопочут пулеметчики и Хапилин. Как только я окончательно оклемался, стал соображать и встал на ноги. Старший расчета, подавая мне каску, улыбаясь проговорил: «Повезло тебе связист. Не поторопись немецкий снайпер с выстрелом, пришлось бы нам тебя тащить, как девушку-снайпера бойцы из боевого охранения». Секунду-две помолчал и продолжил: «Видимо в каком-то месте пересеклись линии ваших прицелов, немец и принял тебя за настоящего снайпера и опережая тебя поспешил. Вообщем, отвесь низкий поклон своей каске и береги ее. Она с честью отразила удар немецкой пули» и смеясь добавил: «И сберегла твою дурную голову».
Под смех ребят я посмотрел на свою каску, она бедная действительно имела с правой стороны большую вмятину. Чувствуя слабость, я искренне поблагодарил пулеметчиков, за оказанную мне помощь и поспешил с ними распрощаться. Так произошло мое знакомство с нашими пулеметчиками. Один из них, по фамилии Пугачев, оказался уроженцем села Красный Кут Саратовской области.
Миусский оборонительный рубеж немцы создавали около двух лет. Он проходил по правому берегу Миуса, до Азовского моря и упирался в морской порт Таганрог. Вдоль реки Миус, от Донецкого кряжа до Таганрога немцы выстроили укрепрайон. Мощности укрепрайона способствовала сама местность. Неприступные высоты, скалы и обрывы правого берега поднимались над местностью. И особенно выдвинуты вперед самой природой – Самбекские высоты, они господствовали на огромном пространстве. В глубине обороны немцев господствовала высота «Черный ворон». В народе эту высоту называли «Саур-Могила». Прибавь к этому реку Миус, шириной 30-40 метров и глубиной до 3-х метров и будет далеко не полная картина немецкого оборонительного рубежа.
Первыми «щупать» оборону немцев на реке Миус, решили на небольшом участке части 5-й Ударной армии генерала Цветаева. Его армия занимала оборону левее по течению Миуса, от нашей 28 армии, вплоть до Азовского моря. Ночью несколько батальонов форсировали Миус и атаковали немцев. Их атака оказалась сильной и внезапной для немцев. Нашим батальонам удалось прорвать передовую линию окопов обороны немцев и захватить село Дмитриевку и приспособить село и территорию вокруг него к обороне. Теперь всего десятки метров отделяли наших бойцов от немцев.
Так наш рубеж обороны перешел реку Миус и вклинился в жесткую линию немецкой обороны. Несколько дней немцы пытались ликвидировать плацдарм за Миусом, сокрушить десант наших войск и выбросить его обратно за Миус, но это им не удалось.
В конце июня или начале июля 1943 года командование решило прорвать оборону немцев по всей полосе обороны 5-й Ударной армии и нашей 28 армии. Основной удар был совершен с района плацдарма за рекой Миус из села Дмитриевка. Прорыв удался и расширив прорыв по фронту в пределах 10-15 километров наши части устремились вперед, не побеспокоившись о расширении фронта прорыва. И это видимо было большой ошибкой, так как немцы на второй день навалились на фланги прорыва с такой силой, что нашей 28 армии и 2-й гвардейской армии с невероятными усилиями пришлось сдерживать немецкие войска и не дать им возможность захлопнуть брешь в их обороне. Нашим частям, неся большие потери в технике и людях, пришлось отступать на исходные позиции. Только после этих боев, тяжелых и кровопролитных, открылась вся картина глубины немецкой обороны.
Оказалось, гитлеровцы построили по высотам за Миусом разветвленную систему обороны в глубину почти 20 километров, до рек Крынка и Кальмиус. Четыре линии обороны немцев, связанные между собой бесконечными ходами сообщений, цепи дотов и дзотов по всему фронту и во всю глубину, пулеметные гнезда и гнезда подвижной артиллерии взаимно прикрывающие друг друга, создающие многослойный огонь, наконец «Крабы» -это кочующие глухие, бронированные доты, а также траншеи выдвинутые вперед, проволочные заграждения, минные поля, управляемые и не управляемые между всеми линиями обороны. Огромное скопление войск и техники, упрятанных в железобетон и врытых в землю. И наконец тайные, все время молчавшие доты и дзоты и заговорившие только в период прорыва обороны. Немцы каждую высоту, курган, село превратили в сильные укрепленные пункты и узлы сопротивления. Вот что представляла оборона немцев на реке Миус.
