Мы понимали, что освобождение Севастополя – задача для нас не из легких. В летчиках эскадрильи я не сомневался. Вот только один Федор Трошенков беспокоил меня.

Как только группа подходила к линии фронта и нас окружали разрывы зенитных снарядов, Трошенков начинал метаться, ломал боевой порядок, а это нарушало огневое взаимодействие между самолетами и сильно усложняло задачу сопровождающих истребителей. В один из вылетов при таких обстоятельствах погиб летчик Михаил Одинцов (Одинцов Михаил Васильевич погиб 07.10.1943г.).

Трошенкова нельзя было упрекнуть в плохой технике пилотирования: он пришел на фронт из летного училища, где был инструктором. А вот нервы его в бою не выдерживали. Как быть с ним? Ходатайствовать о переводе в другую эскадрилью. Но что это даст? Я решил поговорить с ним откровенно, и в то же время оттягивал этот неприятный разговор. С чего начнешь? Он рискует, как и все. Необдуманным, неосторожным словом можно вообще выбить человека из седла. Поэтому я не торопился, видел: Трошенков мучается, борется с собой. И я ему пока не хотел мешать.

Рано утром 5 мая (1944г.) на аэродроме вовсю бурлила боевая жизнь... Летчики стояли в кирзовых сапогах, начищенных до блеска (это надо уметь – настоящее искусство!), подворотнички светятся белизной, все гладко выбриты: вроде и не в бой собрались ребята, а на праздничный смотр.

Трошенков стоит в вылинявшей полевой фуражке. Его глубоко запавшие задумчивые глаза смотрят куда-то вдаль. О чем он думает?

И самолет за самолетом идут в пикирование «илы». Идет в Трошенков. Так, хорошо… В перекрестии прицела вижу узкую черную полосу, которая стремительно набегает на меня, увеличиваясь в размерах. Нажимаю кнопку: раз, два, три, четыре. Выхожу из пикирования. Делаю повторный заход. Все время слежу за Трошенковым и радуюсь, что он держится молодцом. Хорошо, что я не начал с ним тот трудный разговор…

На сотни метров траншеи окутаны дымом. При выходе из пикирования два «мессера» пытаются нас атаковать, но наши истребители заставляют их ретироваться. На третьем заходе с небольшим углом планирования подхожу к земле как можно ближе, ловлю на перекрестке прицела длинную траншею. Один за другим выпускаю реактивные снаряды, которые летят точно в цель. За мною следуют остальные летчики.

– «Грачи»! «Грачи»! Прикройте задних, делаем четвертый заход.

И снова огнем поливаем врага. Но что делает Трошенков? Его самолет ушел в сторону от боевого порядка.

– «Зебра-четыре»! Трошенков! Куда ушел? Стань на место! – со злостью кричу я в эфир. – Трошенков!

Так хорошо начал бой и опять сорвался, не выдержал напряжения воздушной обстановки: на любой высоте он может быть сбит истребителем противника. Настоящее испытание нервов. Трошенков заметался, беспорядочно бросая самолет, выскочил из строя и оказался один. Этим воспользовались два немецких истребителя. В мгновенье он был атакован.

– «Грачи»! Прикройте одиночку! – подаю команду истребителям. И «лагги» отгоняют от Трошенкова двух фашистских истребителей.

Собрав группу, на бреющем полете ухожу от цели. В душе страшная досада и злость на Трошенкова.

Предстоял разговор с Трошенковым. Он ходил молчаливый и мрачный. Видно, почувствовал, что я жду только подходящего момента для беседы, потому что все время ходил рядом, словно ждал, когда я его окликну. Я попросил закурить. Мы сели на бревно. Закурили.

– Знаешь что, Трошенков? Давай поговорим в открытую. Сейчас я тебе не командир, а просто твой товарищ, который вместе с тобой идет в бой. И не просто идет, а отвечает за выполнение задания, за жизнь каждого ведомого в экипаже. Кого в первую очередь стремятся сбить немецкие зенитчики? Ведущего. На кого в первую очередь охотятся фашистские истребители? Опять же на ведущего. Разве в бою я в лучшем положении, чем ты?

