...лейтенант, Чернов, не отпускал меня от себя, и меня называли его адъютантом.
Несколько наших разведчиков отправились за "языком". Они долго не возвращались, и командир приказал Чернову пойти им навстречу - вдруг с ними случилось что-нибудь по дороге. Чернов взял с собой меня. Немцы
обнаружили нас, из ДЗОТа ударил пулемет, мы залегли. Невозможно было двинуться ни вперед, ни назад. Надо было что-то делать.
Я подполз, скрываясь в снегу, к этому дзоту и забросал его гранатами. Там было 11 человек. Семеро из них погибли, трое убежали, а еще один, офицер, лежал оглушенный. Мы вытащили его наружу, связали руки, повесили на спину их же пулемет, и Чернов сказал ему по-немецки, чтобы он шел, если хочет жить, по тропе в
сторону наших окопов. Снег был очень глубокий, и мы знали, что если он попытается сойти с тропы, то завязнет в сугробах и замерзнет. Он сам, видимо, тоже понимал это, поэтому послушался Чернова
А мы пошли дальше, чтобы разведать обстановку. Снег был такой глубокий, что тропа напоминала траншею.
Вокруг стояли березы. Вдруг мы увидели, что навстречу несколькими группами идут немцы. Мы бросились в снег, немцы сделали то же самое. Прошло некоторое время. Двое немцев подползли ближе и на ломаном русском языке крикнули:
- Эй, рус, сдаваться идешь?
Как было сердцу не облиться кровью? Они ведь спрашивали так потому, что кое-кто из наших перебегали на их сторону и сдавались. Трусы поступали так в первые месяцы войны. А еще говорят, Сталин был слишком суров. Ей-богу, не был, таких нельзя прощать, ни за что. А немцы тогда, наверное, решили, что мы тоже такие.
Чернов хотел поползти назад, но я не пустил его: немцы, поняв, что мы не собираемся сдаваться, могли забросать нас гранатами. И мы стали двигаться вперед, прячась в глубоком снегу, залегли каждый за деревом и стали готовить автоматы к бою. У Чернова что-то случилось с затвором, а мой автомат был весь залеплен снегом. Я не мог отчистить его замерзшими руками и стал протирать рукавом. Чернов достал свой маузер.
Немцы, видно, и вправду решили, что мы ползем назад, и стали бросать гранаты туда, где мы в этом случае должны были находиться. Когда с нашей стороны не последовало никакого ответа, они решили, наверное, что мы убиты, и открыто пошли в нашу сторону, оставив позади пулеметчиков. Как только они приблизились, заработал мой автомат. Если бы немцам удалось добраться до тропы, нас бы ждала неминуемая гибель, но я не позволил им сделать это.
Я стрелял и стрелял, так что палец словно приклеился к спусковому крючку, и автомат как надежный друг не подвел меня. Тем временем один из немецких пулеметов начал стрелять в нашу сторону, Я повернулся и выпустил по нему все, что оставалось в диске. Он замолк. Мой лейтенант все еще возился с автоматом, но у него ничего не получалось, и он бросил мне свои диски. Немцы, которые были с его стороны, тоже стали стрелять в меня, но глубокий, покрытый настом снег, в который они проваливались, мешал им двигаться, и они, сбившись в кучу, мешали друг другу, а мне только того и надо было. Одного диска хватало на две-три очереди, а когда кончился второй диск, я уже уложил больше половины немцев.
Неожиданно наступила тишина. Никто не стреляет, немцы лежат в снегу. Удивляюсь про себя: неужели это я уложил их? Ближе всех к нам лежал тот самый офицер, что командовал ими, в руках у него автомат и пистолет. Чернов отбросил свой автомат в сторону и пополз к офицеру. Я задержал его: вдруг кто-нибудь из врагов
только притворяется мертвым? "Что же делать?"- спросил он. И мы еще раз обстреляли лежащих немцев - я из автомата, Чернов из маузера. Наш лейтенант был метким стрелком: бывало, на учениях просил поставить в ряд восемь стаканов и - бац! бац! бац!- сбивал все восемь, не промахиваясь.
Никто из немцев не пошевелился, и мы перестали стрелять. Чернов вскочил, подбежал ко мне, обнял и сказал: "Вот вернемся в штаб, я тебя представлю к самой большой награде!" Пока он говорил это, вдалеке опять показались немцы, около роты. Что делать? Я сказал Чернову, чтобы он бежал к нашим за подмогой, а я прикрою его, попытаюсь задержать немцев. Он ушел и больше не появлялся.
Когда мы вернулись к своим, меня определили в лазарет. Я спрашивал всех знакомых, где мой командир. Мне отвечали, что он не вернулся в часть. Я решил: что-то случилось, иначе бы он обязательно пришел проведать меня. Самовольно покинув лазарет, я пошел искать Чернова и нашел его мертвым у дороги, возле моста. Что было делать? Я оттащил его от дороги и положил под одинокой сосной, чтобы потом легче было найти.