После неудавшегося нашего наступления, по всему Миусскому фронту установилось относительное затишье. Зато пропаганда Геббельса буквально завалила нас листовками, сбрасывая их нам с самолетов. В этих листовках геббельсовцы разъясняли причину провала нашего наступления, в основном сваливая на предательство наших генералов. Перечисляли количество наших разбитых частей и пленных солдат, перешедших на сторону немецких генералов.
Здесь же в листовках, призывали нас, солдат советской армии, переходить на сторону немцев и не верить своим изменникам генералам. В конце листовка заканчивалась призывом: «Советские солдаты, Ваш лозунг – нет больше миусского наступления!». Среди этих листовок, много было листовок, написанных изменником и предателем Родины Власовым и его подручным Перышкиным, где повторялось то, что было написано в немецкой листовке, с той лишь разницей, что Власов и Перышкин призывали переходить на его сторону и вступать в ряды Русской освободительной армии РОА.
Но на нас эти листовки никакого влияния не имели. Солдаты посмеивались и благодарили Геббельса за столь щедрую поставку бумаги. Нет надобности брать с собой бумаги при исправлении в любом месте естественных нужд.
Наш фронт, начиная от Матвеева Кургана и до Самбекских высот у Азовского моря снова продолжал молчать. Противостояние наших войск и немецких длилось до 18 августа 1943 года. А до этого в ходе обороны шла работа не только по улучшению огневых позиций, но и подготовка к новому прорыву немецкой обороны.
Война ушла в землю. Стало тихо на Миусе. Не видно днем ни живой души, ни едино звука, ни единого движения не улавливалось из-за Миуса. Немецкая оборона тоже уплотнялась, вдавливалась в землю, как сельди в бочку, прибывали все новые немецкие части и дополнительная техника.
С нашей стороны велась усиленная разведка линии обороны и огневых средств немцев. Полковая разведка вела день и ночь свою изнурительную работу с наблюдательных пунктов и выдвигаясь к переднему краю немецкой обороны. Время от времени противник производил перегруппировку своих частей. Как-то разведчики нашего 899 полка заметили, что происходит переброска войск противника. Это было рано утром. Из-за высоты, по грейдеру на хутор Новобахмутский проследовала группа мотоциклистов, а затем несколько танков и автомашин с солдатами. Наша полковая артиллерия обстреляла их. Но движение отмечалось и в последующие дни.
Командование полка решило произвести ночной поиск, захватить пленных и установить цель переброски подразделений противника. На подготовку разведки командир полка дал всего одни сутки. Взводу полковой разведки было придано отделение взвода полковой связи, для поддержания связи разведчиков с КП командира полка, для того чтобы поддержать разведчиков, при отходе, огневыми средствами полка.
Выбор пал на мое отделение. Под покровом темноты, разведчики под командованием командира взвода лейтенанта Тикина, незаметно переправились через Миус. Следом за группой прикрытия, я и два связиста из моего отделения: Веревкин и Хапилин, тянули кабельную линию связи от боевого охранения нашего полка. Переправившись через реку, разведчики подползли к проволочному заграждению, перерезали проволоку и проникли к вражеским траншеям.
Вблизи различался блиндаж или дзот, из которого слышалась немецкая речь. Оттуда короткими очередями, после взлета ракеты, бил в сторону реки немецкий пулемет. На эту огневую точку и напали разведчики. По команде Тикина разведчики окружили блиндаж и забросали гитлеровцев гранатами. Несколько солдат было убито, а двоих живых захватили в плен. Одного поволок разведчик Ларионов, а второго сам командир взвода с Сазоновым. Тикин, пробегая с Сазоновым и немцем, мимо группы прикрытия крикнул мне: «Меденцов, передай, пусть прикроют».