Мы помолчали.

– И жизнь ведь мне никем не гарантирована, когда иду в бой.

– Понятно, не гарантирована, – согласился Федор.

– Но я помню твердо и всегда, что я – ведущий! И за моей спиной не только вы – ведомые, за жизнь которых я несу ответственность. На моих плечах – боевое задание, от выполнения которого зависит исход боя на земле. И это еще не все: в моей голове всегда одна-единственная мысль: за моей спиной родная земля, мой дом, весь советский народ – все, что мы называем одним словом – Родина! И свою жизнь я не отдам фашистам дешево.

Трошенков с силой затоптал окурок в землю, но не сказал ни слова.

– Как видишь, я думаю не о том, чтобы уберечь свою жизнь, а о том, как бы побольше уничтожить фашистов. А ты, браток, наверное, боишься погибнуть? Ты мне признайся… Честно.

– Нет, товарищ командир, я не боюсь.

– Тогда почему же ты при перелете линии фронта теряешь рассудок, разгоняешь группу? Тебе и невдомек, что, стремясь себя как-то обезопасить, своими действиями ты ставишь под удар не только себя, но и своих товарищей.

– Больше этого не будет, товарищ старший лейтенант, – как-то по-ребячьи виновато проговорил Трошенков.

6 мая наша эскадрилья взяла курс туда же. И опять Трошенков оторвался от группы, был атакован истребителями и еле дотянул до аэродрома.

Мне было приказано снова готовить эскадрилью к вылету на Сапун-ropy, бои за которую приняли ожесточенный характер. На земле и в воздухе обстановка была накалена до предела. От каждого летчика и воздушного стрелка, как никогда, требовалась величайшая собранность, беспрекословное и немедленное выполнение приказа командира, даже если это будет стоить жизни. Проявление малодушия, а тем более трусости расценивалось как тягчайшее преступление.

Все ли экипажи понимают необычайную сложность обстановки? Больше всего меня беспокоил Трошенков. Перед вылетом я построил летчиков и воздушных стрелков.

Вызвал из строя Трошенкова. Угрюмый, он медленно вышел и повернулся лицом к шеренге.

– Наступил решающий период сражения за Севастополь, – начал я глухим от волнения голосом. – Все вы только что из боя и сами видели, что делается в воздухе и на земле. Сапун-гора – ключ к Севастополю. Наземные войска берут ее штурмом. Тысячи наших товарищей костьми ложатся у подножья этой горы, чтобы ее взять. И мы возьмем! Фашист дрожит от страха, увидев штурмовиков. А среди нас есть еще такие, у которых в трудные минуты сдают нервы. Трошенков и в этом вылете сплоховал… чуть сам не погиб и своих товарищей не погубил…

Федор не шелохнулся, не опустил головы, лишь смотрел напряженно поверх строя.

– Получен приказ готовиться к повторному вылету на Сапун-гору. Мы не можем терпеть даже малейших признаков неорганизованности. Я уже говорил с Трошенковым. Может, слишком мягко, но думал, что он поймет… А сейчас приходится принимать самые крайние меры… Если младший лейтенант Трошенков бросит свое место в боевом порядке и выскочит вперед – приказываю летчикам стрелять по его самолету, отстанет от группы – по Трошенкову открывать огонь стрелкам. Понятно?

Молчание…

– Понятно?

– Понятно, – недружно и тихо раздались голоса.

– Разойдись!

И летчики со своими стрелками пошли к самолетам. А Трошенков подошел ко мне и сказал, глядя прямо в глаза:

– Товарищ старший лейтенант, что хотите, то и делайте со мной. Хоть сейчас стреляйте. Но я не выдерживаю зенитного огня. Как увижу разрывы – сам не знаю, что со мной делается. Готов уйти в землю, куда угодно, только чтобы не видеть их. Вам никогда об этом не говорил – не мог осмелиться, а вот сейчас говорю. Теперь делайте со мной, что хотите.

А я и в самом деле не знал, что мне с ним делать. И вдруг мне его стало жаль. Хороший летчик, имеет награды. Как выбить из него этот страх перед зенитками? Мне понравилась его откровенность, трус никогда не признается, что он трус.