Я быстро передал в боевое охранение приказ Тикина и отключив телефон, вместе с Веревкиным и Хапилиным стали отходить с разведчиками группы прикрытия. Отстреливаясь, разведчики с боем отходили в реке Миус. Вот и река, вода в ней кипятком кипит от осколков мин и пуль. Все озарено светом немецких ракет. Среди разведчиков появились убитые и раненые. Мы, связисты тоже подбежали к берегу и бросились в воду. Перебравшись через Миус, я около себя не обнаружил ни Веревкина, ни Хапилина. Перетянув кабель с правого берега на свой левый берег, я бросился догонять разведчиков.
Пробежав метров пятьдесят, при свете немецких ракет увидел впереди себя, медленно двигающегося нашего разведчика. Как только потухла ракета, я догнал его. Это оказалась девушка-военфельшер, прикрепленная к взводу полковой разведки. Осколками разорвавшегося снаряда или мины она была ранена в ногу и отстала от своих разведчиков. Взяв ее под руку, я стал ей помогать быстрее передвигаться, чтобы как можно быстрее отойти от передовой линии обороны немцев. Но через несколько десятков метров она сказав: «Я больше не могу», бросила санитарную сумку и села на землю. Мне ничего не оставалось, как попробовать ее нести. Не мог же я ее оставить немцам. Я лег на живот и велел ей лечь на меня, схватить меня за шею руками, а как только я приподнимусь, схватить меня у пояса ногами. Поднявшись в полный рост и подхватив медсестру за ноги, я быстрым шагом пошел по направлению окопов нашего боевого охранения, останавливаясь и приседая при взлете ракет, при разрывах снарядов и пулеметных очередях.
Через некоторое время, поравнявшись с воронкой, только что разорвавшегося снаряда, я решил немного передохнуть. Когда мы лежали у воронки, я почувствовал, что почему-то у меня к спине прилипла гимнастерка. Проведя по спине, я почувствовал, как моя рука стала влажной и липкой. При свете взлетевшей ракеты, я увидел, что ладонь моей руки в чем-то темном и липком. Я сразу же догадался, что это кровь и тут же спросил медсестру, хорошо ли она на ноге перевязала рану. Она ответила, что хорошо. Но я ей все же предложил осмотреть рану, так как у меня вся гимнастерка на спине в крови. Видимо повязка или ослабла или совсем сползла с раны при нашем движении. Но сестра наотрез отказалась на осмотр раны и заново перевязать ее. Выйдя из терпения, я сказал, что если мы это не сделаем, я ее больше нести не стану и уйду сам. Моя угроза на нее подействовала и она согласилась осмотреть рану и заново ее перевязать.
Когда она расстегнула брюки и опустила их до колен, я тут только понял, что медсестра ранена в обе ноги. Осколок снаряда или мины прошел между ног, у самого живота и задел обе ноги. Медсестра, видимо не поняв, как она ранена, перевязала рану только на правой ноге. Рана на левой ноге осталась открытой и кровоточила. Отбросив в сторону застенчивость и не обращая внимания на протесты раненой, я заменил повязку на правой ноге и перебинтовал левую ногу. Перевязав, я стал помогать медсестре надеть брюки.
Приподняв голову, я при свете ракеты, увидел, что в нашу сторону движется группа людей. Я попросил медсестру быстро лечь в воронку, а сам, схватив автомат, лег за бугорок земли, выброшенной взрывом из воронки. Вначале я подумал, что возвращаются наши разведчики, обнаружив отсутствие медсестры, но меня насторожило то, что приближающиеся не ложились при взлете немецких ракет, а наоборот руками подавали какие-то сигналы. Заметив это, я так же обратил внимание, что немецкие пулеметчики из-за Миуса прекратили вести огонь в их сторону.
Когда группа людей была от нас в метрах 20-25, я на фоне линии горизонта и при свете очередной ракеты, увидел, что это были немцы. Двое из них, что-то несли на носилках. Подпустив немцев как можно ближе, я ударил по ним их автомата и стрелял по ним до тех пор пока они не оказались на земле. Остаток диска я израсходовал по лежавшим немцам. Быстро сменив в автомате диск и выждав некоторое время, не поднимается ли кто из гитлеровцев. Но никто не поднялся. Для верности, я все же решил проверить, все ли они мертвы. Поставив затвор автомата на боевой взвод, передал автомат медсестре, а сам, обнажив кинжал, пополз к трупам немцев. Вначале я подполз к тем двоим, которые что-то несли в носилках. В носилках оказался немецкий солдат. Солдат на носилках и двое возле носилок не подавали признаков жизни. И все же, чтобы не получить в спину автоматную очередь, я нанес каждому фашисту удар кинжалом.
Вернувшись к медсестре, я помог ей выбраться из воронки и мы, падая и поднимаясь при каждом взрыве, при каждом взлете ракеты, кое как, уже на рассвете дотащились до нашего боевого охранения. Медсестру опять пришлось перевязать. Затем, два бойца из боевого охранения, на носилках унесли ее в штаб полка. Я остался отдохнуть, так как смертельно устал.
Утром, придя в расположение своей роты связи, я от Веревкина и Хапилина ( они оба были живы и здоровы) узнал, что доставить пленных немцев разведчикам, в расположение своего полка не удалось. Немецкий солдат, которого тащил Ларионов, утонул в Миусе. Второй гитлеровец погиб от осколков, рядом взорвавшейся мины. При этом тяжелое ранение получил командир взвода разведчиков лейтенант Тикин и умер на пути в медсанбат.
Такой результат не мог удовлетворить командование полка и нашей 248 дивизии. И начальник штаба дивизии полковник Коняшко, отдал приказ провести повторный поиск-разведку боем. Через несколько дней, для проведения силовой разведки, был создан сводный отряд, численностью в 107 человек. 54 человека из 323-й разведроты дивизии и 53 человека из 5-й роты нашего 899 полка.
Связь разведотряда с КП полка, где находился командир полка майор Фурманов и начальник штаба дивизии полковник Коняшко, должны были поддерживать связисты нашей роты. Два радиста с радиостанцией и опять мое отделение кабельщиков связи. Возглавил нашу группу связистов сам командир роты связи старший лейтенант Дзюба.
Согласно плану разведки, отряд, с наступлением темноты, должен был незаметно форсировать Миус и далее, при поддержке артиллерии атаковать высоту у дороги около села Русское, с целью разведать огневые средства немцев на данном участке обороны и захватить во что бы то не стало «языка». Кроме того, во время боя незаметно перебросить группу разведчиков в тыл к немцам.
Разведка боем началась в 22:00 и должна была окончиться не позднее 04:00 утра. В назначенное время отряд внезапно напал на опорный пункт немцев. Завязался ожесточенный бой. Было уничтожено до взвода немецких солдат, взорван дзот, разбито два пулеметных гнезда. Но живого фашиста взять так и не удалось, правда, разведчикам удалось захватить много документов, убитых немцев. При отходе, хотя нас и поддерживала наша артиллерия, мы понесли значительные потери. Из нашей группы связистов, были убиты оба радиста и командир роты связи старший лейтенант Дзюба. Из моего отделения два связиста отделались легкими ранениями.
Часов в 11-12 дня, я и заместитель командира роты связи лейтенант Григорьев, срочно были вызваны в штаб полка. В штабе находились начальник штаба капитан Хоменко, начальник связи полка капитан Яковлев и мне не знакомый старший сержант. Как только лейтенант Григорьев доложил о нашем прибытии, капитан Хоменко, прямо с ходу, глядя на меня в упор спросил: «Сержант Меденцов, где Ваш командир роты связи?» Я такого вопроса не ожидал и сильно волнуясь ответил, что командир роты связи старший лейтенант Дзюба и оба радиста убиты осколками снаряда, разорвавшегося рядом с радиостанцией и по приказу командира сводного отряда унесены в расположение полка, это может подтвердить сам командир сводного отряда (уже после мне стало известно, что командир сводного отряды был тяжело ранен в живот и умер). «На чем их унесли?»- последовал вопрос Хоменко. «Командира роты унесли на носилках, а радистов на плащ-палатках» - отвечал я ему. Помолчав несколько минут, Хоменко сказал – «Можете идти».