– А я наоборот, хуже себя чувствую, когда над территорией противника никто по мне не стреляет.

– Почему?

– Да потому, что я не знаю, какой применять противозенитный маневр. Когда же я вижу разрывы, то мне сразу становится понятно, как действовать, чтобы уйти от них.

Лицо Трошенкова просветлело. Жаль, что времени для разговора у нас мало. Я положил ему руку на плечо:

– Справа пойдешь, рядом со мной. Ставлю перед тобой единственную задачу: над полем боя делать все то, что буду делать я. Больше ничего. Делай – что я. Понял?

– Понял, товарищ командир! Буду все делать так, как вы!

– А на меня не обижайся…

– Да что вы… Я бы сам так поступил… Как же иначе…

– Ну, добро, пошли…

Эскадрилья снова в воздухе. Держу связь со станцией наведения, разыскиваю на земле цели, делаю всей группой противозенитный маневр, слежу за воздушной обстановкой, наблюдаю за Трошенковым. По поведению самолета замечаю, что мой ведомый нервничает.

– Трошенков, держись, – кричу ему.

Снаряды рвутся со всех сторон рядом с самолетами.

– Смотри за мной! Приготовиться к атаке!

Перед вводом в пикирование мельком взглянул на правого ведомого – он на своем месте. Немного выше нас – воздушная схватка, отовсюду бьют зенитки, а внизу идет смертный бой за небольшой клочок земли. Сбрасываем бомбы и уходим в южном направлении на свою территорию, чтобы снова повторить заход. Отважные пехотинцы штурмуют южный и юго-западный склоны горы. Иду на батарейный огонь. По вспышкам беру на прицел немецкую пушку и пускаю два «эрэса». За мной идет Трошенков, за ним остальные ведомые.

– Делаем третий заход! Атакуем траншеи!

После третьего – четвертый. И снова траншеи. С бреющего полета хорошо виден результат работы: пушечно-пулеметные очереди точно ложатся вдоль траншей. Врешь, фашист, не удержать тебе ни Сапун-горы, ни Севастополя! Идем домой.

На этот раз и Трошенков работал замечательно. Он летит рядом со мной. Открываю правую форточку фонаря кабины и показываю ему большой палец. В ответ в кабине ведомого самолета я увидел широко улыбающееся лицо.

Значит, я поступил правильно и еще раз убедился в силе личного примера, его нельзя заменить никакими убеждениями. В последующих боях младший лейтенант Трошенков вел себя уверенно.

Несколько месяцев прошло с тех пор, как в Крыму я поговорил с ним начистоту. Федя нашел в себе силы преодолеть барьер страха – в бою он действует смело и решительно. Четвертого сентября я получил задание шестеркой нанести удар по автомашинам и пехоте в районе польского населенного пункта Опенхово. В этот день это был уже третий вылет, ребята изрядно устали.

– Федя, сейчас ты не полетишь, а в следующий вылет включу и тебя в боевой расчет, – предлагаю Трошенкову.

– Я совсем не устал, товарищ капитан, включайте и меня в группу. Пожалуйста. С фашистами покончим и отдохнем. Уже меньше осталось.

И вот мы над целью. С пикирования уже дважды атаковали вражеские траншеи. Завожу группу третий раз. Я успел увидеть, как во время пикирования под самолетом Трошенкова почти одновременно разорвались два снаряда, тотчас отвалилась правая плоскость и машина стала разрушаться. От самолета отделились две черные точки и через какие-то секунды над одной раскрылся парашют. Я видел, как один приземлился прямо на немецкие траншеи. Второй с нераскрытым парашютом так и летел камнем до самой земли.

Много раз Федор Трошенков летал в бой со своим воздушным стрелком Владимиром Ларкиным (Ларкин Владимир Федорович ). Они давно стали друзьями. А сейчас их судьбы определило мгновение: один живым попал прямо в лапы фашистским зверям, у другого на наших глазах жизнь оборвалась. Но оба наши боевые товарищи до конца выполнили свой долг перед Родиной.