Примерно через час, в расположение роты пришли начальник связи полка капитан Яковлев, заместитель командира роты лейтенант Григорьев и сержант, которого я видел в штабе полка. Увидев меня, лейтенант Григорьев приказал выстроить мое отделение. В моем отделении после разведки боем осталось 7 человек. Как только ребята встали в строй, к ним подошел начальник связи полка Яковлев и сказал: «По приказу командира полка майора Фурманова, вам этой ночью следует побывать на месте боя, разыскать тело командира роты и доставить в расположение полка. Проводником у вас будет старший сержант Перекислов, боец из диверсионной группы. Возглавит вашу группу лейтенант Григорьев. Несколько минут он помолчал, а затем продолжил хрипловатым голосом : «Остальное вам объяснит лейтенант Григорьев».
Когда начальник связи полка Яковлев ушел, я спросил у лейтенанта Григорьева, что произошло? Григорьев мне ответил: «Произошло хуже некуда. Командира роты не оказалось ни среди убитых, ни среди раненых». Немного помолчав, подбирая нужные слова и не сказал, а выдохнул, как уже неотвратимое и безысходное: «Посылают к черту в зубы» и добавил: «Будем готовиться».
Вначале до меня не дошел смысл слов «Посылают к черту на рога», но затем от мысли, что нас посылают в сильно растревоженный немецкий муравейник на верную смерть или еще хуже, мы можем оказаться в качестве «языков» у меня на лбу выступила испарина и я не удержавшись все это высказал Григорьеву. Григорьев, не мигая поглядел на меня, ничего не сказав стал закуривать, руки у него дрожали. «Ты мне брось, Меденцов, без комментариев, это приказ!»- почти что крикнул Григорьев и выбежал из блиндажа.
В поисковую группу вошли: я, Веревкин Георгий, Евтушенко, Хапилин Алексей, Кузьмич Петр, Самохвалов, Чуйко, Перекислов и лейтенант Григорьев. В присутствии всех Григорьев приказал Перекислову повторить все что, он рассказал в штабе полка. Из рассказа Перекислова нам стало известно, что как только начался бой, их диверсионная группа, под шум боя, незаметно, из оврага, идущего к реке Миус, просочилась в расположение обороны немцев. Но в глубине обороны они были обнаружены. Отстреливаясь, группа стала отходить назад. В перестрелке все бойцы диверсионной группы погибли и только одному ему удалось проскочить первую траншею немецкой обороны и он бросился к оврагу, по которому их группа выходила к обороне противника. И тут у оврага, под кустом он наскочил на какое-то препятствие и упал. Не поднимаясь с земли, он присмотревшись увидел, что это были носилки, а рядом с ними лежал человек в форме Советской армии. Он был мертв. Далее Перекислов по оврагу вышел к реке Миус и присоединился к солдатам сводного отряда.
В штабе решили, что это видимо носилки с телом командира роты связи Дзюбы. При каких обстоятельствах были брошены носилки с телом погибшего командира роты у оврага, осталось загадкой.
Прихватив с собой носилки и плащ-палатку, как только стемнело, наша группа, от боевого охранения, оврагом через нейтральную полосу пошла к реке Миус. На берегу мы разделились, Григорьев и Кузьмич остались на нашем берегу для прикрытия, а я, Перекислов и остальные ребята стали переходить Миус. Перейдя на правый берег Миуса, мы залегли и минут 10-15 прислушивались, но ничего подозрительного не обнаружили. Все было как всегда, взлетали ракеты, раздавались короткие очереди пулеметов, да бухали редкие одиночные выстрелы орудий.
Веревкину и Хапилину я приказал подняться на верх и двигаться по верху оврага. А сам и остальные ребята пошли по дну оврага. Наше движение затруднял текущий по дну оврага ручей, глубина которого в некоторых местах, нам была до колена. Приходилось двигаться медленно, с большой осторожностью, чтобы не вызвать всплеск воды и чавкающий звук при освобождении ног от ила. Так мы шли, не знаю сколько времени. Наконец мы вышли из оврага. Затем рассредоточившись, стали продвигаться вперед, впереди Перекислов, на ним я и остальные ребята. Вскоре мы заметили кусты и снова залегли. И в этот момент до нас явственно донеслись звуки губной гармошки. Это значило, что до немецкой обороны совсем близко.
Оставив ребят, я и Перекислов поползли по-пластунски к кусту. У куста действительно лежали носилки и рядом тело мертвого солдата. Всмотревшись в лицо, я узнал в нем командира роты. По звуку гармошки, приблизительно можно было определить расстояние от куста до первой траншеи немецкой обороны – не более 40-50 метров. А ведь немцы, подумал я, могли заметить носилки с телом, погибшего командира роты и заминировать, на тот случай, если с нашей стороны будет попытка унести погибшего. Об этом я сказал Перекислову. Он согласился со мной.
Вернувшись к ребятам, мы стали решать как быть. Тут я вспомнил, как мы доставляли на стенку крепости, купленную еду и попросил ребят снять брючные ремни. В одном я сделал петлю, продев конец ремня в пряжку, а остальные ремни присоединил последовательно к нему. Веревкину приказал подползти к телу командира роты, накинуть петлю на ногу и отползти к нам. Я потянул ремень, взрыва не последовало.
Тогда Перекислов, я, Веревкин и Чуйко бросились к телу и схватив кто за руки, кто за ноги и побежали к оврагу. Спустившись в овраг, мы залегли. В это время со стороны немцев взлетело сразу несколько ракет и в сторону оврага стал бить короткими очередями станковый пулемет. Видимо во время движения к оврагу с телом командира, мы побеспокоили немцев.
Как только притихла стрельба, я Веревкину и Хапилину приказал опять подняться наверх и как и прежде двигаться поверх оврага до самого Миуса. С остальными ребятами, положив на плащ-палатку тело командира роты, мы стали двигаться по дну оврага к реке Миус. Миус перешли мы благополучно, но когда перекладывали тело с плащ-палатки на носилки, со стороны немцев, с крутого, скалистого берега Миуса, шипя взвилась ракета и в эту же секунду, прежде чем мы упали на землю, ударил длинной очередью крупнокалиберный пулемет. Его трассирующая очередь ударила в стоявшее рядом дерево. На нас посыпались щепки коры и древесины. Возьми немецкий пулеметчик немного ниже и из нашей группы никто бы не остался в живых.
Переждав несколько минут, Веревкин, Кузьмич, Хапилин и Евтушенко по команде Григорьева взяли носилки с телом командира роты и побежали как можно быстрее от берега Миуса, а мы, остальные, рассредоточившись в цепь, двинулись за ними. Через 100-150 метров Григорьев приказал произвести замену у носилок. Понесли носилки - я, Перекислов, Чуйко и Самохвалов. При движении нам приходилось, как только местность освещалась ракетами и приседать, а иногда и падать с носилками на землю. Во время одного из приседаний, меня что-то ударило по лицу, а при дальнейшем движении мне показалось, что что-то колеблется у меня перед лицом. Протянув руку, я неожиданно схватил пистолет ТТ, ремешок его тянулся на носилки. Осторожно положив ручку носилок на плечо, я освободил вторую руку и отцепив от ремешка пистолет, положил его в карман брюк.
Смена производилась несколько раз, так как в этом месте нейтральная полоса между нашей обороной и немецкой доходила до 2-х километров. Нейтральную полосу мы преодолели, можно сказать, благополучно, если не считать многих падений и приседаний с носилками при взлете ракет. В хутор Ясиновский, где располагался штаб полка, мы прибыли перед утром. Для отдыха мы расположились в доме, рядом с домом штаба полка.
Ребята как были мокрые и в грязи попадали на пол и мгновенно уснули. Я вначале расположился на сундуке хозяйки дома, но сундук был коротковатый и я по примеру ребят, расстелив плащ-палатку улегся на пол. Проснулся я от толчка в ногу. Открыв глаза, я увидел Веревкина с двумя котелками. Я с трудом поднялся, но когда нагнулся за плащ-палаткой, меня пронзила сильная боль в пояснице и я упал на колени. Превозмогая боль, я все же поднялся, взявшись за крышку сундука, но двинуться с места не мог. Я чувствовал, что если я оторвусь от крышки сундука-упаду.
В санроте, куда я был доставлен Веревкиным и Евтушенко, я пролежал более 10 дней. В день моего поступления, ко мне в санроту неожиданно пришел начальник связи полка капитан Яковлев и почему-то стал распрашивать как себя вел лейтенант Григорьев. Я ему рассказал, как все было. Выслушав меня капитан Яковлев спросил, было ли оружие при погибшем командире роты. И тут только я вспомнил о пистолете. «Да, было» - ответил я Яковлеву и рассказал, как я обнаружил пистолет и что отдал его лейтенанту Григорьеву. Поговорив еще немного, капитан пожелал мне скорейшего выздоровления и ушел.
Находясь в санроте, я от Веревкина узнал, что командира роты связи старшего лейтенанта Дзюбу и радистов похоронили в братской могиле у хутора Ясиновский и что за участие и хорошее поддержание связи в первом поисковом и в разведке боем – я, Веревкин, Хапилин, Евтушенко и Кузьмич награждены медалями «За отвагу», а командир роты связи и оба радиста награждены посмертно орденами «Красная Звезда».
Медали «За Отвагу» мне, Веревкину, Хапилину, Евтушенко и Кузьмичу были вручены командиром 899 строевого полка 5-го мая 1943 года.

Мой отец был самым младшим ребенком в семье. В этой крестьянской семье было пять дочерей и четыре сына - Федор, Иван и два Виктора. В голодные двадцатые годы (когда мой отец еще не родился) старшего Виктора усыновила зажиточная бездетная тетка. После этого родился мой отец и его тоже назвали Виктором. Старший Виктор подрос, узнал кто его настоящие родители и вернулся в семью. Так и получилось два Виктора. Все четыре брата принимали участие в Великой Отечественной войне. И все четверо вернулись живыми. В селе говорили, что бабушка их сумела отмолить. Мой отец, несмотря на то, что он был комсомольцем, а затем и коммунистом, всегда носил в кармане рубашки иконку, которую ему дала бабушка весной 1942 года.
Мой отец не дошел до Берлина, так как летом 1944 года его направили в Рижское военное училище. Учиться там он должен был, по-моему, 3 месяца и вернуться на фронт офицером. Но война шла к концу и учебу в училище продлили сначала до 6-ти месяцев, затем до 1 года. А после окончания войны вернули довоенные три года.
Отец не закончил курс обучения и демобилизовался. В последствии он жалел, что не доучился и не стал офицером. Но тогда, в 1947 году, ему было 24 года, из которых он более 5-ти лет не был дома. Тоска по дому, по родителям перевесила здравый смысл и уговоры начальника училища.
После демобилизации отец вернулся на родину. В этом же 1947 он женился на моей маме - Коваленко Анне Васильевне. В мае 1948 года родился мой брат - Меденцов Владимир Викторович. Я родилась в феврале 1961 года. Больше детей в нашей семье не было.
Папа не любил говорить о войне, на нашем заборе никогда не висела звезда участника войны. Он не хотел выступать перед школьниками с рассказами о войне. Говорил, что приукрашивать события не хочет, а правду о войне рассказывать не нужно.
И только в 1995 году стал писать воспоминания. Дописать их он не успел, умер в 1997 году. Все что успел написать отец, я выложила на этой странице.
Я сейчас очень жалею, что мало приставала к нему с просьбой рассказать его боевой путь и теперь он обрывается на реке Миус и на его первой награде - медали "За отвагу". За что отец получил две другие боевые награды: еще одну медаль "За отвагу" и орден "Красной звезды" - я не знаю. Но я точно знаю, что папа освобождал Одессу и Молдавию. А вот воевал ли он реке Буг и в Бресте, я уже не знаю.
Я очень любила отца и он нас детей любил до безумия. По моей детской просьбе делал мебель для моих кукол, учил со мной уроки. Он никогда меня не ругал, но мне было достаточно одного его взгляда, чтобы понять, что я делаю что-то не правильно. Он был в семье настоящим мужчиной. И в своей жизни сделал все, что должен сделать настоящий мужчина: построил дом, посадил чудесный сад и воспитал сына и дочь.